– У вас есть кто-нибудь на примете? – спрашиваю, пытаясь отвлечь маму от комментария Жака, хотя в глубине души и удовлетворена тем уважением, что он выказал моему мастерству.
Он решительно кивает. Ну конечно! Меня накрывает волной раздражения. Он умело подводит маму к тому, что это ее идея, хотя сам уже давно все распланировал. Наверняка все было придумано еще несколько недель назад.
– Недавно я подписал контракт с начинающим певцом и знаю танцевальную труппу, которая ищет работу.
– Чудесно.
Мать царственно откидывается на кушетке, ее глаза светятся, когда они с Жаком начинают обсуждать нашу предстоящую премьеру, и недавняя ошибка француза прощена.
Надо отдать маме должное: она проделала долгий путь от маленькой Мэгги Моше из венгерского городка Эгер до мадам Маргариты Эстеллы Ван Хаусен. В течение многих лет судьба то возносила нас на вершину, то сбрасывала вниз, но мама никогда не теряла стальной выдержки. И неважно, где она находилась – в дешевом пансионе на Среднем Западе или в гостиной какого-нибудь богача, – Маргарита Ван Хаусен всегда казалась царственной, загадочной и абсолютно непринужденной.
Я бы восхищалась ею, не будь она моей матерью.
Жак наливает себе еще чая и окидывает нас доброжелательной улыбкой:
– Я сегодня же все подготовлю. Вы с Анной готовы к успеху?
Мама приподнимает уголки губ:
– Конечно, как всегда.
Жак поворачивается ко мне:
– А ты, Анна?
– Анна готова с самого рождения.
Мои губы сжимаются, когда мать говорит за меня. Как будто я сама не в состоянии за себя ответить.
Она вставляет в длинный черный мундштук еще одну сигарету и наклоняется к Жаку, чтобы тот ее зажег. Когда вспыхивает огонь, взгляд матери сосредотачивается на мне.
– Вчера вечером у нас с Анной состоялся интересный разговор.
Я начинаю ерзать, мои шея и плечи напрягаются. Именно меня сейчас накажут за бездумное высказывание Жака.
– В самом деле? – Жак переводит взгляд от меня к маме, словно чувствуя царящее напряжение.
– Да. Похоже, нашей Анне наскучили частные сеансы.
Наскучили? Это слово даже приблизительно не описывает мое отношение к сеансам. Я ненавижу обманом вытягивать деньги из невинных людей, убитых горем. Но стоит мне попытаться объяснить маме свои чувства, сказать о том, что, возможно, мы должны отказаться от сеансов и просто выступать на сцене... и вот, что я получаю взамен.
Жак хмурится, его шелковистые усы опущены вниз.
– Но я думал, мы все согласились с тем, что несколько частных сеансов в месяц только повысят ваш статус. – Он поворачивается ко мне, и его брови сдвигаются еще сильнее. – Выступая с шоу и устраивая сеансы, вы в шаге от того, чтобы сколотить целое состояние.
Мы еще не провели ни одного частного выступления, с тех пор как приехали в Нью-Йорк, и я наслаждалась этой передышкой. Но завтра вечером, после премьеры в театре, должен состояться наш первый сеанс, и от этой мысли у меня внутри все сжимается.
– Я ей сказала то же самое, но дети бывают такими неблагодарными, – говорит мама, глядя на меня.
Я опускаю глаза.
Жак скрещивает свои длинные ноги, и я пристально рассматриваю его полосатые брюки – лишь бы не встречаться с матерью взглядом.
– Возможно, Анна хочет получать больший процент от прибыли?
Я скорее чувствую, чем слышу, как мама гневно шипит. Я вскидываю голову и встречаюсь глазами с Жаком:
– Мама в курсе всего, и будь это так – я бы ей сообщила.
Несколько долгих напряженных мгновений мы сверлим друг друга взглядами.
Пока мама не нарушает тишину:
– Разумеется, сообщила бы. Мы делимся с Анной всем. Кроме того, она отвечает за наши финансы с двенадцати лет. Я доверяю ей безоговорочно.
Неправда. И мы обе это знаем. Не думаю, что моя мать всецело доверяет хоть кому-нибудь.
Жак прокашливается:
– Тогда, может, Анна хочет большего участия в шоу? Это было бы неудивительно, учитывая...
Он приподнимает брови, и я качаю головой, окидывая его свирепым взглядом. Жак хотел сказать: учитывая, кто мой отец. Или, по крайней мере, тот, кого мама называет моим отцом. Но несмотря на желание исполнять более сложные фокусы, я не хочу большей роли в шоу матери. Я хочу... Честно говоря, даже не знаю, чего. Но вряд ли единственный возможный вариант – провести всю жизнь, выполняя старые трюки (а большего мне точно не позволят) и помогая матери на сцене.
Мама улыбается одними губами:
– Да, конечно...
Затем еще раз пожимает хрупкими плечами, отчего у меня начинает сосать под ложечкой.
Быть осторожной рядом с моей матерью – это уже образ жизни, но на сей раз я тем более должна держать ухо востро.
Все следующее утро я стараюсь держаться поближе к матери, несмотря на так и не утихшую злость. Прежде у меня никогда не было видений о собственной жизни – только о чудовищных событиях, происходящих по всему миру. Не знаю, что это значит, но одного воспоминания об испуганном лице мамы достаточно, чтобы изменить свой привычный распорядок и не спускать с нее глаз.
День проходит в приготовлениях. Мама любит принимать ванну и собираться в тишине, поэтому я стараюсь ее не тревожить. К моменту, когда Жак присылает блестящий лимузин «Линкольн», чтобы отвезти нас в театр, мы уже полностью готовы. На маме вечернее расшитое бисером платье в египетском стиле с коротким рукавом, а на мне – прелестная шелковая туника с заниженной талией и длинными широкими рукавами. Они крайне важны для большинства моих фокусов – такой фасон не только скрывает различный реквизит, но и отвлекает внимание. Сегодня вечером наши головы украшают повязки с перьями – мама настояла. Как и на том, чтобы мы подкрасили глаза, что зрительно их увеличит и придаст загадочности.
Я удобно устраиваюсь на чудесном кожаном сиденье автомобиля и на какое-то время забываю о нервных спазмах в животе. Знаю, что буду в порядке, как только окажусь на сцене, но сегодняшнее выступление для нас очень важно.
Первый раз я исполнила роль маминой ассистентки больше по необходимости, чем по какой-то иной причине. У нас просто не было денег, чтобы нанять настоящего помощника. К тому же я много лет наблюдала за второсортными иллюзионистами, и различные фокусы давались мне легко. Очередное доказательство в пользу маминой теории о личности моего отца. Ведь не могло же так случиться, что я просто талантлива. Конечно, нет! Причина всегда кроется в моем происхождении.
Я ерзаю на сиденье и смотрю в окно. Театр «Ньюмарк» находится недалеко от Бродвея, на сорок второй улице. Мое волнение растет, когда мы проезжаем мимо сверкающих рекламных вывесок. Мама тихо сидит рядом, застывшая и неподвижная, словно кошка, затаившаяся перед прыжком.
Точно не знаю, когда я вдруг осознала, что она не похожа на других матерей. Если все время путешествуешь, трудно понять, что является нормальным, а что – нет. Но когда мне было девять, мы застряли в Сиэтле на достаточно долгий срок, чтобы я успела подружиться с Лиззи. И ее мама не проводила вечера, выступая на сцене или ужиная с незнакомцами. Вместо этого она оставалась дома и сама готовила что-нибудь вкусное. А еще она часто обнимала своих детей и смеялась, громко и искренне.
Моя же мать, с ее изменчивым настроением и острым языком, внушала мне ужас – да и сейчас внушает.
Лимузин останавливается, и я пропускаю маму вперед, прежде чем последовать за ней. Она плывет к театру, не обращая внимания на очередь жаждущих купить билеты. Не могу поверить, что все эти люди собрались здесь, чтобы увидеть нас! Должна признать, Жак отлично справился со своими обязанностями агента.
Кирпичное здание театра – большое и степенное, с белыми колоннами по бокам от главного входа, над которым горят огнями гигантские буквы:
«МАДАМ ВАН ХАУСЕН – ВЫДАЮЩИЙСЯ МЕНТАЛИСТ И МЕДИУМ».
Моего имени, естественно, нет.
Я не обладаю маминой выдержкой, так что не могу удержаться и не поглазеть на толпу, и внутри меня растет волнение. Я смотрю на парочки в очереди: они держатся за руки, болтают, смеются и курят. Мужчины в черных фраках кажутся мрачными, почти зловещими, по сравнению со своими спутницами – яркими модницами в дерзких коротких полушубках и шифоновых и шелковых платьях с бахромой.
Как правило, внешняя красно-бархатная роскошь театра не распространяется за кулисы и в гримерки. Там, как известно, тесно и уныло. Поэтому я приятно удивлена простором комнаты, в которую Жак приводит нас перед генеральной репетицией. Один из служащих театра приносит мне корзину с записками. На каждом листке – по вопросу от зрителей, что уже сидят в зале. Я смотрю на маму, ожидая ее решения.
Она скидывает свою меховую пелерину на бархатный диванчик.
