Через некоторое время незваные гости вышли из хижины. Эльзбет понадеялась, что они рассядутся по коням и ускачут прочь. Но чернокожий неожиданно поднял голову и посмотрел на крышу. Знахарка едва не застонала.
Из небольшой, выложенной из камня трубы тянулся белый дым.
Ни один здравомыслящий человек не оставит надолго огонь без присмотра. И незнакомец знал это не хуже знахарки. В этот момент он, должно быть, понял, что она не могла уйти далеко. Чернокожий снова окинул взглядом засеянный сад со свежими грядками и наконец шагнул по черной, взрыхленной земле. Растаптывая маленькие ростки и растеньица, он подошел к самым зарослям. Он стоял так близко, что Эльзбет слышала его дыхание.
– Onde está a velha bruxa?[9] – процедил он сквозь зубы.
Эльзбет не поняла ни единого слова, но уловила угрозу в голосе. Знахарка вжалась в мох, словно пыталась слиться воедино с погруженным во мрак лесом. Где-то поблизости треснуло несколько веток, затем шаги стали удаляться. Эльзбет осторожно приподняла голову: незнакомец снова направился к хижине. Отломив ветку, он тщательно замел следы на грядках, потом что-то сказал своим спутникам, и все трое, взяв коней под уздцы, скрылись в лесу.
Довольно долго тишину нарушал лишь щебет птиц.
Эльзбет готова была вздохнуть с облегчением, однако незнакомец неожиданно вернулся, уже без коня. Он снова вошел в хижину, но в этот раз осторожно прикрыл за собой дверь. У Эльзбет по спине побежали мурашки.
Он ждет! Ждет, когда я вернусь! А те двое поджидают в лесу!
Минуты тянулись одна за другой, и лишь несколько дроздов щебетали в сумерках, возвещая приход весны. Всюду царило такое умиротворение, что на мгновение Эльзбет даже забыла, какая над ней нависла опасность. Прошлое настигло ее. Это не простые разбойники и не мародерствующие ландскнехты. Их отправили сюда закончить то, что их предшественники начали десять лет назад.
И в этот раз возьмутся за дело основательно.
Эльзбет выждала еще несколько растянувшихся в вечность минут и медленно поднялась. От долгого лежания на мху болели руки и ноги, ломило спину, но знахарка не издала ни звука. Словно настороженная косуля, она неподвижно постояла за кустарником, затем развернулась и осторожно, шаг за шагом, двинулась в лес, при этом изо всех сил стараясь не наступать на сухие ветви и сучья. Через несколько бесконечных минут она ступила на едва заметную тропу, которая в обход выводила к тракту. Теперь от хижины ее отделяло достаточное расстояние, и знахарка пустилась бегом. Задыхаясь, она мчалась по узкой тропе, подальше от черного человека, поджидавшего ее в хижине, готового убить ее. Подальше от его спутников, затаившихся в лесу. Сердце колотилось в груди как бешеное. Пригнувшись, старая женщина ковыляла мимо зеленых папоротников и распустивших почки берез, пока не добралась наконец до широкой дороги.
Навстречу ей катила крестьянская повозка из Анвайлера, влекомая двумя быками. Эльзбет остановила ее, и сердобольный крестьянин согласился подвезти ее в сторону Вальдрорбаха, где у нее жила племянница. Там ей придется провести несколько недель или даже месяцев. Следовало как можно скорее предостеречь посвященных! Вместе им нужно будет принять несколько важных решений. Потому что одно знахарка знала наверняка: люди, проделавшие до Васгау столь долгий путь, так быстро не сдадутся.
Эльзбет оглянулась на такой спокойный с виду участок леса. Там ее по-прежнему ждала одна лишь смерть.
Казалось, ее дыхание уже коснулось знахарки.
Монастырь Ойссерталь,
апрель 1524 года от Рождества Христова
В последующие дни и недели воплотилась в жизнь заветная мечта Матиса.
Филипп фон Эрфенштайн сдержал обещание и после разговора с Агнес в тот же вечер освободил Матиса. Хоть старый рыцарь и не изменил своего отношения к огнестрельному оружию, он действительно позволил юноше попробовать себя в качестве орудийных дел мастера.
– Даю тебе два месяца, – проворчал при этом Эрфенштайн. – Если за это время ты и впрямь сможешь изготовить мне громадную пушку, я тебя прощу. В противном случае снова отправишься в тюрьму. Ясно тебе?
Матис не знал, действительно ли Эрфенштайн воплотит свою угрозу, но сама возможность изготовить орудие казалась ему благословением небес.
Уже на следующее утро после освобождения он в сопровождении Ульриха осмотрел арсенал. Запасы оказались обширнее, чем изначально предполагал Матис. В ящиках, сундуках или завернутыми в промасленные тряпки, там хранилось более дюжины аркебуз, семь ручных кулеврин, два десятка устаревших пистолей и коротких пищалей с низкой дальностью стрельбы. Кроме того, в их распоряжении имелось три фальконета и несколько орудий покрупнее, годных для штурма вражеской крепости. Было также две бочки пороха и несколько каменных ядер весом в два фунта каждое и четыре бронзовые мортиры. Но три из них до того прохудились, что Матис сразу решил их переплавить.
Отец Тристан между тем сдержал обещание и замолвил словечко перед настоятелем Вейгандом. И теперь Матис мог использовать обе печи, которые с прошлого года стояли у искусственного ручья неподалеку от монастыря. Вместе с Ульрихом, Гюнтером и другими стражниками Матис привел их в порядок, раздобыл новых кирпичей и в сарае у монастырской стены устроил мастерскую для последующей работы. И вот они принялись сооружать из глины, холста и пеньки сердцевину для будущей формы.
Время от времени в Ойссерталь приезжал Эрфенштайн и молча осматривал уже проделанную работу.
– Вижу одну только грязь, – ворчал он, запуская палец в грязную глину. – Ума не приложу, как из этого должно получиться орудие.
– В общем, это то же самое, что колокол отлить, – попытался объяснить Матис. – В тот раз, когда изготавливали колокол для монастыря, мастер расписал мне весь процесс.
Он достал несколько скомканных пергаментных листов и показал набросанные на скорую руку чертежи.
– На форму наносится слой глины, так называемый фальш-колокол, а поверх него – второй слой. Все это обжигают в печи, верхний слой осторожно снимают и разбивают фальш-колокол. – Матис аккуратно свернул пергаменты и вытер грязь со лба. – Если составить вместе форму и верхний слой, образуется пустое пространство, которое мы и заполняем расплавленной бронзой. Я тогда много помогал мастеру, и кое-кто из монахов тоже разбирается в этом деле. С божьей помощью справимся.
– Как колокол, говоришь? – ухмыльнулся Эрфенштайн. – Смотри, чтобы священники не прослышали. Ибо первое сделано в угоду Господу, а второе – промысел дьявола.
Матис отмахнулся:
– До священников и монахов мне никакого дела нет. С папой пусть этот Лютер разбирается.
Учение Мартина Лютера между тем пустило корни по всей Германии. Всюду в трактирах спорили об индульгенциях и громадных издержках Рима, где папа на деньги своей паствы заново отстроил собор Святого Петра. Кроме того, из-за непосильных податей и произвола знати повсеместно росло недовольство. В том числе и в Васгау, где беглый Пастух-Йокель тайно выступал на полянах перед растущими толпами, призывая к восстанию.
Наместник Гесслер, похоже, оставил попытки схватить Матиса. С того памятного мартовского дня ни он, ни его стражники так и не появлялись. А так как Матис постоянно находился на территории монастыря или в пределах крепости, то и городские стражники не могли его тронуть. Но опасность быть схваченным заботила Матиса меньше всего. Его беспокоил отец, который до сих пор лежал в постели и едва мог подняться. Иногда он отхаркивал кровавую слизь и день ото дня выглядел все хуже. О работе и речи идти не могло. Услышав, что сын изготавливает для Эрфенштайна большую пушку в Ойссертале, Ганс Виленбах разразился бранью, пока очередной приступ кашля не свалил его обратно в постель. Его жена Марта терпеливо ему объяснила, что Матис теперь вместо отца обеспечивал семью. Денег, которые сын получал от наместника, по крайней мере, хватало на самое необходимое для матери и маленькой Мари. Правда, лекарства для отца стоили слишком дорого, а знахарка Рехштайнер, к которой Марта обычно ходила, бесследно пропала. Уже поговаривали, что ее утащил в лес дикий зверь, когда она собирала травы.
Поэтому Ганс Виленбах продолжал чахнуть. С Матисом, если не считать несколько недовольных фраз, он по-прежнему не разговаривал.
Спустя три недели форма для пушки была наконец готова, и дело шло к отливке.
Для этого Матис перебрал оружие в арсенале, разделив еще годное к применению от непригодного. Старые и худые аркебузы и мортиры отправились в плавильную печь. За ними последовали бронза и олово, полученное из кубков, кружек и отслужившего свое или сломанного инструмента. Ульрих вместе с остальными стражниками обшарил все углы крепости в поисках пригодного материала. В ход пошло даже несколько старых горшков кухарки Хедвиг и надтреснутый колокол из крепостной часовни. В конце концов металла набралось достаточно, чтобы приступить к переплавке.
