Винге наградил Норлина таким пронзительным взглядом, что теперь отводить глаза пришлось полицейскому начальнику.
Кардель спустился с Мельничной горы, остановился и выплюнул коричневую табачную жижу. Успел привести себя в порядок: вымылся в колодце у родственника, попросил взаймы чистую рубаху. За известковой белизной домов, сливающихся с белесыми испарениями с Гульфьорда6, виден Город между мостами с примыкающим к нему Рыцарским островом – смутный темный колосс с редкими, загадочно подмигивающими огоньками.
Не успел он покинуть предместье, наткнулся на прохожего с изрытым оспой лицом и полицейским серебряным жетоном на цепочке. Тот, судя по всему, направлялся к Полхем-шлюзу7.
– Ты не знаешь, куда делся утопленник из Фатбурена? Меня зовут Кардель, это я его вытащил несколько часов назад.
– Слышал, слышал. Ты ведь из сепаратов, да? Ну так его пока отнесли в морг при Святой Марии. Дьявольщина какая-то… Хуже в жизни не видел. А я-то думал… думал, вытащил – и ладно, твоя работа закончена, а ты вон чего… да ладно, теперь знаешь, где искать. А я в Индебету, надо доложиться до рассвета.
*
Кардель, то и дело скользя на размокшей от обильной осенней росы глине, спустился по склону к каменной церковной ограде. Церковь Марии – инвалид, как и он. В год его рождения случайная искра из пекарни обернулась огненным инферно и превратила в пепел двадцать кварталов. Шпиль Тессина провалился сквозь потолочные своды и пока еще не восстановлен, хотя прошло больше тридцати лет.
Кардель нашел калитку и оказался на погосте. Поежился – как всегда на кладбище, показалось, что покойники наблюдают за ним исподтишка. Стряхнул наваждение – и вздрогнул: тишину нарушил странный звук, будто где-то под землей лает собака. Он не сразу понял, что это, но тут же заметил тень на поляне между церковными соснами и горсткой неказистых строений. Там стоял человек и натужно кашлял в платок.
Кардель остановился в нерешительности. Что делать дальше? Неизвестный поборол кашель, сплюнул и повернулся. На фоне освещенного окна в лачуге могильщика виден только силуэт, в то время как сам Кардель как на ладони.
– Так это… вы … вы нашли утопленника, Кардель? – задышливый поначалу голос под конец фразы обрел звучность.
Кардель молча кивнул – выжидал, к чему клонит неожиданный собеседник.
– В полиции наверняка не спросили… но Кардель… это же не полное имя?
Кардель снял мокрую шляпу и слегка поклонился:
– Жан Мишель Кардель, если вам угодно. Спасибо папаше, насуслил имечко. Увидел новорожденного, и на́ тебе – взбрело в башку. Курам на смех. Можете звать меня Микель.
– Скромность – важная добродетель. – Судя по голосу, незнакомец улыбнулся. – Ваш папаша, как я полагаю, об этом не знал.
Он отошел в сторону от окна, и Кардель наконец разглядел его лицо.
– Меня зовут Сесил Винге.
Кардель быстро окинул собеседника взглядом. Намного моложе, чем могло показаться по голосу. Одет достойно, хотя и старомодно. Черный, узкий в талии плащ с высоким воротником на подкладке из конского волоса, неброская вышивка на жилете. Бархатные штаны, схваченные у коленей. На шею намотан белый шарф. Длинные черные волосы завязаны на затылке темной, скорее всего красной, лентой. Кожа настолько белая, что чуть не светится в темноте.
Тонкокостный, невероятно худой – в чем только душа держится? Прямая ему противоположность – таких, как Кардель, на стокгольмских улицах, как салаки в неводе. Бывшие солдаты, чью молодость похитили войны и нужда, преждевременно износившиеся, но еще крепкие люди. Сам-то он, должно быть, вдвое шире в плечах, чем эта былинка в образе человека. У него-то, Карделя, лопается на груди рубаха, ноги, как бревна, пудовые кулачищи… теперь, правда, кулак один, на оставшейся руке. Уши, размозженные в драках, свернулись в затвердевшие, как камень, складки.
У Карделя возникло чувство, что Винге, хоть и смотрит в глаза, видит его целиком – от кончиков волос до пальцев ног. Он инстинктивно повернулся, скрывая протез, и смущенно кашлянул. Надо было как-то прервать гнетущее молчание:
– Я встретил констебля неподалеку. Господин Винге тоже из дома Индебету? Вы из полиции?
– И да, и нет. Я не из полиции, но меня послал полицеймейстер. А вы, Жан Мишель? Что вы делаете ночью на кладбище? Мне кажется, вы сделали для утопленника все, что могли.
Кардель пожевал несуществующий табак, чтобы выиграть время.
– Кошель пропал. Может, зацепился за труп. Не так-то там и много, но все-таки… ночной прогулки стоит.
– Я пришел осмотреть тело, – сказал Винге, помедлив. – К сожалению, его уже обмыли. Хотел поговорить с могильщиком… Следуйте за мной, Жан Мишель, посмотрим, не найдется ли ваш кошелек.
Могильщик ответил на стук в окно не сразу. Старый, маленький, кривоногий, с намечающимся горбом и легко узнаваемым немецким выговором.
– Господин Винге?
– Да, это я.
– А я Дитер Швальбе. Пришли, значит, на покойничка поглядеть? Что ж… это можно. Глядите на здоровье. Только уж до утра управьтесь, утром его отпоют и закопают.
– Покажите дорогу.
– И дорогу покажу, а как же…
Швальбе вернулся в комнату, запалил от свечи лучину и зажег два фонаря. На столе сидел откормленный кот и причесывался только что вылизанной лапой. Могильщик протянул один фонарь Карделю, закрыл за собой дверь и, хромая, двинулся по тропинке. Только зна́ком показал – идите, мол, за мной.
Они перешли двор. Могильщик остановился у невысокого каменного строения с облезлой штукатуркой и, прежде чем войти, прикрыл рот, неожиданно мяукнул и тут же пояснил:
– Крысы. Лучше я их напугаю, чем они меня.
Вдоль стен чего только нет: лопаты, ломы, доски для гробов – новые и бывшие в употреблении, осколки надгробных плит, лопнувших от морозов. Тело утопленника – на скамье, завернуто в тонкую ткань. В морге, несмотря на прохладу, царил легко узнаваемый запах смерти.
Могильщик, не оборачиваясь, показал на крюк в стене. Кардель понял, повесил на крюк фонарь и посмотрел на могильщика – что делать дальше? Тот молчал. Наклонил голову, переминался с ноги на ногу и молчал. Ему было явно не по себе.
– Что еще? – нетерпеливо спросил Винге. – У нас не так много времени.
Швальбе уставился в земляной пол.
– Мы, могильщики, много чего знаем… что другим неведомо. Любой скажет. Кто всю жизнь могилы копает, тот знает. У мертвеца, ясное дело, голоса нет, но… есть и другие способы. Этот-то, кто лежит здесь, – очень зол. Вот-вот стены начнет крошить от ярости.
Суеверие-то оно, конечно, суеверием, но Карделю стало страшно. Хотел было осенить себя знамением, но поглядел на Винге и воздержался. Тот скептически посмотрел на Швальбе.
– Главное свойство мертвеца – отсутствие жизни. Сознание покидает тело. В каком мире оно сейчас находится – не могу сказать. Надеюсь, что в лучшем, чем тот, что покинуло. То, что осталось, – мертвое тело. Мертвое тело не чувствует ни жары, ни холода, ни солнца, ни дождя. Вряд ли мы доставим ему какие-то неприятности.
Швальбе промолчал, но по тому, как поморщилось его лицо, заметно было: ответ его не удовлетворил. И уходить он не собирался.
– Нельзя хоронить человека без имени. Только привидения плодить. Пока не узнаете, как его звали, нареките хоть как-то.
Винге задумался. Наверняка ищет способ побыстрее избавиться от назойливого могильщика.
– Ну что ж… и нам будет удобнее, если мы дадим ему имя. Ваши предложения, Жан Мишель?
Кардель не ожидал вопроса и промолчал, собираясь с мыслями.
Могильщик осторожно прокашлялся.
– По обычаю… может, дадим имя короля?
– Густав? – Кардель словно выплюнул имя. – Ну нет. Этот бедолага и так настрадался.
– Тогда кто-то из ваших Карлов? Двенадцать штук, на выбор. На вашем языке карл означает мужчина, если не ошибаюсь. Любому мужику подойдет.
– Карл? – Винге повернулся к Карделю.
– Карл?
Близость смерти гальванизировала память. Безжизненное тело Юхана Йельма, погибшего друга…
– Да, – сказал Кардель. – Карл. Карл Юхан.
Швальбе осклабился, показав почерневшие остатки зубов.
– Хорошо! С этим пожелаю господам удачной ночи. Может, узнаете что… Господин Винге, господин…
– Кардель.
Швальбе кивнул, пошел к выходу, бросил через плечо:
– …и господин Карл Юхан. – И удалился, всхрюкивая от смеха и вполголоса повторяя: «Господин Карл Юхан, надо же… Карл Юхан, господи ты боже мой».
Винге и Кардель остались одни.
Винге откинул покрывало. Открылся обрубок ноги, не больше чем две ладони от паха. Он внимательно изучил его и повернулся к Карделю:
– Подойдите поближе. Расскажите, что видите.
Кардель поежился. Почему-то зрелище показалось ему очень страшным. Даже трудно поверить, что такой обрубок может принадлежать человеческому существу. Он отвернулся.
– А что я вижу? Нога отрезана… что о ней скажешь?
