Когда сзади ударили выстрелы, до спасительных пакгаузов оставалось рукой подать.
Чего теперь стрелять-то. Поздно.
* * *
Квартира на Воронцовом поле оказалась удобная: три комнаты, черный ход, телефон и даже ванная с подогревом воды.
Емеля сразу уселся с книжкой – будто не было взрывов, бега под пулями через заснеженный пустырь и потом долгого петляния по темным улочкам.
Выбившийся из сил Снегирь упал на диван и уснул.
Грин же внимательно осмотрел квартиру, надеясь обнаружить какую-нибудь ниточку, по которой можно будет добраться до ТГ.
Ничего не обнаружил.
Квартира была полностью меблированная, но без каких-либо признаков настоящей жизни. Ни портретов, ни фотографических карточек, ни безделушек, ни книг.
Здесь явно никто не жил.
Тогда зачем она нужна? Для деловых встреч? На всякий случай?
Но содержать такую квартиру для встреч или „на всякий случай“ мог только очень богатый человек.
Опять поворачивало на Лобастова.
Загадочность вселяла тревогу. То есть непосредственной опасности Грин не предполагал – если это ловушка, то зачем выводить Боевую Группу из-под удара Охранки? И все же правильней было уйти в отрыв.
Он протелефонировал Игле. Объяснять ничего не стал, сказал только, что завтра понадобится новая квартира и назвал свой адрес. Игла сказала, что придет утром. Голос у нее был встревоженный, но спрашивать, умница, ни о чем не стала.
Теперь спать, сказал себе Грин. Устроился в кресле не раздеваясь. На столик перед собой выложил „кольт“ и четыре оставшихся бомбы.
Оказывается, устал. И с ребром не так хорошо, как думал. Это из-за быстрого бега. Как только от тряски взрыватели в бомбах не разбились. Вот было бы глупо.
Закрыл глаза, а открыл вроде как через мгновение, однако за окном светило солнце и заливался дверной звонок.
– Кто? – раздался из прихожей густой бас Емели. Ответа было не слышно, но дверь открылась.
Утро, причем не раннее, понял Грин.
Организм все-таки вытребовал свое – по меньшей мере часов десять полного покоя.
– Как ваши раны? Что деньги? – спросила Игла, входя в комнату.
Не дожидаясь ответа, сказала:
– Про то, что было ночью, знаю. Матвей у нас. Вся Москва полна слухами про бой на железке. Убит сам Бурляев, это известно доподлинно. И еще, говорят, полицейских перебили видимо-невидимо. Но что я вам рассказываю, вы ведь там были…
Глаза у нее были не такие, как всегда, а живые, полные света, и от этого стало видно, что Игла никакой не перестарок. Просто строгая, волевая женщина, перенесшая немалые испытания.
– Вы самый настоящий герой, – произнесла она очень серьезным и спокойным тоном, будто констатировала доказанный наукой факт. – Вы все герои. Не хуже народовольцев.
И посмотрела так, что ему сделалось неловко.
– Раны больше не мешают. Деньги отправлены. Сегодня будут в Питере, – стал отвечать он по порядку. – Что Бурляев, не знал, но это хорошо. Про видимо-невидимо преувеличение, но нескольких положили.
Теперь можно было и к делу:
– Первое – другая квартира. Второе – кончилась взрывчатая смесь. Нужно достать. И взрывателей. Химических, ударного типа.
– Квартиру ищут. К вечеру непременно будет. Взрыватели есть, сколько угодно. В прошлом месяце из Петербурга доставили целый чемодан. С взрывчаткой хуже. Придется делать. – Она задумалась, поджав тонкие бледные губы. – Разве что к Аронзону… Я слежу за его окнами, сигнала тревоги нет. Думаю, можно пойти на риск. Он химик, наверняка может изготовить. Только захочет ли. Я говорила вам, он противник террора.
– Не нужно. – Грин помял ребра. Боли больше не было. – Я сам. Пусть только ингредиенты достанет. Сейчас напишу.
Пока писал, чувствовал на себе ее неотрывный взгляд.
– Я только сейчас поняла, как вы на него похожи…
Грин не дописал длинное слово „нитроглицерин“, поднял глаза.
Нет, она смотрела не на него – поверх.
– Вы черный, а он был светлый. И лицо совсем другое. Но выражение то же самое, и поворот головы… Я звала его Тема, а партийная кличка у него была Фокусник. Он замечательно карточные фокусы показывал… Мы выросли вместе. Его отец был управляющим в нашем харьковском имении…
Про Фокусника Грину слышать приходилось. Его повесили в Харькове три года назад. Говорили, что у Фокусника была невеста, дочь графа. Как Софья Перовская. Вот оно, значит, что. Тут говорить было нечего, да Игла никаких слов, похоже, не ждала. Она сухо откашлялась и продолжать не стала. Остальную часть истории Грин без труда восстановил сам.
– Выходить отсюда мы не будем, – сказал он деловито, чтобы помочь ей справиться со слабостью. – Ждем вашего прихода. Значит, первое – квартира. Второе – химикаты.
Ближе к вечеру снова позвонили. Грин отправил Емелю со Снегирем к черному ходу, а сам пошел открывать, на всякий случай держа в руке бомбу.
На полу прихожей, перед дверью белел прямоугольник.
Конверт. Кто-то бросил в прорезь для писем.
Грин открыл дверь.
Никого.
На конверте печатными буквами: „Г-ну Грину. Срочно“.
Редкий случай. Сегодня в 10 часов руководители сыска князь Пожарский и статский советник Фандорин будут одни, без охраны, в Петросовских банях, отдельный кабинет № 6. Куйте железо, пока горячо.
ТГ
Глава одиннадцатая,
в которой Фандорин учится летать
– Эта невиданная вакханалия террора после стольких лет относительного затишья ставит под угрозу нашу с вами профессиональную репутацию и саму карьеру, однако в то же время открывает перед нами бескрайние перспективы. Если мы сумеем одержать верх над этими беспримерно дерзкими преступниками, нам, Эраст Петрович, обеспечено почетное место в истории российской государственности и, что для меня еще более существенно, завидное место в российском государстве. Не хочу строить из себя идеалиста, коим ни в малейшей степени не являюсь. Взгляните вон на тот преглупый монумент.
Пожарский небрежно показал тросточкой на бронзовую пару – спасителей престола от польского нашествия. Увлеченный разговором статский советник только теперь заметил, что уже дошли до Красной площади, по левой стороне сплошь заросшей строительными лесами – полным ходом шло строительство Верхних торговых рядов. Полчаса назад, когда руководители расследования заметили, что повторно обсуждают уже рассмотренную ранее версию (неудивительно, две ночи без сна), Пожарский предложил продолжить беседу на ходу, благо день выдался отменный – солнечно, безветренно и морозец именно такой, как нужно: освежающий, бодрый. Шли по беззаботной Тверской, говорили о насущном, объединенные общей бедой и острой опасностью. Сзади, шагах в десяти, держа руки в карманах, вышагивали князевы ангелы-хранители.
– Полюбуйтесь-ка на этого болвана, моего прославленного предка, – ткнул Глеб Георгиевич в сидящего истукана. – Развалился и слушает, а торговый человек руками машет, соловьем заливается. Вам приходилось слышать о ком-нибудь из князей Пожарских за исключением моего героического тезки? Нет? И неудивительно. Они так и просиживали филейную часть без малого триста лет, пока последние штаны не протерли, а Россия тем временем досталась этаким Мининым. Ну, неважно – Морозовым, Хлудовым, Лобастовым. Мой дед, Рюрикович, имел двух крепостных и сам землю пахал. Мой отец умер отставным подпоручиком. А меня, захудавшего князька, взяли в гвардию исключительно из-за благозвучности фамилии. Да только что проку от гвардии, если в кармане вошь на аркане? Ах, Эраст Петрович, вы не представляете, какой я произвел фурор, когда подал прошение о переводе на службу из кавалергардов в Департамент полиции. Однополчане стали нос воротить, начальство хотело меня вовсе из гвардии отчислить, да побоялись императора прогневить. И что же? Сейчас мои бывшие сослуживцы в капитанах, только один, который в армию вышел, подполковник, а я уже полковник. И не просто полковник, флигель-адъютант. Тут, Эраст Петрович, дело не в вензеле и не в авантажности, я этому большого значения не придаю. Главное – завтрак наедине с его величеством во время ежемесячного дежурства во дворце. Сие дорогого стоит. И еще важна беспримерность. Доселе не бывало, чтобы офицера, хоть и состоящего по гвардии, но служащего в полицейском ведомстве, удостаивали подобной чести. Флигель-адъютантов у государя чуть ли не сотня, а из министерства внутренних дел я один, вот что ценно.
Князь взял Фандорина под локоть, перевел тембр на доверительность:
– Я ведь вам все это не из простодушного хвастовства рассказываю. Вы, верно, уже давно поняли, что простодушия во мне немного. Нет, я хочу вас с места сдвинуть, чтобы вы вон тому каменному сидню не уподоблялись. Мы с вами, Эраст Петрович, столбовые дворяне, на таких столбах вся Российская империя держится. Я веду род от варягов, вы – потомок крестоносцев. В наших жилах течет древняя разбойничья кровь, от веков она стала терпкой, как старое вино. Она погуще, чем жидкая киноварь купчишек и приказных. Наши зубы, кулаки и когти должны быть крепче, чем у Мининых, иначе уплывет империя у нас меж пальцев, такое уж подходит время. Вы умны, остры, смелы, но есть в вас этакая чистоплюйская, аристократическая вялость. Если на пути вам встретится, пардон, куча дерьма, вы на нее в лорнетку взглянете и стороной обойдете. Пусть другие наступают, а вы своих нежных чувств и белых перчаток зазгрязнять не станете. Вы простите меня, я сейчас нарочно грубо и зло излагаю, потому что наболело, это давняя моя idee fixe. Смотрите, в каком редкостном положении мы с вами оказались – по воле судьбы и стечению обстоятельств. Убит начальник Жандармского управления, убит начальник Охранного отделения. Остались только мы с вами. Могли бы из столицы прислать сюда нового начальствующего для руководства расследованием – директора Департамента, а то и самого министра, но эти господа тертые калачи. Боятся за карьеру, предпочли предоставить все полномочия нам с вами. И отлично! – Пожарский энергично махнул рукой. – Нам с вами бояться нечего и терять уже нечего, а приобрести можно очень-очень многое. В адресованной нам высочайшей телеграмме сказано: „Неограниченные полномочия“. Вы понимаете, что такое „неограниченные“? Это означает, что и Москвой, и всем политическим сыском империи на ближайший период по сути дела управляем вы и я. Так давайте не толкаться локтями, не мешать друг другу, как это было до сих пор с Бурляевым и Сверчинским. Ей-богу, лавров хватит обоим. Давайте объединим усилия.
