После силовой гимнастики Алексей разгуливал по Корсаковску и окрестностям. Городок скоро ему надоел. Очень зеленый и аккуратный, он, вообще-то, был неплох. Шоссированная главная улица, деревянные тротуары, постоянно подправляемые. Есть даже фонари! В хорошую погоду с горы открываются живописные панорамные виды. Но каторжные не зря говорят: кругом вода, а в середке беда. Местечко, где все снимают перед тобой шапки за пятьдесят шагов, быстро начинает удручать.
Начальник округа полюбил заходить в единственную в городе японскую бакалейную лавку. Хозяин ее, крепкий и дородный господин Ёэмон, говорил по-русски с грехом пополам. Но он был очень гостеприимен и всегда радовался Лыкову. Тот покупал бутылочку саки или фунт рисовых конфектов. И долго разговаривал с бакалейщиком о Японии. Ёэмон, большой патриот, хвалил родину, но с уважением отзывался и о России. В лавочке у него висели портреты двух императоров: Мэйдзи и Александра Александровича. Хозяин был вежлив без подобострастия, и это нравилось сыщику. Они пили зеленый чай из маленьких изящных чашечек и обсуждали перспективы Сахалина. Торговец сокрушался, что остров плохо освоен, а у населения нет денег. Грозил закрыть лавку и вернуться в Японию. Но иногда к нему заходили рыбаки с пришедших ночью шхун и закупали много риса и сушеных овощей. Или появлялись стеснительные айны с восточного побережья и тоже что-то приобретали у сизама [46]. Ёэмон веселел и говорил: ну, еще поживем тут… Лыков поддакивал, а сам думал: что же ты не уезжаешь? Все японцы в округе были у него на подозрении. Хоть этот Ёэмон. На какие средства он существует? Японской торговле на Сахалине строили искусственные препятствия, чтобы она не создавала конкуренции магазинам колонизационного фонда. В итоге и там, и там было скудно, но власти упорствовали в препонах. Возводить их – любимое занятие русской администрации. Хлебом не корми, дай кому-нибудь затруднить жизнь… А Ёэмон держится, не падает духом. Что привязало этого человека к крохотной лавке и мизерной торговле?
Сыщик навел бакалейщика на разговор о промыслах и услышал много интересного. Лов у берегов Сахалина считается среди японских рыбаков самым трудным и опасным. Для его организации нужны деньги. Ёэмон даже назвал суммы: четыре тысячи рублей для сельди и три тысячи для кэты и горбуши. Если оборотных средств нет, скупщики предоставляют их в долг. А получают его назад рыбой, по народному обычаю «аота». Это когда рыбаки сдают улов кредитору по самой-самой маленькой цене в данной местности. Но еще труднее, чем деньги, найти людей. Работа неимоверно тяжелая. За ночь с кунгаса тридцать-сорок раз забрасывают невод, а днем варят что поймали. Затем переработанную рыбу прессуют. Любая ошибка – и товар, селедочный тук, сразу загнивает. Обычные люди такого режима вытерпеть не могут. Поэтому на рыбные ловли идут в основном те, кому больше некуда податься. Часто это преступники, скрывающиеся от полиции. Среди рабочих очень распространены карты, а еще единоборства. В Японии в каждом уезде имеется своя особая школа драк. Вот отчаянные люди и выясняют, которая из них лучше… То и дело вспыхивают ссоры. Убийства в них – совершенно рядовое событие. Наемники – люди опустившиеся, бесчестные и очень опасные. Поэтому хозяин промысла сам с ними старается не общаться, а назначает на каждое судно двух синдо. Эти синдо – приказчики, доверенные лица. Один, старший, отвечает за все дело. Второй, младший, – за расчеты с рабочими. Его профессия рискованная: всегда найдется обиженный, что захочет отомстить. Тяжелый труд и скудное питание приводят к тому, что люди болеют. Обычно это цинга и бери-бери, непонятная азиатская болезнь [47]. Но в корсаковский лазарет больные не идут, боятся потерять место.
Лихие рыболовы заинтересовали Лыкова, и он стал расспрашивать господина Ёэмона подробнее. Однако тот сделал строгое лицо и сказал:
– Там такие люди! Знаете, они говорят: для меня нет ни волка, ни тигра! Очень страшные люди. Якудза…
Слова бакалейщика подтверждали версию Лыкова насчет японских «иванов». Хорошая версия! Эти люди вполне способны вместо селедки перевозить к себе домой разный сброд. В обмен на золото. Но как узнать, на какой из факторий укрывают наших беглых? Ёэмон отказался даже расспрашивать синдо, приходящих к нему за покупками. Заявил: меня это не касается, я торгую рисом…
Заглядывал Алексей и в чайную с ночлегом поселенца Рогова, и в квасное заведение Адреянова. Кабаки на Сахалине запрещены. Людям любого состояния выпить и закусить негде. Некоторые хлестали одеколон, а затем ходили по улицам и благоухали пачулями с мускусом… Между тем где-то в Корсаковске существовал подпольный водочный завод. Полиция безуспешно пыталась его обнаружить. Неведомыми путями спирт попадал в город. Здесь его разбавляли и разливали в бутылки. Для крепости настаивали потом на табачных листьях, и получался продукт под названием «самосядка». Особенно старался отыскать тайный завод Ялозо. Фельдман разъяснил Алексею загадку этого необычного служебного рвения. Оказалось, Фома Каликстович вошел в стачку с директором отделения колонизационного фонда Полуянским. Лакей открыто торговал водкой со двора квартиры титулярного советника. Прибыль чиновники делили поровну. Подпольный завод резко снизил их обороты: его водка была дешевле. Ялозо пытался завести среди населения осведомителей, но корсаковцы молчали… Лыков знал, что и в квасном заведении, и в чайной водку наливают. Проверенным посетителям. Более того, чайную именовали в городе кабаком. Она даже имела неофициальное название «Райские черти». Начальник округа передал через Ваньку Пана, что лучше отдаст свои деньги туда, нежели жуликам-чиновникам. И Рогов, и Адреянов отрицали, конечно, любые операции с вином. Но когда приходил Збайков, наливали ему в баклажку «для самого». Алексей строго-настрого запретил брать что-либо бесплатно. Збайков платил, что положено, безо всяких скидок. Наверное, это было незаконно и неправильно. Но деньги Лыкова поддерживали обороты подпольщиков в ущерб ворам от казны. И людям это нравилось.
Другим бойким, по здешним меркам, заведением была лавка Жакомини. Она помещалась на главной в городе Николаевской улице. Лавка торговала всем: пуговицами, японскими веерами, топорищами… Жакомини было трое: отец, мать и сын. Родом откуда-то с юга России, они прибыли на Сахалин по приговору военного суда, за убийство. Грех совершил отец, но семья его не бросила. Все они любили и поддерживали друг друга, и это создавало вокруг них особую атмосферу. Приветливые и порядочные, Жакомини никогда никого не обманывали и стойко несли свой крест.
Прочие лавки не заслуживали внимания. В Корсаковске существовало всего четыре регулярные улицы. Зато по склонам горы и в соседних падях укрылись слободы. Что там творилось, полиция старалась не замечать. Пристанодержательство и скупка краденого процветали. А еще проституция, игра в карты и подделка записок на водку. Как и всюду, прятались тут и беглые. Деранув из тюрьмы, не все спешили в тайгу: там трудно и голодно. Многие месяцами проживали в слободе, в двухстах саженях от кандального отделения. А по ночам грабили, чтобы заплатить за постой. В мае Фельдман случайно выследил такую шайку. Оказалось, они квартировали через дом от него, дожидаясь удобного момента. Ребята собирались ни больше ни меньше как захватить пароход. И удрать на нем в Америку!
Случались и серьезные преступления. Неизвестные зарезали зимой богатого якута-пушноторговца. А в Третьей Пади убили отставного фельдфебеля, державшего лавку. Эти дела так и не были раскрыты.
Лыков постоянно искал возможность учредить в городе свою агентуру. Как обнаружить лагерь беглых «иванов»? Из кабинета его не найдешь. Но все вокруг были ссыльнокаторжными, настоящими или бывшими. И законы тюрьмы являлись для них обязательными.
Первый человек, кто согласился поговорить с сыщиком, был вольный поселенец Хомутов. Жилистый подвижный старик представлял собой редкий на Сахалине тип. Он прибыл на остров двадцать лет назад. Тогда несколько семейств из Енисейской губернии попросились сюда добровольно, в качестве колонистов. Всего приехало около ста душ обоего пола. Их поселили в Такойской долине, посреди тайги. На долю этих людей выпали страшные лишения… В 1875 году, после двух подряд неурожаев и опустошительного наводнения, колонисты отчаялись. Они попросились обратно на материк. Простейший вопрос разбирался десять лет. Ожидая решения своей участи, неудавшиеся хлебопашцы основали деревню Чибисань, на полпути к брошенному Муравьевскому посту. В 1886-м те, кто дожил, уплыли обратно. Остались только Хомутов и две бабы, вышедшие замуж за сахалинцев. Чибисань опустела, дома в ней разваливались. Хомутов жил в одиночестве возле бухты Буссе, иначе называемой Двенадцатифутовая бухта. Он ловил в ней осетров и продавал богатым горожанам, в основном чиновникам. Еще бил соболей. В Корсаковске старик появлялся редко, только за покупками. Лыков встретил его случайно и купил шкурку соболя за семьдесят пять рублей. Будет подарок Вареньке! Хомутов растрогался. До сих пор такие шкурки у него покупали за «красненькую», и это считалось хорошей ценой… А когда начальник округа позвал его к себе, накормил и подарил плиточного чаю, старик совсем растаял.
