– Восторг испытываете, когда беззащитного человека на «кобылу» кладете? Кровь разгоняет? Сами себе выше кажетесь?
И неожиданно для себя заорал дурным голосом:
– Пошел вон!!!
Титулярный советник съежился и опрометью бросился прочь из комнаты. А Лыков объявил, что временно исполнять обязанности своего помощника он назначает Фельдмана, и отпустил подчиненных.
Расправа с Фомой Каликстовичем поразила всех как гром среди ясного неба. Шелькинг, рослый и осанистый, даже сделался как будто ниже ростом. Черноволосый, с седой бородой, «майор» был по-своему эффектен. Как-никак служил столичным приставом! Теперь он ходил по квартире в подштанниках, с утра до вечера пьяный и бормотал себе под нос: «Подождем Ипполита Иваныча… подождем… все наладится…» Акула-Кулак и тот притих и перестал мордовать арестантов.
Лыков же, отстранив Ялозо, и не подумал сообщать об этом «высшей администрации». Выгнал, и все! Кононович далеко. Когда узнает да попросит разъяснений, тогда и поговорим… С точки зрения служебных отношений поступок надворного советника был чистейшей воды самодурством. Но самодурство настолько свойственно сахалинским чиновникам, что решения Лыкова никого не удивили…
Алексей в душе немного опасался, что его действия и в самом деле разболтают каторгу. Народ там всякий. Дашь палец, а откусят руку. Поэтому он собрал на плацу обе тюрьмы и произнес речь:
– Ребята! Я дал вам некоторые облегчения, понимая, что жизнь ваша тяжелая. Но заигрывать не стану. Я за справедливость. Лишнего не наложу, но за дело покараю не хуже иных. А вы будете последние дураки, ежели начнете сейчас грубить или от работ отлынивать. Потому как другому начальнику, который придет на мое место, знаете, что скажут? Был до вас, мол, такой Лыков. Хотел по справедливости, а вышел срам. Нельзя с ними по справедливости, а можно только палкой. Вы этого, что ли, хотите?
«Ребята» стояли, почесываясь и тихонько матерясь. Лыков понимал, что достучаться до них трудно. Невозможно! Свихнувшийся на картах не прекратит играть. Вор останется вором. А горстка несчастных людей, попавших в преступники случайно, не переломит господства «иванов». Но в словах сыщика был расчет. Каторга помешана на справедливости. И отсылка к этому волшебному слову должна задеть людей.
В итоге вышло середина на половину. Тюрьма, конечно, продолжила пьянствовать и воровать. «Иваны» все так же владели ею. В Корсаковке пропал ефрейтор военной команды, и его не сумели найти. Может, сам сбежал, но скорее зарезали и закопали. В торговых банях Вартанова по-прежнему занимались проституцией, а в чайной Рогова играли в карты. Но стычки между надзирателями и каторжанами стали реже. И заметно. Люди начали ходить на работы как-то спокойнее, без ловкачества и истерик. И совершенно прекратились побеги. Лето, а они не бегут… «Бывалые сахалинцы» только пожимали плечами. Палач ходил понурый: маховые деньги [52]закончились, некого сечь!
Все упорядочилось и вокруг Лыкова. Ванька Пан пытался было посоперничать с Голуновым за первенство возле начальника. Но быстро отступил. Калина Аггеевич умел одной фразой вразумить человека… По молчаливому согласию прислуги он получил титул коменданта Главной квартиры. В этом качестве Голунов стоял над всеми, но вмешивался лишь при необходимости. Исключительность положения каторжного проявлялась в том, что он садился вместе с Лыковым за стол. Иногда по поручению начальника округа он объяснялся с тюрьмой. В поездках Голунов сопровождал Лыкова в качестве телохранителя, для чего ему выдали револьвер.
Збайков остался личным камердинером, а постепенно начал управлять и лыковскими финансами. Алексей отдавал ему свое жалование, и тот вел хозяйство. Закупки провизии, расчеты с прислугой, представительские траты – все теперь шло через Ивана.
Третьим человеком в иерархии как-то сам собой сделался Фридрих Гезе. Молодой человек умел ладить со всеми. Ему прощали даже бесконечные гешефты. Строгий Голунов хоть и бранил Федьку, но всегда за него заступался. Обходительный и неглупый, лакей был вхож повсюду. Он сумел стать нужным, в том числе, Шелькингу и Ялозо, тонко доводя их интересы до Лыкова. Сердиться на обаятельного мошенника никому не хотелось… Один только Фельдман не доверял проныре и жаловался на него начальнику.
Однажды на прием к Лыкову явилась единственная в Корсаковске порядочная незамужняя женщина. Надворный советник уже слышал о ней. Клавдия Провна Инцова служила акушеркой в околотке и одновременно провизором в городской аптеке. Неудачно выйдя замуж где-то в центральных губерниях, молодая женщина вскоре ушла от супруга. Очевидно, случился психический надлом. Инцова решила поставить крест на своей жизни и надрывно помереть среди «несчастненьких», посвятив себя смягчению их участи. Клавдия Провна бросила все и переехала на Сахалин. Она действительно не жалела себя. В любую погоду, в любое время суток акушерка ходила по корсаковским селениям, оказывая женщинам требуемую помощь. Оставшиеся часы проводила в аптеке: сама ставила диагноз, сама готовила лекарства, отвешивала, заворачивала, объясняла, как принимать. На отдых и сон времени почти не оставалось. Видимо, Инцова поступала так сознательно: хотела сгореть, без остатка отдав себя каторжному люду… И «несчастненькие» души в ней не чаяли, особенно женщины. Множеству поселок она помогла вылечиться, родить и выходить дитя. Тюремная администрация считала акушерку малахольной. И на все ее хлопоты о каторжных привычно отвечала отказом. И вот, наверно, женщина решила попытать счастья у нового начальника округа.
Лыков знал такой тип жалельщиков и относился к ним без симпатии. Человек сам обязан о себе позаботиться – и о теле, и о душе. А тут русские люди лихо и бездумно профурсили жизнь по кабакам. И угодили на Мертвый остров. Кто вместо них должен об этом печься? Какие такие «несчастненькие»? Поскобли любого из них, и столько грязи найдешь, что брезгливо выкинешь и побежишь мыть руки. И сами «жертвы обстоятельств» ничего для изменения себя не делают. На собственную душу наплевали! Но охотно принимают сочувствие со стороны, упиваясь своею бедою… Думая так, Лыков приготовился к нудной слезоточивой беседе. Помочь, конечно, надо. И каторжных жалко не только ей, но и ему. Какие ни есть, а человеки… Но помогать будем с умом.
Вошла женщина лет тридцати, бесцветная и какая-то поникшая, запустившая себя. Или усталая? Алексей принял ее стоя, усадил в кресло и велел подать чаю. Просительница некоторое время молча разглядывала сыщика, потом начала говорить. Она рассказала, что в аптеке кончаются важные лекарства. А особенно нужен, поскольку его постоянно спрашивают, хлоралгидрат. Алексей перебил фельдшерицу:
– Простите, а что им лечат?
Клавдия Провна чуть улыбнулась и сделалась больше похожа на женщину.
– Я вижу, ваше вы…
– Прошу называть меня Алексей Николаевич, – вторично перебил ее сыщик.
– Охотно. Я вижу, Алексей Николаевич, что у вас здоровая психика. Раз вы не знаете, что такое хлоралгидрат. Это успокоительное. Среди здешних обитателей много людей с больными нервами. Жизнь их тяжела. Поэтому успокоительного требуется много, иначе им станет водка. А лекарство кончается. Желудочных капель и вовсе не осталось!
– Когда намечен следующий завоз лекарств в городскую аптеку?
– В конце сентября. А сейчас, напомню, конец июня.
– Ясно. Клавдия Провна, напишите список всей потребности в медикаментах. Всей! И принесите мне завтра утром. Успеете?
– Да, конечно. Но что дальше?
– Я посылаю доктора Сурминского в Рыковское – перенять их опыт тюремной гигиены. Он отплывает как раз завтра, на пароходе «Феллокс». Вы присоединитесь к нему, сами все закупите в Александровске и сами привезете.
Лицо акушерки оживилось на секунду, но тут же опять потухло.
– Это ведь не меньше пяти дней! Я не могу отлучиться так надолго. Сейчас в Корсаковске и окрестностях одиннадцать рожениц. Мало ли что…
А еще у тебя нет подходящего платья, чтобы появиться в сахалинской столице, подумал про себя Лыков. Сидевшая перед ним акушерка была одета чисто, но очень бедно. Не совсем же она убила в себе женщину…
– Хорошо. Принесите лишь список. Сурминский все купит и передаст на «Феллокс». Через те же пять дней медикаменты будут здесь.
– Благодарю вас! – обрадовалась Клавдия Провна, и снова лицо ее сделалось живым и даже привлекательным. – Вот только… на какую сумму я должна ориентироваться при составлении заявки? Дело в том, что ассигнования на второе полугодие крайне незначительны…
– Почему? – нахмурился Лыков.
– Я не знаю, – растерялась Инцова. – Так всегда было!
