Говорил он мягко, певуче, немного окая. Серые глаза смотрели на меня чуть насмешливо, но совсем не обидно, будто своими желаниями я взяла его в сообщники. Когда он протянул мне папку, я обратила внимание, что у него широкие мощные плечи, которые, однако, не делали его торс коренастым и приземистым. Косоворотка ладно обрисовывала фигуру Протасова, и мне даже пришла в голову мысль: а в училище живописи он так же одевается, или это просто дань семье мастеровых? С немалым усилием я перевела взгляд на эскизы, не ожидая, впрочем, ничего особенного. Однако от увиденного у меня побежали мурашки по коже, словно я выпила бокал ледяного шампанского, — настолько интересными оказались рисунки. Четкими уверенными штрихами на картонных листах были изображены легкие стулья, устремляющиеся вверх шкафы; округлые, плавные формы мебели заставили меня разглядывать все до мельчайших подробностей. Редкие декоративные элементы в стиле рококо и барокко не затеняли общей картины новизны, лишь придавали ей еще больше очарования. Я перебирала рисунки и не знала, на чем остановиться.
— Изумительно! — только и смогла воскликнуть я. — Что это? Никогда прежде такого не видела! Так не бывает!
— Это называется модерн — новый стиль. В Германии его называют югендстилем. Я узнал о нем совсем недавно, в училище, когда один из наших студентов вернулся из Мюнхена и привез рисунки архитекторов Беренса и фон Уде. А это, — он показал на наброски, — моя интерпретация немецких образов. Когда Лазарь Петрович предложил мне нарисовать для вас мебель, я сразу сел за работу и так увлекся, что просидел над картонами до рассвета. Работа захватила меня. Мне понравилась идея внести в немецкий стиль русский самобытный колорит. Вам нравится?
У художника даже речь изменилась. Голос стал тверже, фразы длиннее. Пропал мастеровой. О стилях в искусстве со мной разговаривал образованный московский студент. Я порадовалась этой перемене, так как сразу ощутила, что молодой человек непрост и что ему тесны рамки отцовской мастерской.
— Конечно! Мне все нравится, даже не знаю что более всего. Так бы сразу взяла и расставила: стол в центре, шкаф в тот угол, к окну, он будет хорошо смотреться от входной двери. Только… — спохватилась я, — только кто все это сделает? Было просто на бумаге, да забыли про овраги. Знаете такую пословицу?
— Не волнуйтесь, Аполлинария Лазаревна, отец возьмется за эту работу, я уже с ним беседовал. Утром я показал Серапиону Григорьевичу эскизы, и он согласился взяться за заказ, даже ему интересно стало. Вы не подумайте, он не такой ретроград, как кажется. Просто он основательный и не возьмется делать заведомо плохую вещь. У него хорошие столяры, да и я сгожусь. С детства рубанок в руках держал. Вот и вспомню, как отцу помогал. Не повредит. — Протасов улыбнулся. — Руки чешутся самому сделать то, что придумал.
— Неужели и вы будете тоже работать? — поразилась я. — Вы же художник, вам руки беречь нужно. Может, не стоит? Будете наблюдать, показывать, что и как, а делают пусть другие.
— Не страшно, мы привычные, — засмеялся он, и я вновь поразилась, как освещает его улыбка. Передо мной снова стоял мастеровой, рубаха-парень.
Мы сговорились на том, что пока я закажу гарнитур для малой гостиной, включающий стол, полдюжины стульев, небольшой диван, два кресла, шкаф и комод, а дальше видно будет. И так работы для всей мастерской наберется не менее чем на два месяца, и это если ничего переделывать не придется. А в том, что придется переделывать, я не сомневалась: капризная из меня заказчица, люблю, чтобы все было на самом высшем уровне.
После визита Протасова меня охватила бурная жажда деятельности. Хотелось все перевернуть вверх дном. Я вдруг заметила, какой спертый воздух в гостиной. Подойдя к окну, я распахнула створки, и прохладный ветер ворвался в комнаты.
Я послала Дуняшу за двумя поденщицами, постоянно работавшими у меня по большим стиркам, и, когда они явились, стала сыпать указаниями. Поденщицы сняли и замочили занавеси, протерли пыль, залезая в самые далекие уголки под потолком, вымыли стекла и полы, и к концу дня я отпустила их, строго наказав назавтра прийти вновь и продолжить работу.
В тот вечер я вновь спала без кошмаров, мучивших меня после возвращения из Москвы. Мне снилась улыбка Протасова.
***
Работа над эскизами мне нравилась. Я объясняла Протасову, как именно должна выглядеть малая гостиная, и он рисовал быстрыми, размашистыми движениями. Когда ему окончательно становилась понятна моя точка зрения, он переводил эскизы в чертежи и передавал отцу. Два столяра в мастерской работали только над моим заказом, поэтому дело спорилось. Андрей Серапионович навещал меня, принося с собой то ножку стула, то деталь украшения на дверцу комода, а однажды отвел меня в Мещанскую слободу, чтобы показать, как из простого дерева рождается произведение искусства. Я была совершенно счастлива, вдыхая нежный аромат березовых и липовых стружек.
Как-то я встретила в торговом ряду Елизавету Павловну, известную городскую сплетницу.
— Душечка Аполлинария Лазаревна, вы чудесно выглядите! — пропела она, окидывая меня цепким взглядом. — Что же вы пропустили мой прошлый четверг? Лазарь Петрович обещал пренепременно вас привести! Сказал, что вы прихворнули. Как здоровье?
— Спасибо, Елизавета Павловна, со мной все в порядке.
— Чем вы болели? Мигрень? Я недавно получила из заграницы чудесные соли! Не хотите ли?
Мне подумалось, что мадам Бурчина злоупотребляла эпитетами «чудесный, прелестный, трогательный»; это была манера общения с членами «ее круга», куда она всеми силами старалась затащить меня. Я удивляюсь, как мог мой отец, выдержанный человек, комильфо, посещать ее сборища, где, помимо пасьянсов или других «степенных игр», не было более приятного времяпрепровождения, чем сплетничать о знакомых. На мои вопросы Лазарь Петрович отвечал, что сведения, добытые им в салоне Елизаветы Павловны, имеют несомненную ценность для его деятельности стряпчего и присяжного поверенного.
— Нет, нет, не стоит, Елизавета Павловна, со мной все в порядке, — нетерпеливо повторила я.
— Да, я заметила, — протянула она. — С таким цветом лица не болеют, тем более что вы любите бывать на свежем воздухе. Давеча Людмила Ильинична видела вас в Мещанской слободе. И не одну. Вы так оживленно разговаривали с молодым приказчиком, и цвет лица у вас был точно такой, как сейчас.
Я рассердилась:
— Мадам Бурчина, цвет лица у меня самый что ни на есть обыкновенный — не зеленый и не синий. А с кем я разговаривала — это неважно. Людям язык для того и даден, чтобы разговаривать. Вот как вам сейчас, например. Извините, я тороплюсь, счастливо оставаться.
И я быстрым шагом направилась в сторону суконного ряда.
***
Во время работы над гарнитуром мне довелось узнать много нового. Андрей Серапионович так и сыпал названиями: «югендстиль» 6, «ар нуво» 7, «модерн», «сецессион» 8
***
… Каждый раз я поражалась, как много ему известно об этой новой ветви искусства. А фамилии художников-импрессионистов, стоявших у истоков нового стиля в живописи, он произносил с благоговением, словно перечислял имена святых: Моне, Сезанн, Ренуар.
Однажды Протасов, сильно смущаясь и краснея, попросил его выслушать.
— Аполлинария Лазаревна, если позволите… Мне очень неловко…
— Что случилось, господин Протасов? Присаживайтесь. Что-то не так с гарнитуром?
— Нет, что вы, — он замахал руками, — выточены уже все ножки для стульев, сейчас в мастерской кроят обивку. Я не об этом.
— Тогда что же?
Художник глубоко вздохнул и, набравшись храбрости, выговорил на одном дыхании:
— Позвольте мне написать ваш портрет, Аполлинария Лазаревна. У вас такое породистое лицо. Выразительное, особенное. Мне бы очень хотелось запечатлеть его, уж простите мою назойливость.
В душе я обрадовалась, более того, он угадал мои мысли. Мне самой хотелось иметь собственное изображение на холсте, но я не решалась попросить художника, так как считала, что он очень занят работа в мастерской отца, рисование этюдов на пленэре.
— Что ж, я согласна вам позировать, — кивнула я, ничем не выказав своей радости. — Только мне не хочется обычного портрета. Напишите меня в этом модном стиле, о котором вы так интересно рассказываете. Ни у кого не будет портрета «ар ну-во», и к тому же я думаю, что он подойдет к обновленной малой гостиной.
— Аполлинария Лазаревна, я так счастлив, что вы согласились! Это именно то, что я хотел вам предложить. Завтра же покажу вам несколько композиций.
— Вам хватит ночи, чтобы их сделать? — удивилась я.
Художник смутился:
— Я рисовал их в свободное время…
Карандашные наброски, принесенные Протасовым, изображали одалиску в серале султана, купальщицу, пробующую ножкой воду, Андромеду, прикованную к скале.
