Промахнувшись, Элен выругалась, подтянула по воде тонкую веревку и скрутила ее в неряшливый моток.
Доска на вид почти не тронута гнилью. Плывет так, как будто совсем сухая, не то что свежее дерево. Стоящая находка. Все равно река унесла ее дальше. Веревка с грузиком оказалась слишком хлипкой, чтобы вытянуть деревяшку на берег. Лопнула, и груз утонул, а доска уплыла себе по течению. Элен с отвращением покосилась на обрывок веревки и едва удержалась, чтобы и его не выкинуть в воду.
— Хозяйка?..
— Вы кто такие? — сварливо отозвалась она.
Солнце спряталось за тучку, но все еще светило достаточно ярко, чтобы ей пришлось прикрыть глаза ладонью, разглядывая подходящих мужчин.
— Вы, вроде, были в толпе на дознании?
— Были, почтенная, — признал Болдуин. — Мы хотели поговорить с тобой о том, что ты видела в тот день, когда их нашли.
— Тела и видела, а больше ничего.
— Кто-нибудь еще был поблизости?
— Мокро было. Умные люди в такую погоду по домам сидят.
— Но ты вышла?
— Мне надо было на рынок.
— И тела промокли насквозь? Шел дождь — ты не заметила, давно ли они там лежат?
— Я вам не констебль. Я сюда хожу, чтобы на жизнь заработать. Видела два тела, а проверять, сильно ли они промокли, не стала. Нет уж, я только нашла молодую Джульетту, и грустно мне было ее там видеть.
— Ты ее знала?
— Немного. Славная была малышка и такая счастливая, когда сюда выбиралась.
— Что же она здесь делала? — удивился Саймон, оглядываясь с нескрываемым отвращением: в Дартмуте хоть сухие пастбища кое-где попадаются, а здесь сплошная слякоть.
— Приходила на свидания. Я ее частенько здесь видала. Иной раз одну, только со служанкой, а чаще с мужчиной. В последние недели больше младший Уильям приходил, — охотно пояснила Элен.
— Может, ей нужен был спутник, чтобы отгонять призрака, а, Саймон?
Элен нахмурилась:
— Вы с призраком не шутите. Мы, кто здесь живет, знаем, чего бояться.
— А знаешь ты кого-нибудь, кто его видел? — спросил Саймон.
— Я сама видела. Это дурное предзнаменование.
— И что же с тобой стряслось после встречи с ним? — легкомысленно спросил Болдуин. — Волдырь на пятке вскочил? Или оказалось, что ты промокла насквозь, бродя по здешним болотам?
Она ответила ему взглядом, полным леденящей уверенности.
— В первый раз, когда я видела призрака, умер мой муж Томас. Второй раз на следующее утро я нашла тело бедняжки Джульетты.
Брат Лоуренс с нарастающим чувством беспокойства смотрел, как они уходят искать Элен.
Тогда мысль показалась такой разумной. Они с настоятелем обдумывали план и сочли, что очень важно отпугнуть народ от реки. Незачем и затевать побег Роджера Мортимера из Тауэра, если его схватят, едва он ступит ногой на суррейский берег.
Именно Лоуренсу пришла в голову мысль о призраке. Население обители поминало его полушепотом, пугая рассказами новичков, но история дошла и до местных, и люди вроде Элен в нее верили. Чтобы избавиться от лишних глаз, нет ничего лучше блуждающего по округе призрака.
И, надо сказать, все прошло хорошо. Конечно, ужасно, что муж Элен их заметил. Лоуренс увидел его, застывшего с разинутым ртом, и, воздев руки, надвинулся на дурня, и тот бросился наутек, словно кролик от собак. На следующее утро дурень был мертв. Очень жаль, но Лоуренс не слишком упрекал себя. Ему и без того было о чем подумать, и побег Мортимера перевешивал все прочее. Чтобы пустить в ход тайные замыслы спасения страны от невыносимого короля, требовалось спасти Мортимера.
Он увидел Джона и двинулся навстречу ему.
Да, все было бы хорошо, если бы не эта девушка, Джульетта. Тогда он не знал, что она видела и его, и людей в лодке. Конечно, увидев, как люди выгружаются из лодки, а «призрак» придерживает ее, чтоб не качалась, она догадалась о маскараде. И, конечно, видя, что лодка причалила у самого монастыря, у линии лососевых садков, она должна была догадаться, что в побеге участвует кто-то из обители. И вот явились солдаты и схватили того, кто был верховным властителем монастыря, — самого настоятеля.
Сколько бы Лоуренс ни винил себя, настоятелю Уолтеру от этого легче не становилось. Его заключили в тот самый Тауэр, откуда они освободили Мортимера. На его место посадили этого глупца Джона Кузанского, и тут уж Лоуренс ничего не мог поделать.
Мстить тем, кто донес на него и настоятеля? В этом нет ничего хорошего. Хотя он знал, что многие сочли бы месть справедливой. И даже благоразумной.
Но теперь надо думать о бегстве. Надо найти способ выбраться отсюда — может быть, лодка?
Она говорила с такой убежденностью, что Болдуин перестал улыбаться. Он извинился и присмотрелся к женщине внимательней, чем прежде, гадая, заслуживает ли она доверия. Слишком часто он обнаруживал, что рассказывающий о встрече с призраком оказывался в то время пьян в стельку.
— Почтенная, я впервые слышу, чтобы подобные явления влекли столь злополучный результат. Скажи мне, чтобы я мог узнать эту зловещую фигуру, как она выглядела? Не был ли призрак одет, скажем, в облачение клюнийского монаха?
— Думаете, я такая дура, что не отличу призрака от монаха? — фыркнула Элен. — Он был высокий, может, на фут, а то и больше, выше тебя, сэр рыцарь, и на нем был длинный плащ с отдельным капюшоном и пелериной. Цвета я не видела, потому что была ночь, зато видела, что это плащ, потому что он развевался по ветру.
— А лица не видела?
— И не хотела видеть! — твердо заявила женщина.
— А не мог это оказаться тот несчастный Пилигрим де Монте Акуто? — наугад предположил он, заранее зная ответ: на убитом не было плаща с капюшоном.
— Пилигрим? Я и его, и его отца не раз здесь видала. Думаю, уж как-нибудь узнала бы их!
— Ты хочешь сказать, что они часто бывали здесь, на болотах? — вставил Саймон.
— Очень часто. Уж очень девочка манила.
Болдуин поразился:
— Ты о Пилигриме говоришь?
Элен вдруг прикусила язык.
— Господи! Значит, и отец за ней гонялся! — воскликнул Болдуин и хлопнул себя по лбу. — Господи Иисусе, Саймон! Я-то не мог понять, почему бы Уильям мог убить сына. А вот и причина: отец соперничал с сыном за любовь девушки. Мужчины говорили о ней, поссорились, и отец в приступе гнева убил сына.
— А зачем он уволок тело с места убийства?
— В раскаянии? Или, как я и раньше предполагал, он хотел скрыть труп, потому и утащил его с пригорка, где он был сразу заметен, в ту гнилую дыру, чтобы женщина, которую он любил, говоря с ним, не могла, оглянувшись ненароком, увидеть тело зарезанного им сына.
— Думаешь, он убил сына, потому что услышал, что тот на ней женился, и приревновал? — удивился Саймон.
— Возможно, — кивнул Болдуин. Нащупав след, он говорил с большей уверенностью. — Он велел сыну уйти отсюда, оставить ему его любимую, а Пилигрим, быть может, посмеялся над ним, стал издеваться. Хотя многие уверяют, что Пилигрим был великодушен и добр, но даже самый добрый юноша бывает жесток с родителями. Если отец не знал… Отец, влюбившийся в жену сына, — повод для жестокого веселья. Могу себе представить. Бедняга!
Они вернулись к городским воротам уже под вечер. Болдуин остановился в задумчивости.
— Пожалуй, нам следовало бы сообщить о своем открытии достойному коронеру, — подсказал Саймон.
— Об этом я и думал. Однако нас послал расследовать преступления милорд епископ. Давай сначала уведомим его, и тогда мы сами сможем произвести арест Уильяма. Я не собираюсь уступать свою славу коронеру.
Придя к такому решению, два друга свернули по течению Темзы. Им пришлось сделать крюк у впадения ручья Уолбрук, а затем они быстро дошли до западных ворот и перешли на другой берег реки Флит.
Епископ принял их в том же зале, но на сей раз он раздавал приказы слугам, одновременно просматривая пергамент и диктуя своему клирику.
— А, сэр Болдуин? Воистину рад тебя видеть. И тебя, Саймон, конечно. Возможно ли, что вам посчастливилось в возложенном на вас деле? Я слышал, как прошло дознание, но, признаться, сомневаюсь в здравости заключения коронера. Мне представляется весьма удивительной мысль, что молодая женщина совершила убийство и покончила с собой.
— Думается, я могу предложить более правдоподобное решение, лучше согласующееся с фактами.
Епископ Уолтер внимательно выслушал, взмахом руки отослав клирика, когда речь зашла о возможной ревности старшего Уильяма.
— Поразительно! Если, как ты говоришь, он вдруг услышал от сына, что не может жениться на женщине, которую обожал, такое вполне могло свести его с ума. Ведь после того, как она стала женой сына, он потерял возможность взять ее замуж, даже если бы она овдовела. Отцу не дозволено жениться на дочери, а жена сына становится дочерью — конечно, в глазах Господа.
