Интересно, что это за буквы М.М.С.?
Я заглянула в карту ложи и начала ее внимательно разглядывать. И мне повезло: инициалы сенешаля министра М.М. Сперанского точь-в-точь подходили. Значит, Вьельгорский должен был передать Сперанскому, масону, чином повыше него, некую реликвию, которую он, в свою очередь, получил от Касьяна. Скорее всего это Кассиан Шпицберг, дом которого купил Иловайский.
У меня возник еще один вопрос: передал ли Вьельгорский Сперанскому реликвию? Если передал, то интересно, что это такое, а если нет, то почему не передал, куда она исчезла и где ее искать? В том, что она была в доме, я сильно сомневалась — вполне достаточно и одного тайника. Хотя все могло быть.
Уж не помню, сколько я так просидела, сумерничая и не зажигая лампы, размышляя о «делах давно минувших дней». Наконец, встала и вышла из комнаты, не обращая внимания на предостережения Кулагина: сам он неизвестно где, а людям свойственно иногда посещать столовые и ужинать.
По пути вниз я решила заглянуть в туалетную комнату. Дверь была заперта, и мне ничего не оставалось, как постучать.
Замок щелкнул, на пороге показалась Перлова, поправляя волосы.
— А… Это вы, Полина, — любезно произнесла она, — заходите.
Я вошла. Перлова причесывалась перед зеркалом, волосы ее были густы и волнисты.
— У вас прекрасные волосы, — похвалила я.
— Да, — улыбнулась она. — У нас в роду у всех женщин такие волосы: и у матери, и у бабки. И не седели они до самой старости.
— Вам очень повезло… — поддержала я ничего не значащий разговор и направилась к умывальнику. Перлова за соседним умывальником споласкивала щетку. Она сняла с себя верхнюю кофту с длинными рукавами, и я заметила у нее на предплечье родимое пятно странной формы, своим видом напоминающее перевернутую лошадиную голову. Из пятна росли три жестких волоска.
Она заметила, что я невежливо уставилась на пятно, схватила кофту и принялась быстро ее на себя натягивать. Я очнулась:
— Ой, простите меня, Ангелина Михайловна, — извинилась я, — кажется, я забылась.
— Ничего, ничего, — второпях ответила она. — Я уже привыкла. Это пятно притягивает взгляды всех, кто его видит. Поэтому мне приходится прятать его под длинными рукавами.
— Это не так страшно, — решилась я ее успокоить. — Все-таки не на лице.
И поняла, что сморозила глупость. Мне было не по себе от пронзительного взгляда ее глаз-изюминок, но она не сделала мне ничего плохого, и поэтому, обидев ее, я старалась загладить свою вину.
— Я пою цыганские романсы, — печально сказала она. — А сценические наряды таковы, что открывают и руки, и плечи, и грудь. Так что шаль — это постоянная деталь моего туалета. Даже зимой, в платье с длинными рукавами, я не расстаюсь с ней. Привыкла…
Она сняла с вешалки шаль и накинула ее себе на плечи.
— Кажется, недавно я то ли слышала о таком пятне, то ли видела нечто подобное, — с сомнением в голосе произнесла я. — Только не помню у кого. И тоже на руке.
— Как интересно! — воскликнула Перлова. — Неужели на белом свете есть еще человек с подобным знаком? Говорят, что те, у кого на теле есть одинаковые метки — близнецы или родственники. А мне так хотелось бы иметь брата или сестру — я единственная дочь у своей матушки.
Мы вышли из туалетной комнаты и направились по коридору в столовую.
— И как? — спросила она меня заинтересованно, — вы вспомнили?
— Представьте себе, да! — воскликнула я, радуясь тому, что так могу скрасить свою бестактность. — Мне рассказывала Елена Глебовна, что когда она была маленькой, то играла на монастырском дворе с девочкой. Так у той было точно такое же пятно. Дай Бог памяти, как же ее звали? Так… Нет, ее не помню, а вот ее мать звали госпожой Рицос Камиллой Аркадьевной. Наверное, греческое имя. Вам оно ни о чем не говорит?
— Нет, — пожала плечами Перлова. — Понятия не имею, первый раз слышу.
В столовой Карпухин и Гиперборейский, он же Покуянцев, громко выясняли отношения:
— Нет, вы ответьте мне, уважаемый, — почему вы зажали полторы тысячи, предназначенные для оплаты спиритического сеанса? — надсаживал грудь спирит.
— Будь вы действительно медиум, — парировал Карпухин, — вы бы вызвали духов погибших и те бы назвали своего убийцу. Тогда вам никаких денег не жалко было! А вы просто дешевый шарлатан и жулик!
— Это не входило в обязательство! — Покуянцев был вне себя. — Я вам не сыскной агент, наподобие Кулагина, и не подряжался разыскивать убийц! Я артист!
— В том-то и дело, — щелкнул языком Карпухин и, повернувшись, увидел нас с Перловой, входящих в столовую. — О! Милые дамы, а мы тут заждались с г-ном Гиперборейским. Все остальные уже откушали и поднялись к себе.
— А где Федор Богданович? — спросила я.
— Его Антип в деревню повез, людей расспрашивать. К ночи обещал вернуться.
Перлова налила себе чаю из полуостывшего самовара и стала вполголоса беседовать с магом-авантюристом, а ко мне подсел Карпухин:
— Как мне будет одиноко, когда вы покинете этот постылый дом и уедете к себе. Милая Полина, не мучьте меня, позвольте навестить вашу скромную обитель сегодня ночью. Смотрите, как Перлова с дружком уговариваются — любо-дорого глядеть. А мы с вами так и должны коротать время в холодных постелях в разных концах дома. Ведь человек треть своей жизни проводит в ней — это скорбные часы! Сжальтесь надо мной! Я изнываю от любви к вам!
— От похоти вы изнываете, Иннокентий Мефодьевич, — строго ответила я ему, но вновь невольно залюбовалась его римским профилем. — Треть, говорите, проводите? А мне видится, как остальные две трети жизни вы пытаетесь туда кого-либо затащить. Это у вас вечерние страдания, перед холодной постелью. Попросите у Анфисы грелку, согреетесь, заснете и проснетесь утром, как огурчик. Подите, не доводите меня до греха.
— Именно этого мне и надобно, Полина, — жарко зашептал он мне на ухо. Я побоялась, что Перлова с Гиперборейским услышат, но они были заняты друг другом и не обращали на нас никакого внимания, тем более что нас разделял пузатый самовар. — Греха, сладостного и опаленного страстью. Я же вижу, вы страстная женщина и безмерно одинокая. Так почему бы мне не подарить вам мгновенья, утоляющие жажду тела? Только откликнитесь на мой зов, и вам не о чем будет сожалеть! Полина, несравненная…
— Уймитесь, г-н Карпухин, — я встала со стула, но мои ноги предательски задрожали. Тело не слушалось меня. Разум твердил: «Бежать, скрыться, запереть дверь и не пускать никого. Карпухин — такой же подозреваемый в убийстве, как и Гиперборейский, Пурикордов и остальные», но безвольные ноги не желали убегать от опасности, а в глубине, под сердцем, разливалась теплая тягучая истома.
Чтобы только сбросить с себя это животное наваждение, я отвернулась от него и обратилась к Перловой:
— Ангелина Михайловна, вы идете к себе?
— Да-да, милая, — она встала и промокнула губы салфеткой. Потом обернулась и многозначительно посмотрела на спирита, от чего тот легонько кивнул головой в знак согласия.
Мы с Перловой поднимались по лестнице, и вдруг она схватилась за голову и болезненно застонала.
— Что с вами? — забеспокоилась я.
— Мигреневые боли, — чуть застонав, ответила она. — Мне нужна моя нюхательная соль, а она у меня в комнате.
— Я вам дам свою, заходите.
Мы зашли в комнату, я зажгла лампу и отыскала в дорожной сумке соль. Ангелина Михайловна открыла флакон и с жадностью стала нюхать попеременно закрывая то одну, то другую ноздрю. Сделав несколько энергичных вздохов, она отдала мне флакон.
— Благодарю вас, Аполлинария Лазаревна, — церемонно произнесла она. — Скажите, а кто живет в той комнате, что рядом с вашей?
— Косарева, — ответила я.
— Ах да, помню, а то я совсем из-за головной боли перестала различать, где право, а где лево. Помню, в прошлый раз, когда мне нужно было о чем-то спросить Елену Глебовну, меня Мамонов любезно согласился отвести к ней, — Перлова встала и направилась к двери.
— Да, Мамонов, — машинально ответила я, и тут у меня в памяти всплыли слова «А как прикажете называть молодого человека, оказавшегося в постели девушки, да еще в дезабилье? Попросту говоря, без штанов!» — Постойте, Ангелина Михайловна, а откуда вам было известно, что Мамонов лежал в Ольгиной постели только в верхней рубашке? Ведь он был укрыт одеялом.
Не надо было мне задавать этот вопрос. Всегда я говорю быстрее, чем думаю!
И тут страшная догадка взорвалась у меня в мозгу. Это она убила всех! Перлова! Дочка той самой роковой дамы, втершейся в доверие к матери Косаревой, после визита которой пропали драгоценные письма, а сама матушка скончалась от неизвестной болезни.
Смертельный ужас охватил меня, я ахнула и отступила на шаг, прижав руку ко рту, а Перлова обернулась, спокойно произнесла «Прознала, значит», и вдруг, словно дикая кошка, прыгнула на меня. Я упала и увлекла ее за собой.
