Он откусил кусочек крекера, намазанного мармеладом из жестяной банки, и поморщился украдкой. Мармелад отдавал горечью апельсиновой корки.
– Конечно, это так, – продолжал Солсбери. – Немаловажную роль сыграли ваши последние успехи на фронте…
Горецкий помрачнел и заговорил:
– Наши армии[14] продвигаются вперед, но, боюсь, это продлится недолго. Тылы наши плохо организованы и заворовались, снабжение войск поставлено из рук вон плохо, а красные проводят мобилизацию за мобилизацией, собирают против нас колоссальные силы. Конечно у них большой недостаток опытных военных кадров, но огромный численный перевес, большое преимущество в артиллерии. Сейчас, когда Колчак отброшен, Южный фронт стал для Троцкого и Ленина направлением главного удара.
– Я говорил вам, что генерал Деникин не справится со стоящей перед ним огромной задачей. Если бы на его месте был Лукомский…
– Александр Сергеевич не пойдет на это, – твердо произнес Горецкий, – да кроме этого, его кандидатуру не поддержат высшие офицерские круги. Насколько мне удалось прощупать настроения генералов, они скорее согласились бы с кандидатурой барона Врангеля.
Жуя невкусный крекер, он вспомнил пироги Марфы Ипатьевны, а также варенье – абрикосовое, кизиловое, алычовое – и посмотрел на англичанина с плохо скрытым чувством превосходства.
Солсбери поднял на своего собеседника внимательный взгляд:
– Может быть, это действительно интересный вариант. Петр Николаевич Врангель – сильный, решительный человек, прекрасный организатор. Либералом его не назовешь. Но вместе с тем он готов в случае политической необходимости пойти на серьезные реформы. В войсках у него огромный авторитет…
– Я смотрю, вы прекрасно осведомлены обо всех наших делах, – констатировал Горецкий.
– Ноблес оближ, – ответил Солсбери и тут же повторил по-русски: – Положение обязывает. Что ж, немедленно по прибытии в Лондон я передам Первому лорду адмиралтейства то, что вы мне сообщили.
Борис прошел по ухоженной подъездной аллее, обрамленной кипарисами, и вышел к белому дому в мавританском стиле. Дом был невелик, причудливой архитектуры. После бесчисленных разграбленных имений России и Украины этот прекрасно сохранившийся богатый и ухоженный дом и парк казались Борису удивительными, словно он попал в дореволюционное, а то и в довоенное время.
Дальше чудеса продолжались. Когда Борис ударил в дверь прекрасно начищенным медным дверным молотком, перед ним возник на пороге самый настоящий дворецкий в сильно потертой, но все же ливрее. Борис почувствовал себя даже не в довоенной эпохе, а чуть ли не в XVIII веке.
– К госпоже княгине, – сказал он дворецкому, невольно стушевавшись перед его потертым великолепием.
Дворецкий, не шелохнувшись, внимательно осмотрел Бориса с ног до головы и чуть неприязненно спросил:
– Как доложить?
– Ордынцев Борис Андреевич, из Петербурга.
– Извольте подождать. – И дверь захлопнулась перед носом.
Ждать пришлось достаточно долго, Борис уже подумал, что о нем забыли. Наконец дверь снова отворилась, тот же дворецкий взглянул на Бориса еще более высокомерно и вымолвил:
– Пожалуйте! – таким тоном, что всем становилось ясно: его бы, дворецкого, воля, он бы такого ничтожного посетителя и на порог не пустил.
Княгиня ожидала посетителя в небольшой, полутемной из-за опущенных штор комнате, сплошь заставленной фарфоровыми безделушками и пыльными рамочками с фотографиями. Сама хозяйка царственно восседала в высоком кресле XVIII века и казалась едва ли не его ровесницей. Она была толста, величественна и надменна.
Взглянув на вошедшего гостя через лорнет, как на редкостное насекомое, она пробасила голосом, мощным, как пароходная труба:
– Ордынцев… Это из каких же Ордынцевых?
– Андрея Никитича Ордынцева сын, – отрекомендовался Борис, с трудом сдержав невольное побуждение щелкнуть каблуками.
– Андрея Никитича? – переспросила старуха, пожевала губами и протрубила: – Не помню.
Еще немного подумав, она снова заговорила, с силой впечатывая слова:
– Нет, не помню. Но коли уж приехали к старухе, то погостите денек-другой… Все-таки Петербург вспомню за разговором-то… Какие бывали балы, приемы! Да, впрочем, что я говорю – вы еще слишком молоды, тех, настоящих, балов не помните, это ведь еще при государе Александре Николаевиче…
Старуха ушла в свои воспоминания, посчитав Бориса за своего. Как видно, ее не очень беспокоило, было ли у них родство или молодой человек придумал его (как и было на самом деле). В смутное время не нужно было никаких особенных рекомендаций, а Борис на всякий случай решил сказать, что письмо, которым его снабдили родственники, пришлось уничтожить по дороге, чтобы не попалось на глаза красным. Старуха приняла его, и это было хорошо. Но в данный момент она совершенно забыла гостя, возможно, просто задремала. Борис, чтобы напомнить о своем существовании, слегка откашлялся.
– Да-да, – невпопад пробасила княгиня, – это вы верно заметили, хорошую прислугу сейчас нипочем не найдешь… Так что бишь вы хотели?
– Хотел спросить вас, – начал Борис издалека, – возможно, кто-нибудь говорил вам… может быть, хоть какой-то след… Видите ли, я разыскиваю сестру свою, Варю. Дошли до меня слухи, что видели ее в Крыму, а вы здесь, должно быть, всех знаете…
Княгиня снова задумалась, и Борис уверился было, что она точно спит, как вдруг совершенно бодрым голосом старуха ответила:
– Ордынцева Варвара Андреевна? Не слышала, ни от кого не слышала…
– А вот еще: мне говорили, что у вас в имении гостил некий Махарадзе из Батума, так вот он как будто может что-то знать…
Княгиню будто подменили. Она окончательно проснулась, вытаращила на Бориса круглые, выпуклые, как у попугая, глаза и поджала губы. Лицо ее стало так подозрительно-недовольно, будто она по нечаянности проглотила лягушку и еще не разобралась в своих чувствах по этому поводу.
– Какой еще Махарадзе? Не знаю такого! – И тут же она позвонила в колокольчик и протрубила мгновенно возникшей девушке: – Покажи гостю его комнату! Ту, красную, в дальнем крыле!
К этому времени уже изрядно стемнело. Хотя в доме было электричество, длинные извилистые коридоры не освещались, и девушка вела по ним Бориса со свечой в руке. Неровное пламя свечи вызывало к жизни странные живые тени, создавало ощущение тайны и неясного страха.
Девушка вдруг обернулась к Борису, прикрывая свечу рукой. Ее некрасивое блеклое лицо от слабого колеблющегося освещения стало совсем уродливым и каким-то зловещим.
– Зря вы, барин, здесь ночевать остались, – еле слышно проговорила девушка, – нехороший здесь дом. Особенно в том крыле, где вас поселили, – там и вовсе не хорошо…
– Что ты, милая, выдумываешь! – усмехнулся Борис, стараясь напускной веселостью развеять мрачное настроение дома. – Что же здесь такого нехорошего?
Горничная расслышала легкую насмешку в его голосе и обиженно произнесла:
– Вот вы, барин, насмехаетесь, а как Егор Егорыч-то старого барина увидел, так еле его в чувства привели! Сперва водой брызгали, а потом уж, как очувствовался, чаю чуть не целый самовар выпил, тогда только успокоился!
– Кто это – Егор Егорыч?
Девушка посмотрела на него как на дикого: как можно не знать таких общеизвестных вещей!
– Егор Егорыч – дворецкий! Вы же его видели.
Борис представил себе внушительного важного дворецкого, лежащего на полу без чувств, и восхитился.
– Кого, говоришь, он увидел?
– Да старого барина же! Идет по коридору, как на портрете!
– А что же барина самого в живых нет?
Девушка снова поразилась неосведомленности Бориса:
– Да что вы! Его уж лет пятнадцать как похоронили. Здесь же, в имении, возле часовни, – знаете, часовня на краю парка, на утесе? Возле этой часовни похоронили и памятник поставили… Около часовни этой ночью никто не пройдет, ни за какие коврижки!
– А что, там тоже нехорошо? – догадался Борис.
Девушка подозрительно на него покосилась – опять, что ли, насмехается, – но, не заметив усмешки, ответила:
– Еще как нехорошо! Там иногда и старого барина видят, и женщину белую… Там совсем плохое место! Егор Егорыч говорил, что оттуда барышня молодая бросилась, от любви… прямо из окна – и в море! Часовня же на утесе стоит, прямо над морем…
Борису надоели местные ужасы, и он решил направить словоохотливость прислуги в более интересное русло:
– А ты не видела ли, красавица, с месяц назад, когда барыня из Батума вернулась, с ней вместе гость приехал на коляске – с усиками, в черкеске…
Девушка оглянулась, будто проверила, не подслушивает ли ее кто, и почти шепотом ответила:
– Барыня не велит никому про ее гостей рассказывать, сердится очень! А только я вам точно скажу, что гость этот был нехорош!
– Что ж он, призрак, что ли, был?
