Он указал на два кресла, стоявших перед большим письменным столом, и, когда пошел вслед за нами по ковру, я услышал, как поскрипывают его ботинки. В кабинете было мало мебели. Стойка для шляп, столик на колесиках с напитками, длинный, весьма потертый диван и за ним – стол у стены с двумя лампами и несколькими стопками книг.
– Очень мило с вашей стороны, что вы нас так быстро приняли, – любезно сказала Хильдегард.
Фогельман сел и посмотрел на нас. Хотя он находился в метре от меня, я почувствовал запах прокисшего йогурта из его рта.
– Видите ли, когда ваш муж сообщил, что у вас пропала дочь, естественно, я понял, что дело не терпит отлагательств. – Он провел ладонью по листу своего блокнота и вытащил карандаш. – Какого числа она пропала?
– В четверг, двадцать второго сентября, – сказал я. – Она уехала в школу танцев в Потсдам. В тот вечер она ушла из дому – мы живем в Штеглице, – в половине восьмого. Занятия начинаются в восемь, но она там не появилась.
Хильдегард дотронулась до моей руки, и я успокаивающе сжал ее.
Фогельман кивнул.
– Уже почти месяц, – произнес он задумчиво. – А что полиция?
– Полиция? – с горечью произнес я. – Полиция ничего не делает. Мы ничего не знаем. В газетах ничего не прочитаешь. И тем не менее все вокруг говорят, что пропали и другие девушки одних лет с Эммелин. – Я сделал паузу. – И что они убиты.
– Да, дело обстоит именно так, – признал он, подтягивая узел своего дешевого шерстяного галстука. – Согласно официальной версии, прессе запрещено освещать эти исчезновения и убийства – полиция стремится избежать паники. Кроме того, полиция опасается, что это может подтолкнуть каких-нибудь придурков начать совершать похожие убийства. Но настоящая причина кроется в том, что полиция не хочет, чтобы все еще раз убедились в ее абсолютной неспособности поймать преступника.
Я почувствовал, как рука Хильдегард с силой сжала мою.
– Господин Фогельман, – сказала она, – труднее всего переносить неизвестность. Что с ней случилось? Если бы мы только знали, жива она или...
– Понимаю, фрау Штайнингер. – Он посмотрел на меня. – Следует ли расценивать ваши слова так, что вы хотите, чтобы я попытался найти ее?
– Пожалуйста, господин Фогельман, – попросил я. – Мы увидели ваше объявление в «Беобахтер», и, поверьте, вы – наша последняя надежда. Мы устали просто сидеть и ждать, что будет дальше. Правда, дорога"?
– Да-да, мы устали.
– У вас есть фотография дочери?
Хильдегард открыла сумочку и протянула ему такую же фотографию, какую она раньше отдала Дойбелю.
Фогельман довольно безразлично посмотрел на нее.
– Хорошенькая. Как она добиралась до Потсдама?
– Поездом.
– И вам кажется, что она пропала где-то по пути от Штеглица до танцевальной школы, верно?
Я кивнул.
– У нее были какие-нибудь проблемы дома?
– Нет, – твердо сказала Хильдегард.
– А в школе?
Мы оба покачали головой, и Фогельман записал что-то в своем блокноте.
– Она дружила с мальчиками?
Я искоса взглянул на Хильдегард.
– Не думаю. Я просмотрела вещи в ее комнате и не нашла ничего, указывающего на то, что она встречается с мальчиками, – сообщила она.
Фогельман мрачно кивнул и затем вдруг сильно закашлялся. Он извинился за приступ кашля, держа носовой платок у рта. Лицо его стало таким же красным, как и волосы.
– Прошло четыре недели с момента ее исчезновения, и вы, конечно, связались со всеми родственниками и переговорили с ее школьными подругами, чтобы убедиться, что она не живет у кого-нибудь из них? – Он вытер платком рот.
– Естественно, – сдержанно сказала Хильдегард.
– Мы искали ее повсюду, – подтвердил я. – Я проверил каждый метр ее пути и ничего не нашел.
Это была истинная правда.
– Как она была одета в тот день?
Хильдегард описала одежду Эммелин.
– У нее были деньги?
– Несколько марок. Ее сбережения остались нетронутыми.
– Ну что ж, я тут порасспрашиваю, может, удастся что-нибудь выяснить. Оставьте мне свой адрес.
Я продиктовал ему адрес и номер телефона. Закончив писать, он встал, страдальчески выгнул спину и прошелся по комнате, засунув руки глубоко в карманы, – удивительно похожий на неуклюжего школьника. Только теперь я догадался, что ему не больше сорока.
– Ждите от меня известий. Я свяжусь с вами через пару дней или, может быть, раньше, если мне удастся что-нибудь выяснить.
Мы встали, собираясь уходить.
– Как вы думаете, есть ли надежда, что она жива? – спросила Хильдегард.
Фогельман меланхолически пожал плечами.
– Должен признаться, что очень маленькая. Но я сделаю все возможное.
– А с чего вы начнете? – полюбопытствовал я.
Он снова подтянул узел своего галстука, при этом воротник его рубашки уперся в кадык. Я невольно задержал дыхание, когда он вновь обернулся ко мне.
– Ну, начну с того, что размножу фотографии вашей дочери, раздам их разным людям. Вы знаете, в нашем городе очень много беглецов. Есть дети, которых совсем не привлекает «Гитлерюгенд» и тому подобные вещи. Я начну действовать в этом направлении, господин Штайнингер. – Он положил руку мне на плечо и проводил нас до двери.
– Спасибо, – поблагодарила Хильдегард. – Вы очень добры, господин Фогельман.
Я улыбнулся и вежливо кивнул. Он наклонил голову, и в тот момент, когда я пропускал Хильдегард в дверь, я заметил, что он смотрит на ее ноги. Трудно упрекнуть его за это. В своем бежевом шерстяном болеро, фуляровой блузке в горошек и юбке из бургундской шерсти она выглядела так, как будто на нее ушла вся годовая сумма военных репараций. Мне было приятно выступать в роли ее мужа.
Я пожал руку Фогельману и догнал Хильдегард, думая о том, что если бы я на самом деле был ее мужем, то повез бы ее домой, чтобы раздеть и заняться любовью.
Пока мы выходили из агентства Фогельмана и шли по улице, я предавался грезам о любви в элегантном обрамлении из шелка и кружев. Сексуальная привлекательность Хильдегард складывалась из множества неуловимых нюансов, а не просто из упругой груди и ягодиц, которые рисовало мое разгоряченное воображение. Но я знал, что мои грезы о роли счастливого мужа абсолютно не соответствовали действительности: настоящий господин Штайнингер, будь он жив, без сомнения, отвез бы свою красавицу жену домой, и в мыслях не имея предложить ей что-нибудь более возбуждающее, чем чашечка горячего кофе, а потом отправился бы на службу в свой банк. Просто все дело в том, что человек, который просыпается по утрам один в своей постели, думает конечно же о женщине, а тот, кто просыпается рядом с женой, – о завтраке.
– Ну, и что вам дал этот визит? – спросила фрау Штайнингер, когда мы ехали в машине обратно в Штеглиц. – Я думаю, он на самом деле лучше, чем выглядит. И он отнесся к нам сочувственно. И уж конечно, он ничуть не хуже ваших людей, комиссар. Не могу понять, зачем нам это было нужно.
Она продолжала говорить в таком же духе еще минуту-другую, я не мешал ей.
– И вы считаете совершенно нормальным, что он не задал нам никаких совершенно очевидных вопросов? – удалось мне наконец вставить.
Она вздохнула:
– Например?
– Ни разу не упомянул, например, о вознаграждении за свои услуги.
– Осмелюсь предположить, если бы он подумал, что нам его услуги не по карману, он бы сказал об этом прямо. И кроме того, не думайте, что я буду оплачивать ваш маленький эксперимент.
Я успокоил ее – за все заплатит Крипо.
Увидев броский темно-желтый фургон, в котором продавали сигареты, я подъехал к нему и вышел из машины. Купил пару блоков и бросил один в «бардачок». Вытащил сигарету для нее, другую – для себя, дал прикурить ей, а потом закурил сам.
– И вам не показалось странным, что он не поинтересовался, сколько лет Эммелин, в какую она ходила школу, как звали ее учителя танцев, где я работаю и тому подобным?
Она выпустила дым из ноздрей, как разъяренный бык.
– Нет, не показалось. По крайней мере, до тех пор, пока вы об этом не заговорили. – Она ударилась о приборную доску и чертыхнулась. – Ну и что изменилось, если бы он спросил, в какую школу ходит Эммелин? И что вы стали бы делать, если бы он навел справки и выяснил, что мой настоящий муж умер? Хотела бы я знать.
– А он и не стал бы этого делать.
– Вы что-то чересчур уверены в этом. Откуда вы знаете?
– Потому что знаю, как работают частные сыщики. Они не любят идти по следам полиции и задавать те же самые вопросы. Обычно они подходят к делу с другого конца. Покрутятся немного вокруг и потом действуют.
– Значит, вы считаете этого Рольфа Фогельмана подозрительной личностью?
– Да, считаю. Достаточно подозрительным, чтобы заставить человека, обратившегося к нему, не спускать глаз со своего имущества.
Она снова чертыхнулась, на этот раз гораздо громче.
– Это уже во второй раз, – сказал я. – Что с вами случилось?
