– Хорошо. Тогда я постараюсь быть как можно более краток. Вы хорошо знали вашего брата?
– Да.
– У вас были хорошие отношения?
– М-м… Не совсем. Видите ли, мы обыкновенная русская семья. Знаете, что это такое?
– Э… пожалуй, нет.
– Тогда я вам скажу. – Анатоль завозился в постели, поудобнее прилаживая подушку. – Два главных качества, которые характеризуют наши семьи, можно передать так: недружность и вечные раздоры. В сущности, это две стороны одной медали – неумения уживаться. Хуже всего, когда раздоры возникают из-за денег, но чаще свара начинается, что называется, на ровном месте. Из-за какого-нибудь пустяка ведутся целые домашние войны. Теща воюет против зятя, муж против родственников жены, жена против его родичей, старшие воюют с младшими, братья с сестрами или друг с другом. – Граф вздохнул. – Если меня сейчас спросить, из-за чего мы с братом ссорились, я и не вспомню. Но в тот момент был уверен, что совершенно прав, что имею право вести себя так, как веду. Я понятно излагаю?
– В общем, да.
– Иногда Павел казался мне невыносимым. Порой говорил какие-то вещи, которые меня задевали. Но теперь, когда вспоминаю, сколько он для меня сделал… Господи, каким же я был дураком! – тоскливо проговорил Анатоль, качая головой. – Но уже не могу попросить у него прощения за те огорчения, которые ему причинил. Впрочем, – добавил больной совершенно другим тоном, – это тоже наша русская черта. Мы ужасно любим сделать гадость, а потом каяться. Вместо того чтобы, как вы, европейцы, не делать гадостей, чтобы не было причин вымаливать за них прощение.
Мерлен кивнул. В голове у него мелькнуло, что русский характер и в самом деле чертовски запутанная штука.
– В общем, мы еще не отполированы цивилизацией настолько, чтобы понимать границы своего и чужого пространства. Но если кто-то извне вдруг задевает нас, он диву дается, как такие разобщенные и недружелюбные, скажем прямо, люди сразу же оказываются способны сплотиться, чтобы дать отпор. Вот когда на нас нападают – как когда-то ваш Наполеон, к примеру, – тогда мы бьемся до последнего, оставляя после себя буквально выжженную землю. А в обычной жизни мы равнодушные, замкнутые на себе эгоисты. Каждый народ эгоистичен по-своему, но русский эгоизм – нечто совершенно особенное. Выглядит он примерно так: было бы мне хорошо, а весь остальной мир пусть катится к черту. Поэтому в России никого не уважают – ни правительство, ни полицию, ни науку, ни прессу, ни даже графа Толстого. Мы безразличны к любым вопросам, которые не затрагивают напрямую наш маленький мирок. У нас нет гражданского общества, потому что таковое противопоказано нашему национальному характеру. Правда, в последние годы происходят кое-какие сдвиги, но, по-моему, они приведут только к…
Ковалевский заметил выражение лица своего слушателя и оборвал себя на полуслове.
– Впрочем, это ведь к протоколу не относится, верно? Вы хотели знать о моем брате. Так вот, раньше мне казалось, что я терпеть его не могу…
– Например, когда тот открыл окно в вашем присутствии? – спросил Мерлен, радуясь, что разговор вернулся к основной теме.
– Вам и это рассказали? Тогда должны были сказать и то, зачем он так сделал.
– И зачем же?
– Потому что я его попросил.
– Зачем?
– Мне хотелось его позлить. Я был раздражен и подумал, что если умру именно из-за этого открытого окна, брат всю жизнь будет сожалеть.
Нет, положительно, русские – очень странные люди, в изумлении помыслил Мерлен.
– Конечно, глупый и нелепый случай… Но я был в семье младшим, и мне всегда слишком много позволяли. – Анатоль вздохнул. – Может быть, тут и кроется основная причина того, почему мы с братом не могли ужиться. Он просто выводил меня из себя. А сейчас я мечтаю только об одном – найти и уничтожить того, кто лишил Павла жизни.
– У вас есть какие-нибудь соображения по поводу того, кто мог его убить?
– Я только и делаю, что ломаю себе над этим голову, – невесело усмехнулся Анатоль. – Но сколько ни перебираю кандидатов, все время ловлю себя на мысли – нет, не то.
– Да? И кто же был вашими кандидатами?
– Маркиз де Монкур, к примеру. Мальчишка был крайне обескуражен своим проигрышем. Но я хорошо знаю Жюля, и мне пришлось отказаться от подозрений в его адрес. Да, да, совершенно точно, убийца не он.
– Может быть, кто-нибудь из бывших слуг?
– С целью ограбления? Нет. Слуги любили моего брата. Когда Павел объявил, что ему придется переехать и сократить штат прислуги, горничная даже предлагала ему остаться на пониженном жалованье. Но он не захотел.
– А что вы скажете о графине Ковалевской?
На лице Анатоля мелькнуло выражение скуки.
– Боже, какая мелодрама… Нет, и не она. Уверяю вас, бедная Катрин отдала бы полжизни, чтобы продлить его дни. Хотя, возможно, мой брат был этого недостоин…
– Почему?
– Павел ее не любил. Она хорошая женщина, верная жена, но… Просто не любил, и все. Брат говорил мне, что ничего не может с собой поделать, но одно ее присутствие нагоняло на него тоску.
– И граф спасался от тоски в обществе других женщин? Балерины Корнелли, к примеру.
– Шило на мыло, – пробормотал Анатолий, закашлявшись.
– Что, простите?
– Есть такая русская поговорка – поменять шило на мыло. Нет, балерина Корнелли ему не подходила. В некотором роде она была еще хуже, чем жена.
– Да? Почему же?
– Потому что Корнелли – холодная, расчетливая особа. В жизни ее волнуют только две вещи: балет и слава. Ради них актриса готова на все. А люди ее интересуют только в том смысле, в котором могут послужить ее целям. Сама она никого не любила и не любит, и мой брат имел для нее значение лишь потому, что Павел был знаком с большинством газетных рецензентов, а их статьи в прессе могли способствовать ее карьере.
– А госпожа Туманова?
– Что – госпожа Туманова?
– По слухам, покойный граф вроде бы собирался на ней жениться.
Анатоль бурно закашлялся.
– Как только вы произносите слово «покойный», мне сразу же становится не по себе, – признался больной, разглядывая пятна на платке. – Но я готов согласиться: мой бедный брат действительно потерял голову, когда встретился с Марией.
– У него действительно были серьезные намерения?
– Более чем.
– Что же заставило его переменить свое мнение?
Ковалевский-младший иронически покосился на собеседника.
– Месье Мерлен, крайне неосмотрительно со стороны женщины желать выйти замуж за одного и в то же время поддерживать отношения с другим. Я ясно выразился?
– Абсолютно. И кто же был тем другим?
– Мой брат не говорил.
– Может быть, адвокат Урусов?
– Хм, об адвокате я как-то не подумал… Нет, я полагал, что тут замешано это ничтожество, ее кузен.
– Пьер Нелидов?
– Ну да. Но Павел был человек гордый и подробностей мне не сообщал. Я только понял, что он охладел к мадам Тумановой. И, разумеется, что та ни при каких обстоятельствах не станет графиней Ковалевской.
– Ее такой поворот, должно быть, огорчил?
– Гм… Ну, если красотка осталась с Нелидовым, то, конечно, огорчил. Мария Туманова из тех женщин, которые не любят ни в чем себе отказывать. А если речь шла об Урусове… Раньше у адвоката водились деньги – когда он вел процессы. Однако когда перебрался в Париж… Да, кое-что, естественно, у него осталось, но…
– А зачем Урусов переехал в Париж, кстати?
– Не знаю. То есть я у него никогда не спрашивал. Юрист упоминал, что всегда восхищался французским искусством, но потом я услышал, будто на самом деле у него нелады в семье. Не знаю, что там произошло, раньше мне всегда казалось, они с женой жили душа в душу. У них четверо детей, я был крестным младшего.
Мерлен задумался. Допустим, Урусов всерьез влюбился в Марию Туманову – настолько серьезно, что ради нее забросил даже карьеру. Теоретически адвокат мог убить соперника, который угрожал его связи с Марией. Но граф и Туманова давно расстались. К чему законнику сейчас-то убивать Павла Ковалевского?
– Скажите, месье, может быть, у вашего брата были враги? Ему кто-нибудь угрожал?
– Нет, нет, нет. Поверьте, если бы что-нибудь такое было, я бы знал.
– И никто ничего не выигрывал от его смерти?
– Вы о том, кому достанется его состояние? Мне. Но я, простите, никак не мог его убить. – Больной закашлялся.
– Нам это известно, – успокоил его Мерлен. – Однако, возможно, граф собирался составить завещание на чье-либо имя… Понимаете, пообещал, а тот человек подумал, что… что после смерти графа получит…
Ковалевский замер.
– Как странно, что вы об этом говорите, – медленно произнес Анатоль. – В самом деле, у нас с Павлом был однажды разговор о… Хотя речь шла вовсе не о завещании. Мой брат не выносил говорить о смерти, о завещании. Нет, он сказал о…
Мерлен весь обратился в слух.
– Да, месье?
– Не думаю, что это имеет отношение к делу, – с сомнением промолвил Анатоль. – Да и упомянуто было вскользь… – Граф пристально посмотрел на собеседника. – Вы уверены, что хотите знать подробности?
