Неделю Анастасия чувствовала себя слабо. Не поднималась совсем с постели и только просила пить. А потом, когда жизнь победила, попросила:
— Дите хочу подержать, пусть покормится. Грудь у меня испухла, освобождения хочу.
Дмитрий Иванович слеповатым щенком ткнулся в грудь царицы, долго не отпускал от себя алый материнский сосок и, уже насытившись, выплюнул его и заголосил, показывая государев норов.
Мамки и боярышни не отходили от царицы, порой надоедая своей незатейливой навязчивостью: то подушку поправят, то еще одним одеялом укроют… Устав от обременительной заботливости, Анастасия мягко, как могла только Милостивая, просила:
— Оставьте меня, боярышни, с сыном хочу побыть.
Боярышни неохотно покидали государыню, но тотчас являлись вновь, постоянно напоминая:
— Как же он на Ивана Васильевича похож. Носик и лобик как у царя, а какие у него ручки большие и сильные, ну чем не Иван Васильевич! Ты бы, государыня, отдохнула, а мы ему пеленочки поменяем.
Царица всегда неохотно выпускала из рук сына и часто, словно простая крестьянка, сама меняла простыни, мыла чадо теплой водой и, уж совсем не по-царственному, целовала дитя в розовую попку.
Третий поход на Казань завершился победой, и к своему титулу государь добавил «царь Казанский». После возвращения он много времени проводил с женой и сыном. Мог подолгу ползать на коленях, на радость сыну изображать то ревущего тура, а то рассерженного медведя. И наградой для царя всегда был веселый смех Анастасии Романовны.
После пожара государь стал другим. Он совсем забыл про медвежьи забавы, забросил охоту, и трапезная уже не оглашалась бабьим визгом и пьяными песнями разгулявшихся бояр. Тихо было во дворце. Благочинно. Иван Васильевич усердствовал в молитвах и, уподобившись чернецам, не снимал с себя темного одеяния. Он совсем охладел к золоту и драгоценным камням. А то немногое, что у него осталось после пожара, продал иноземным купцам, чтобы было на что восстановить вотчину.
Иван Васильевич часто проводил время в церковных беседах с митрополитом, который едва оправился после падения и слегка волочил за собой ногу. А Макарий, радуясь перемене в повзрослевшем царе, без устали излагал ему библейские сказания.
Иван сделался доступен и прост в обращении, даже челядь заметила в нем эту перемену и являлась к государю иной раз по пустякам. Царь внимательно выслушивал прошения дворовых людей, и каждый получал щедрую милость.
Дни во дворце тянулись неторопливо, и уже не услышать будоражащего смеха, а если кто иной раз развеселится, он тут же, спохватившись, оборвет его стыдливо; всякий опасался своим никчемным весельем оскорбить темное одеяние благочестивого Ивана Васильевича.
А царь совершал до десятка тысяч поклонов в день, тем самым добровольно взваливал на свои сгорбившиеся плечи тяжелую епитимью.
Самодержец во многом уподобился Анастасии Романовне — был добр и милостив. И на свободу один за другим стали выходить вчерашние недруги. Долго самодержец не решался отпустить Петра Шуйского, но потом освободил и его, вернув старому боярину думный чин.
Иван Васильевич проводил много времени с митрополитом, который заменял ему духовника. Наставления чаще сводились к одному.
— Молись, — говорил глава Русской церкви царю, — молись Николе Угоднику. Замаливай свои грехи. А грешил ты много. Без вины карал?
— Карал, владыка, — покорно и с печалью в голосе соглашался Иван Васильевич.
— Прелюбодействовал? — снова обвинял митрополит самодержца в очередном грехе.
Иван Васильевич не без вздоха брал на себя и этот тяжкий грех.
— Прелюбодействовал. Девок почем зря обижал. И о царице Анастасии Романовне думал мало.
— Молись и кайся! Кайся и молись! — назидательно советовал митрополит Макарий. — Поскольку Анастасия Романовна у тебя одна и богом дадена.
И юный царь усердно внимал мудрости митрополита. «Ой умен дядька, ой умен!» — не переставал восхищаться Иван Васильевич.
Царь молился помногу и часто, замаливая свои явные и мнимые грехи. Слова были искренние и праведные. Государь верил в чистоту и силу произнесенных слов.
Временами в домовой церкви ему мерещились видения, и он, принимая их за явь, подолгу беседовал с божьими образами, разбуженными его горячим воображением. «Макарию рассказать бы следовало, что Николу Чудотворца удосужилось видеть, — думал царь. — Пусть старец распутает эту загадку».
Макарий слушал сон государя, все более дивясь: «Чего только не почудится Ивану Васильевичу. Видно, старательно молился, вот потому и со святым праведником разговаривал».
— Стоит он во весь рост, — говорил Иван. — А от головы желтое сияние идет. Я ему и говорю: «Как же дела у тебя, старец Никола?» А он отвечает: «Держу ответ за вас перед господом нашим, время в молитвах незаметно проходит». Я у него далее спрашиваю: «Чего мне ждать?» А он опять мне: «Плохих вестей жди». Тут сияние над его головой померкло, а сам он исчез. С тем и кончилось, — выдохнул наконец Иван Васильевич.
Митрополит Макарий, всякий раз с легкостью распутывающий видения Ивана, на этот раз призадумался крепко. Государь же старика не торопил: видать, собраться ему нужно.
Наконец Макарий заговорил степенно:
— Знаю, откуда беда идет. Латиняне чинят смуту, жди войны, Иван Васильевич.
Государь усердствовал: стоя на коленях перед святыми образами, старался искупить прежние грехи. Его строгие глаза были устремлены на грустное лицо Богородицы, которая наблюдала за ним совсем по-матерински, а он, не зная усталости, проводил время в многочасовых молитвах, прикладывая лоб к холодному полу.
— …Спаси и помилуй нас, мир миру Твоему даруй и всему созданию Твоему, схоже за грехи наши Сына века сего обдержат страхом смерти…
Разгоряченное чело чувствовало прохладу мраморного пола, тело, словно натруженное в ратных баталиях, просило покоя, но Иван Васильевич терзал себя, будто схимник.
За молитвами следовал строгий обет, длительные посты и беседы с московским митрополитом.
Отец Макарий по-отечески выслушивал покаяния государя и, заслышав в его голосе дрожь, начинал верить, что они были искренними.
— Молись, государь, — журил Макарий, — только через молитвы и приходит к нам очищение, которое сродни райской благодати. И твердо ты должен уверовать в крест христианский, в его силу. Ибо перед ним и диавол отступает, и темные силы рушатся. Крест же преобразовал Иаков, когда благословлял сыновей Иосифа, скрестив руки одна на другую. А Моисей в своем лице явил образ Креста, когда поднятием рук побеждал амаликитян. — Иван Васильевич поднимался с колен и слушал очарованно речь. — Видишь ли, возлюбленный, какая сила заключена в образе Креста? Какова же должна быть в образе Христа, распятого на Кресте?! — смотрел митрополит в самые очи государя. А он смиренно, будто инок перед игуменом, прикрыл веки. — Крест же из всех сокровищ есть сокровище многоценнейшее. Крест — христиан прибежище твердейшее, Крест — скорбящих души утешение благоутешительное, Крест — к небесам путеводитель беспреткновенный. Крест — это гибель всякой вражьей силы. Разбойник, обретший Крест, со Креста переселяется в рай и, вместо хищнической добычи, получает царствие небесное. Изображающий на себе Крест прогоняет страх и возвращает мир. Охраняемый Крестом не делается добычею врагов, но остается невредимым. Кто любит Крест, становится учеником Христа. Вот так-то, Ванюша. А теперь целуй же святой Крест. — И митрополит выставил вперед большой, на золотой цепи крест с распятием Спаса.
Старания государя больше походили на безумство, и бояре, подражая царю, старались его переусердствовать даже в этом. Федор Басманов ходил с исцарапанным лбом по дворцу, непременно показывая его всякому, как если бы это была горлатная шапка.
Однако в раскаянии государя превзойти не удавалось, и Иван Васильевич вспоминал на исповеди все новые грехи. Митрополит Макарий только почесывал затылок от царского откровения, выслушивал всегда до конца, но в последний раз решил наказать Ивана. Государь признался, что прелюбодействовал — совратил молоденькую дворовую девку, которая понесла от него, за что с бесчестьем была выгнана со двора. Челядь во гневе хотела растоптать бесстыдницу, но в судьбу девки вмешался прибывший из Нового Града по приглашению митрополита священник Сильвестр. Поп вступился за поруганную девку и взял ее под свою опеку.
— По тысяче поклонов бей! И чтобы слезы твои до самого господа бога эхом докатились, чтобы и на миг он не усомнился в том, что раскаиваешься ты искренне. Иначе ни я, ни Иисус грехов тебе отпускать не станет, так и сгинешь окаянным! И запомни, Ивашка, Церковь да бог посильнее государевой власти будут!
Государь Иван Васильевич усердствовал: молился подолгу, недосыпал ночей, недоедал, а когда митрополит Макарий заметил старания царя и разглядел его впалые от бдения щеки, решил отменить епитимью.
