Я наскоро провел серию опытов с черно-белыми мышами. Результаты были потрясающими! Я словно открыл эликсир вечной молодости, живую воду Брюса. Кстати, если верить средневековым легендам, маги, прошедшие сквозь подобные переделки, обретали бессмертие. Восстановленные особи были несколько моложе своего прежнего биологического возраста. Мелкие зажившие травмы и болезни исчезали без следа. Самки оказывались вновь девственными, если так позволительно сказать о мышах. Шерстный покров «возрожденных» был гораздо мягче, чем у их «непродвинутых» собратьев. Когти и зубы – правильной формы, но почти прозрачны. С неизменностью сохранялся пол, размер, окраска и некоторые наследственные особенности строения. Однако после алхимического восстановления животные меньше ели и не проявляли интереса к размножению. Но возможно, мое наблюдение за ними было неполным и недостаточно длительным.
Справедливости ради я должен отметить, что воскрешенные особи имели и некоторые опасные странности: их энергия намного превосходила биологический лимит, отмеренный племени грызунов. В одну из ночей Белоснежка перегрызла, вернее, источила зубами стальные прутья клетки, а когда я попытался перенести ее в аквариум с высокими стенками, она, извернувшись, прыгнула на меня, вскарабкалась по груди и изо всей силы вцепилась в горло. Крысы всегда метят в сонную артерию – так велит им странный, впечатанный в это существо, инстинкт убийства.
В тот день ударил сильный мороз и в лаборатории было холодно. Толстый свитер с высокой горловиной спас меня. Я оторвал ее вместе с лохмотьями свитера и инстинктивно отбросил. Белоснежка была напугана не меньше меня. Она со всех ног ринулась прочь, опрокидывая колбы и штативы. Я бегал за ней, увеличивая погром. Я сдвигал лабораторную мебель, тасовал ящики с нераспечатанными приборами, но крыса мелькала то здесь, то там, явно наслаждаясь своей неуловимостью.
Я гонял ее до ночи, пока не понял, что ее больше нет в лаборатории. Прямо подо мной располагалась суверенная территория Абадора. Крыса могла уйти в его подвал через неплотно подогнанные плиты перекрытия.
Я должен был где-то раздобыть ключи от подвала. Если крыса исчезнет, весь опыт пойдет насмарку.
Сонному мажордому, у которой были ключи от всех жилых помещений, я объяснил, в чем дело, и мы отправились на этаж Абадора. Уборка жилых комнат и топка каминов производилась ежедневно, невзирая на отсутствие хозяина, так что мое появление в комнате управляющего в сопровождении «домового» было почти легальным.
Ключи от подвала нашлись в одном из ящиков комода в спальне. На письменном столе из-под груды журналов торчал обуглившийся от времени кусок картона с пометками; выцветшие печати с двуглавым орлом, квадратные штемпели канцелярии по особо важным делам и несколько отметок об архивной перерегистрации. Такими папками была набита квартира Ляги. В спешке отъезда Абадор забыл или не успел толком спрятать папку.
Выходит, Ляга малодушно врал мне. Ему было стыдно сознаться, что не трое громил выворачивали ему руки, а всего лишь один довольно сухощавый субъект напугал его до полусмерти. Видимо, я встретил Абадора в ту минуту, когда, довольный удачным ограблением, он возвращался в имение. Следуя нехитрой логике, похищение родословной Денис, его скоропалительный отъезд в Париж и исчезновение Лины в том же направлении были как-то связаны между собой. Бедный Ляга оказался втянут в опасную историю, почти политический заговор. Незаметно от своего сопровождающего я пошевелил папку в тщетной надежде. Нет, это было какое-то мелкоуголовное дело, не относящееся к династическим тайнам. Ключи от подвала я пообещал вернуть утром.
В подвальных помещениях не было освещения, пришлось вернуться за свечой и спичками.
Подвал Абадора не был отделан и сохранял первоначальный вид мрачного подземелья из красного кирпича, с округлыми сводами и выщербленными стенами. От слабого пляшущего огонька он казался просторнее, а тьма по его углам – почти бездонной. Мои шаги гулко отдавались под потолком. У стены стоял высокий пыльный семисвечник, валялась разбитая рюмка и пустой шприц. На полу мелом был выведена «звезда Давида». В каждом луче белела буква древнего алфавита.
Черный занавес отгораживал половину подвала. Ткань подрагивала, как от неровного дыхания, или это играло пламя свечи? Я заставил себя отдернуть тяжелый бархатный полог. Открывшееся мне зрелище было и жутким, и фантастичным. В углу стоял египетский саркофаг из темного камня. Плотно пригнанная крышка была сделана в виде тела лежащей на спине женщины с кошачьей головой и скрещенными на обнаженной груди руками. Глаза женщины-кошки, по-египетски длинные, были обрисованы ярким золотом. Это был «черный гроб», который случайно увидела Лера.
После всего происшедшего со мною я не могу считать себя мнительным или пугливым, но мне стало крепко «не по себе». Интуитивно, как чувствуют невидимые во тьме предметы летучие мыши, я прощупал внутренность саркофага. Мне почудилось медленное, затаенное дыхание и едва слышный шорох под крышкой. Или это нашептывал мрак, клубящийся в неосвещенных углах подвала? Где-то за каменным гробом пряталась Белоснежка. Искать белую крысу в темной комнате проще, чем черную кошку, и вскоре я отловил беглянку в складках черного занавеса. Она была загнана и тяжело дышала.
Я так и не посмел повернуться спиной к саркофагу и, словно почтительный жрец, пятясь, покинул подвал.
Конечно, следуя безупречной научной этике, я должен был произвести серию опытов на крупных теплокровных прежде, чем приступать к воскрешению высшего существа. Но обретенный принцип был вечен и неизменен, а я не мог ждать. Если в имение нагрянут Вараксин и его свита, осуществление моей мечты отодвинется на неизвестный срок, а то и вовсе станет невозможным.
На возвращение Наи мне понадобится не меньше недели. Вараксин возвращается через десять дней. Я задохнулся, представив, что я вновь вижу и касаюсь ее, и мы вдвоем убегаем на край света. Сначала мы рванем в тундру к Оэлену. Там, ради безопасности, проживем несколько месяцев, после отправимся путешествовать. Мы заново откроем Север и Юг, мы будем подлогу жить у морей и озер, мы увидим священные горы и реки Земли.
Я представил ее такой, как видел последний раз, семь лет назад. С каплями на коже и влажными волосами, она растерянно озирается, как потерянный ребенок. Я согреваю и успокаиваю ее. Я объясняю, что у нее была временная амнезия, заново рассказываю ей всю ее жизнь, напоминаю, как она любила меня. Научу ее ходить, говорить и одеваться. Может быть, когда-нибудь я покажу ей Бережки. И тогда она вспомнит меня, обязательно вспомнит. А если нет, то Оэлен поймает небесным арканом ее душу, и к ней вернется память, как когда-то ко мне.
Я был внутренне готов к тому, что она не сможет или не захочет любить меня. Она будет вновь холодна и девственна и почти наверняка отвергнет мою любовь. Ну что ж, я буду ее братом и защитником, ее бескорыстным хранителем. Мы будем близки, как Элоиза и Абеляр. Но не в ту блаженную пору молодости, когда они с любовью отдавались друг другу, а много позже, когда оскопленный врагами, постаревший Абеляр и монахиня Элоиза все так же преданно и возвышенно любили друг друга. Может быть, я разыщу ее родных и объясню им, что Наташа жива. Я солгу, что была убита совсем другая девушка. Все будет счастливо, как в «мыльном сериале»: их дочь пробыла в коме семь страшных лет, пока не нашелся я, чудесный врач, почти волшебник, влюбившийся в спящую красавицу. Главное, успеть воскресить Наю и исчезнуть вместе с нею до возвращения Вараксина.
Оэлен говорил, что сны бывают большие и малые. Малые ничего не значат и быстро забываются. Большие сны отличаются яркой реальностью, цветом и звуками, ощущениями радости или утраты. Наши хранители предупреждают нас о грядущих переменах, но чаще печальных, чем радостных. Большой сон, сулящий несчастье, можно «отвести», если после пробуждения пропеть его, протанцевать с бубном, прожить, постаравшись изменить его роковой итог. Сны настоящего шамана бывают только большими, и они так же реальны, как его дневная жизнь. Он долго учил меня сохранять ясное сознание в снах, тогда непрерывность сознания сохранится и после смерти тела. «Оттого все великие шаманы прошлого бессмертны», – утверждал Оэлен.
Все еще не понимая, что сплю, я поднялся с измятой лежанки и босиком вышел из лаборатории. Свежий снег был похож на свадебную парчу и совсем не холодил ноги. Через арку я заглянул во внутренний двор. Дверь в подвал была приоткрыта, из щели сочился слабый дрожащий свет нескольких свечей. Я распахнул дверь и спустился вниз. На полу, в магическом кругу, горели свечи. Кто-то прятался в углу, за черным пологом, и свечи дрожали от дыхания этого существа. Я должен был увидеть его. На ватных ногах я дошел до занавеса и сорвал его. Гроб все так же стоял, как черная, обглоданная морем скала. Шесть теней, шесть языков темного пламени плясали по стенам. Я надавил сбоку на крышку, она бесшумно отъехала в сторону. Из сумрачных недр саркофага неживыми, расширенными глазами на меня смотрела Диона.
