почтальоном. Открыл сам доктор. Ворвались трое. С пистолетами. Доктора и сына-гимназиста связали. Супругу доктора, дочь и горничную заперли в спальне. Забрали деньги из бумажников, сняли с женщин драгоценности, выгребли из буфета вилки-ложки и ушли. Второй случай в Царском Селе, десять дней назад. То же самое: поздний вечер, телеграмма, хозяина и зятя в путы, женщин под замок. Забрали наличность и все блестящее из столовой и с жильцов, даже обручальные кольца стащили. Сегодня очередь Стрельны. Только четверо. Ни в одном из случаев даже не обыскивали дачи, работали быстро, дерзко, но вежливо.
– Спасибо, Роман Сергеевич. Треф, голубчик, подсоби нам.
Треф с готовностью вывесил розовый язык.
– Тут у нас на крыльце замечательные отпечатки. – Филиппов указал на ступеньки.
Константин Павлович с сомнением покачал головой:
– Не уверен, Владимир Гаврилович. Весь день снег валил. Но он попробует.
Треф попробовал. Обстоятельно обнюхал следы, поводил черным носом, выбежал на улицу, покружил у калитки, потрусил к главной улице. Но там расстроенно заскулил: потерял запах.
– Видно, здесь ждала повозка. Причем, скорее всего, без возницы – видите, – Маршал указал на припорошенные следы копыт и полозьев, – лошадь топталась, дергала сани туда-сюда. Думаю, тянулась к еде.
Он указал на свисающие со стороны участка обломанные ивовые ветки с остатками сухой листвы. Потом пошел вдоль забора из штакетника, приглядываясь к доскам.
– Вот! – Он радостно ткнул пальцем в угловой заборный столб. – Смотрите! Тут были привязаны вожжи.
На столбе был виден круговой глянцевый след.
– Странно. Оставить лошадь без присмотра. – Филиппов покачал головой. – Очень странно.
– Думаю, бандиты не сильно доверяют друг другу. Вернее даже, не доверяют новенькому.
– Новенькому?
– Конечно. Господин Кунцевич же отметил, что сегодня было четверо грабителей. А до этого речь шла о троих. Потому и пошли все вместе. Проверяли новичка в деле.
Кунцевич уважительно посмотрел на говорящего Маршала.
– Видите, какую светлую голову потерял столичный сыск! А вы, ротмистр, мне не верили, – хитро улыбнулся Филиппов…
* * *
…Константин Павлович чертыхнулся, дернул рукой – подкравшийся огонек ужалил за пальцы. Он так глубоко погрузился в воспоминания, что забыл про зажженную папиросу. Обернулся на Волошина – тот деликатно молчал, не решаясь прервать мыслительный процесс столичного сыщика. Маршалу стало неловко: от него ждут дедуктических выводов, а он ностальгированием занимается. Откашлявшись, Константин Павлович резюмировал:
– Возвращаемся. Здесь все ясно.
Свистнул Трефу и зашагал обратно к деревне.
* * *
21 февраля 1912 года. Деревня Поповщина, Порховский уезд Псковской губернии. 15 часов 14 минут
В общинной избе набилось столько народа, что маленькие окна покрылись тяжелой испариной, заслезились. Мужское население Поповщины курило, и, судя по колющему глаза дыму, табачок был местный, ядреный. Бабы, сгрудившись на задних лавках, разбавляли аромат самокруток сладковатым запахом подсолнечника. С трудом протиснувшись между овчинных тулупов и полушубков, Маршал с Волошиным уселись за поставленный напротив собравшихся селян стол, возле которого уже обосновались урядник Старков и волостной писарь – черт знает как его зовут, Константин Павлович поленился лезть за записной книжкой.
Появление двух новых людей для взбаламученных поповцев прошло незамеченным – гомон не затих. Мужики басовито переговаривались в полную глотку, бабьи голоса пробивались через этот набатный гул бубенцовым перезвоном. Константин Павлович попробовал интеллигентно покашлять, привлекая внимание, но порядок сумел восстановить только урядник – он поднялся во весь свой огромный рост, громыхнул об пол ножнами и гаркнул:
– Тиха!!!
«Тиха» стало так, что было слышно, как у сидящих в переднем ряду трещит, сгорая, в козьих ножках табак.
Маршал тоже поднялся, расстегнул шинель.
– Добрый день.
– Куда уж добрее, – буркнул кто-то из настороженной толпы.
– Согласен. Меня зовут Константин Павлович. Я прибыл к вам из Петербурга по просьбе псковской полиции расследовать ужасное злодеяние, которое произошло сегодня ночью. Господин урядник, я вас просил собрать только мужчин.
С задних рядов разом возмутилось несколько женских голосов:
– Это по какому такому закону одних мужиков-то?
– У нас тутоть не по бородам считают!
– Чай, у Симановых-то не токма мужиков порешили, баб тоже хоронить придется!
Волошин вскочил, зашептал быстро на ухо Маршалу:
– Константин Павлович, у нас бабы бойчей мужиков будут, попробуй их удержи по домам-то, когда такая страсть творится. Да и наблюдательнее они, чем наши сивобородые.
– Да я ведь не против, Карп Савельевич, но как же в таком содоме работать?
– А это мы сейчас все устроим, тут вы не переживайте. Брат Илья!
С пристенной лавки взвился сутулый дьячок, просеменил к столу, угодливо задрал бороденку.
– Ты вот чего, – затараторил ему следователь, – твоя избенка тут рядышком. Давай-ка, беги, отворяй. Мы сейчас с господином Маршалом подойдем, будем у тебя следствие чинить.
Дьяк Илья вьюном просочился между людьми и выскочил из избы.
– Старков!
Урядник опять вскочил.
– Будешь сопровождать по одному к дьячку в дом. Как сам Илья вернется, так приведешь следующего. Расступись!
Он махнул рукой на толпу, и та и вправду разошлась, словно море перед Моисеем. С весьма довольным видом Волошин двинулся первым. В арьергарде оказался писарь, Маршал шагал посередине. Уже подходя к выходу из комнаты, Константин Павлович будто налетел на невидимую преграду, споткнулся о чей-то взгляд. Из самого угла избы из-под нахмуренных бровей на него неотрывно смотрели угольно-черные глаза. Лоб женщины был затянут траурным платком, плотно сжатые губы вытянулись в тонкую линию, а само лицо было каким-то неживым, неестественно бледным даже для зимы. Удивляло еще то, что в тесно набитом помещении около хозяйки обжигающего взгляда осталось свободное пространство. Но удивляться пришлось всего мгновение – ноги Маршала сами перенесли его через порог, и странная связь оборвалась.
Домик дьячка был маленький, покосившийся, калитка еле держалась на истертых ременных петлях, да и внутри было пустовато и неухоженно. По всему виделось, что жил Илья один и в божью помощь верил больше, чем в умелость собственных рук. В единственной комнате половину пространства занимала русская печка с замызганной занавеской, скрывающей от посторонних глаз ложе хозяина. У одинокого окна ютился небольшой стол, укрытый грубой льняной холстиной, а вместо стульев Илья и вовсе приспособил два березовых чурбака. Хорошо, что хоть вдоль стен стояло по лавке. Лишь они да чурбаки-табуреты имели в этом жилище пару-близнеца, все остальное присутствовало в одном экземпляре: одно окно, один стол, на нем деревянная плошка – одна, в ней щербатая ложка – одна, да берестяная кружка – опять же одна. В красном углу лампадка подсвечивала единственную икону – Николая Чудотворца.
Сам хозяин стоял на коленках у распахнутой печной дверцы и раздувал розоватые угли под наложенными кучкой щепками. Слабые язычки пламени пока неохотно лизали предложенную им деревянную
