Так бы, верно, и случилось, насмешливо подумала я. Да, учителю повезло, что я не умею обращаться ни с ножом, ни с дубинкой… ибо я бы воспользовалась ими, если бы носила их с собой.
На его лице появилось шутливое выражение.
— Итак, скажи, почему ты бродишь по замку в такой час?
Я рассказала о том, что случилось, когда проснулась после кошмара, почувствовала, что за мной наблюдают, а затем нашла доказательство того, что непрошеный гость был не частью моих сновидений, а действительно рылся, прежде чем исчезнуть в ночи, в моих пожитках. Я испытала облегчение, когда он не стал бранить меня за то, что я, утратив всякое благоразумие, рыскаю в темноте в поисках этого призрака, ибо я уже отругала себя за такую глупость.
Взяв из корзины с фруктами инжир, Леонардо сказал:
— Ты полагаешь, что неизвестный что-то искал в твоем сундуке. Может быть, он, наоборот, положил туда какую-то вещь?
Это предположение было столь неожиданно и в то же время столь очевидно, что я несколько мгновений, открыв рот, смотрела на него. Затем, внезапно захлопнув челюсти, вскочила на ноги.
— Конечно же! — воскликнула я. — Мне следует немедленно вернуться в мастерскую и найти в сундуке то, чего там не должно быть.
— Потом, — спокойно проговорил он, призывно поднимая руку. — До рассвета всего два часа. Полагаю, тебе лучше остаться здесь до утра, вдруг я ошибаюсь. Утром осмотришь свои вещи и известишь меня, если отыщешь среди них что-то необычное. Теперь же ложись в мою постель.
— Но где вы будете спать? — осведомилась я, безуспешно пытаясь подавить зевоту.
Учитель пожал плечами.
— Тебе известно, сколь мало я отдыхаю. Впрочем, если я почувствую позыв ко сну, у меня в мастерской найдется тюфяк.
Я не возражала, ибо, сказать по правде, из-за недавно пережитого испуга мне не хотелось возвращаться к себе. Я покорно забралась под аккуратно заправленное одеяло и начала засыпать, но тут меня вдруг осенило, и я вскочила.
— А что ищите вы, бродя по территории замка, учитель? — поинтересовалась я. — Уж конечно же не меня.
Вместо ответа он засунул руку в сумку и вытащил оттуда небольшой металлический предмет, сверкнувший при свете светильника.
— Узнаешь? — улыбнувшись, осведомился Леонардо. — Я поклялся, что выясню, что находится внутри шкатулки, столь ревностно охраняемой графиней Мальвораль.
У меня от удивления расширились зрачки, и я осуждающе посмотрела на него. Только теперь я заметила, что у него всклокочены волосы — явно не после нашей короткой борьбы, жакет сидит косо, а шуровка на одном рукаве не завязана. Я вспомнила о скромном приглашении графини навещать ее в любое время дня и ночи. Разумеется, он не… он не мог!
— У тебя осуждающий вид, мой дорогой мальчик, — промолвил он, и его улыбка превратилась в ухмылку. — Не бойся, графине не удалось посягнуть на мою добродетель, зато мне удалось, развлекая ее, попытаться открыть замок запасным ключом. Получается, что, хотя шахматная королева не ее, ключ-то ее… либо это еще, возможно, один дубликат.
Не знаю, что было сильнее: облегчение при мысли, что он не пал жертвой коварства этой женщины, или желание услышать, что же было в шкатулке. Любопытство быстро одержало верх, и я воскликнула:
— Прошу, учитель, не томите, скажите, что вы нашли в ней?
— В шкатулке лежало всего лишь одно письмо, судя по всему, недавно и на хорошем языке написанное. — Он замолк, на его лице мелькнули гнев и смущение, потом учитель продолжил: — У меня было всего несколько секунд, чтобы запомнить его содержимое и положить обратно. Я собираюсь, пока ты будешь спать, вспомнить письмо. К сожалению, прочитать его будет не так-то легко.
— Но отчего? — осведомилась я, представив мысленно страницу, исписанную тайным шифром, известным только графине и ее корреспонденту.
Он нахмурился, и несколько секунд я думала, что он больше ничего не скажет. Наконец, учитель ответил:
— Письмо на латыни, а в ней я мало сведущ.
Это признание поразило меня. Широта его познаний была столь велика, что мне казалось, что практически нет областей, не объятых его разумом. Позже я узнала, что, будучи незаконнорожденным ребенком, он не получил обычного воспитания, а до всего того, что знал, дошел сам. Что касается меня, то мой отец настоял на том, чтобы меня обучали тем же предметам, что и моих братьев, в том числе и языку нашей матери церкви.
Я скромно предложила:
— Если вы вспомните содержимое письма, я смогу перевести его для вас.
— И отработаешь свое содержание, — ответил он, слегка, видимо, повеселев.
Я кивнула в ответ и вновь полезла под одеяло, но тут меня осенила другая мысль. Вскочив во второй раз, я промолвила:
— Чуть не забыла, учитель. Вы не сказали мне, что вам удалось сегодня узнать, пока мы с Витторио были на рынке.
— Боюсь, рассказывать нечего, — пренебрежительно пожав плечами, ответил он. — Я переговорил почти со всеми лицами из списка, и все они рассказали мне о том, чем занимались в то время, когда был убит граф. Также мне не удалось установить мотива. По мнению большинства, это был добродушный человек, правда, легко спускавший деньги и не особо ладивший с окружающими.
— А что сказали стражники, принесшие его тело в склеп? Мы слышали, как они говорили о ссоре между графом и еще кем-то, — напомнила я ему… хотя, по правде, почти забыла об этом и вспомнила только что.
Учитель одобрительно кивнул головой:
— Мы и впрямь слышали о том, что у графа были неприятности. К сожалению, об этой ссоре с неизвестными лицами никто не ведает, либо она произошла так давно, что о ней давно забыли. В последнее время, судя по их словам, он никого не оскорбил.
Тут по его губам скользнула едва заметная лукавая улыбка.
— Впрочем, в кое-чем у местной знати нет разногласий по поводу их покойного друга Орландо. Видимо, все придворные с радостью убили бы его во второй раз за неудобства, причиненные им его настоящим убийцей. Боюсь, если герцог не смягчится, все бросятся на штурм крепостных стен, причем будут стремиться не внутрь замка, как бывает при народных восстаниях, а за его пределы.
Учитель погасил светильник на стене, оставив гореть на столе небольшой свечной огарок.
— Ну а теперь, мой дорогой мальчик, предлагаю тебе поспать, а утром ты примешься за задание, приготовленное мною.
Меня разбудил приглушенный грохот, как будто жестянщик свалил с телеги на мостовую котелки, ведра и черпаки.
Второй раз за последние несколько часов я вскочила с кровати, закутанная в одеяла, не соображая, где нахожусь и что происходит. Впрочем, память тут же вернулась ко мне, когда я увидела знакомую обстановку и вспомнила, что несколько последних часов перед рассветом провела в покоях учителя. Шум же, видимо, доносился из его личной мастерской, дверь в которую была чуть приоткрыта.
Я на мгновение испугалась за него, ведь он мог пострадать. Затем, перекрывая стихавший стук, раздался его голос, и я по сочным выражениям с облегчением поняла, что он цел. Но, пожалуй, мне следует заглянуть в мастерскую… и не просто из любопытства, а чтобы убедиться, что учителю не нужна помощь. И он, разумеется, не поставит мне в вину обычное проявление вежливости.
Прежде чем я успела убедить себя, что собираюсь так поступить не из обыкновенной любознательности, Леонардо вышел из мастерской, захлопнув за собой дверь и скрыв все хранящиеся там тайны.
— Прости, если разбудил тебя, милый мальчик, — произнес учитель, стряхивая грязь с все того же черного жакета. Печально взглянув на порванный рукав (теперь я понимала жалобы синьора Луиджи на небрежное обращение Леонардо с одеждой), он присовокупил: — Кажется, мне придется кое-что исправить в одном из моих изобретений, прежде чем оно увидит дневной свет.
Дневной свет? Я забыла о своем любопытстве, ибо его слова заставили меня обратить внимание на приближавшееся к десятичасовому рубежу солнце, лучи которого врывались через окно.
— Я проспал, — испуганно воскликнула я, выбираясь из постели. — Мне надо срочно в мастерскую. Константин подумает, что я тоже, как Томмазо, ушел.
— Не бойся, я уже сообщил ему, что ты помогаешь мне в одном деле, — заверил меня Леонардо. Указав на пергаментный листок на столе, он добавил: — А вот и то дело. После омовения и молитвы можешь приступать к переводу письма, о котором мы говорили ночью.
Через несколько минут я уже сидела за столом, на котором рядом со мной лежало перо и стояла чернильница. Тут же на его сверкающей поверхности возвышалась, словно какого-то второстепенного небесного покровителя, фигурка шахматной королевы, придававшая мне вдохновения. Я улыбнулась ей, а затем, нахмурив брови, начала переводить послание на народный язык.
Я не знала, что меня ждет… то ли любовное письмо, то ли исповедь. Впрочем, учитель сказал мне, чтобы я не волновалась.
