— И это ты привел его в приют?
— Нет, отец. Но на заутрене в тот день я заметил, что на одного человека стало больше.
— И ты молчал и терпел его присутствие?
— Да, отец, я молчал. Сперва я не знал, кто это такой, да и не мог выделить его среди прочих наших подопечных, потому что лицо его было закрыто. А когда я заподозрил… Отец, я не могу брать на себя ответственность за чью-либо жизнь, ибо все в руке Господней. Поэтому я молчал. Если я был не прав, суди меня.
— А тебе известно, кто привел этого юношу в приют? — бесстрастно спросил аббат.
— Нет, отец. Точно не знаю. У меня есть догадки, но знать я не знаю. Однако, если бы и знал, я не назвал бы тебе имени этого человека, — вымолвил Марк, смиренно опустив очи долу. — Не в моих правилах обвинять или предавать кого-либо, кроме себя самого.
— Ты не один такой здесь, — сухо сказал аббат. — Но ты, брат Марк, еще должен рассказать нам, зачем тебе понадобилось идти вброд через Меол, причем, насколько я понял, пешком, — если я и впрямь тут что-нибудь понимаю! А ведь у этого молодого беглеца хватило ума запастись конем на этот случай. Ты что, следил за ним?
— Да, отец. Я знал, что мне придется отвечать за его укрывательство, если он окажется не таким невинным и добрым, каким он показался мне, а у меня были для этого все основания. Поэтому сегодня я весь день следил за ним. Я ни на минуту не упускал его из вида. А когда в сумерках он сбросил свой плащ и куда-то пошел, я последовал за ним. Я видел, как он у ручья нашел своего коня, привязанного к изгороди, как он переправился. Я был еще в воде, когда услышал крики погони. Так что насчет нынешнего дня я готов дать отчет за каждый его шаг, ничего дурного он не сделал.
— А насчет того дня, когда он появился у тебя? — потребовал ответа шериф. — Как он оказался среди твоих прокаженных? В котором часу?
Брат Марк твердо знал свой долг и поднял глаза на аббата, испрашивая дозволения. Аббат кивнул, давая ему знать, что и сам хотел бы услышать ответ на этот вопрос.
— Как я уже говорил, это было два дня назад, на заутрене, — начал брат Марк. — Тогда я впервые и увидел его. Но он был уже в своем черном плаще прокаженного, с прикрытым лицом и ничем не отличалась от прочих. Я полагаю, что, должно быть, он укрылся у нас минут за пятнадцать, а то и за полчаса до заутрени, потому что уже успел переодеться.
— Насколько мне известно, милорд, — аббат повернулся к Прескоту, — тем самым утром ваши люди гнались за ним по пятам и потеряли его след неподалеку от Святого Жиля. В котором часу они видели его?
— Мне доложили, что убегающего человека видели примерно за полчаса до заутрени и он пропал действительно где-то у Святого Жиля.
Ивета спустилась еще на одну ступеньку. Она пребывала словно во сне, причем вдвойне во сне: при взгляде в одну сторону первый сон наполнял ее страхом, а при взгляде в другую — другой сон вселял в нее надежду. Ибо говорящие явно не были ее врагами. И слава Богу, что ее дядюшки все еще нет и он не может бросить на чашу весов свою враждебность и черную злобу. Теперь Ивета была всего в двух ступеньках от Йоселина, могла протянуть руку и дотронуться до его растрепанных льняных волос, но боялась отвлечь его напряженное внимание. Она так и не протянула к нему руку, но тревожно посмотрела в сторону привратницкой, с минуты на минуту ожидая появления своего главного врага. Именно поэтому Ивета оказалась первой из тех, кто заметил появление брата Кадфаэля. Лишь она да леди Агнес смотрели в ту сторону.
Мул брата Кадфаэля, который целый день прохлаждался и плелся еле-еле, остался, видимо, весьма недоволен устроенной ему под конец дня гонкой и решил выразить свое неудовольствие, остановившись в воротах и наотрез отказываясь идти дальше. Брат Кадфаэль, сперва предпринимавший отчаянные попытки справиться с упрямым животным, теперь сидел в седле, с немым удивлением взирая на открывшееся его глазам зрелище.
Ивета видела, как монах быстрым взглядом перебегал с одного лица на другое и прислушивался, пытаясь разобрать слова. У крыльца Кадфаэль увидел стоявшего в напряженной позе Йоселина, увидел аббата и шерифа, которые мрачно смотрели друг другу в лицо, и невысокую фигуру молодого монаха, который, по мнению Иветы, говорил бесхитростным языком юного ангела, такого ангела, какой мог бы спуститься с обезоруживающей просьбой о прощении и с каким можно не бояться никакого греха.
Быстро, но без суеты Кадфаэль спешился, передал своего мула на попечение привратника и все еще почти никем не замеченный направился к толпе. Непонятно почему приободрившись, Ивета спустилась еще на одну ступеньку.
— Судя по всему, ты, юноша, оказался в приюте за четверть, а то и за полчаса до заутрени.
— Именно так, — согласился Йоселин, чувствуя себя немного увереннее. — Незадолго до этого я обзавелся плащом и вошел в церковь.
— И тебе объяснили, как себя вести?
— Я и раньше бывал на заутренях, так что знаю порядок.
— И все-таки тебе, наверное, потребовалось некоторое время, чтобы узнать распорядок дня в приюте Святого Жиля.
— Я смотрел на других и поступал как все, — просто ответил Йоселин. — Любой бы поступил так на моем месте.
— Допустим, милорд, — нетерпеливо вмешался Жильбер Прескот. — Допустим, что он и впрямь оказался в приюте значительно раньше семи утра. Но как мы узнаем точное время, когда был убит барон?
И тут брат Кадфаэль пошел вперед. Однако путь ему преграждали люди, во все глаза наблюдавшие за происходящим и не обращавшие никакого внимания на его вежливые просьбы пропустить его. Тогда он принялся пробивать себе дорогу локтями, и, прежде чем прозвучали новые вопросы, брат Кадфаэль, оказавшись в первых рядах, громко крикнул:
— Все это так, милорд, но зато у нас есть способ узнать, в котором часу барона в последний раз видели живым и здоровым.
Наконец он пробился на середину. Его неожиданный возглас открыл ему дорогу, и монах оказался прямо перед аббатом и шерифом, которые повернулись к нему, недовольные тем, что их прервали.
— Брат Кадфаэль? Тебе есть что сказать на этот счет?
— Да, есть… — вымолвил Кадфаэль и осекся, увидев хрупкую фигурку дрожащего брата Марка, и с сочувствием покачал головой. — Однако, отец, не следует ли брату Марку немедленно переодеться в сухую одежду и выпить чего-нибудь горячего, иначе он заболеет и умрет.
Аббат с раскаянием принял упрек.
— Ты совершенно прав, я немедленно отправлю его. Прежде чем выслушать его дальнейшие объяснения, мы вполне можем подождать, когда он перестанет стучать зубами. Ступай, брат Марк, переоденься в сухое и зайди на кухню, брат Петр даст тебе горячего поссета. И поживее!
— Прежде чем брат Марк уйдет, дозволь мне задать ему один вопрос, — поспешно сказал Кадфаэль. — Насколько я понял, ты, брат, шел сюда по пятам этого парня. А ты не упускал его из виду?
— Весь день сегодня я не спускал с него глаз, разве что на несколько минут, — ответил брат Марк. — Из приюта он ушел около часа назад, а я пошел за ним. А это важно?
Что бы ни было на уме у брата Кадфаэля, брат Марк всецело доверял ему, и на душе у молодого монаха полегчало, когда он увидел, что Кадфаэль с удовлетворением кивнул головой.
— А теперь беги, брат! Ты поступил хорошо.
Брат Марк поклонился аббату и с легким сердцем помчался на кухню. Если он угодил брату Кадфаэлю, то чего еще желать?
— А теперь объясни нам, что ты имел в виду, сказав, что у нас есть способ выяснить, в котором часу барона Домвиля в последний раз видели живым и здоровым, — сказал аббат.
— Я нашел свидетеля и поговорил с ним, — начал Кадфаэль. — Свидетеля, который по первому требованию шерифа готов дать показания, что Юон де Домвиль свою последнюю ночь провел в собственном охотничьем домике и находился там неотлучно до двадцати минут седьмого утра. И что до тех самых пор он был в добром здравии и отправился верхом обратно в Форгейт. Дорога, на которой мы нашли тело барона, идет как раз из охотничьего домика. И осмелюсь утверждать, что этому свидетелю можно доверять.
— Все это очень важно, если, конечно, подтвердится, — заметил шериф, немного помолчав. — Но что это за свидетель? Назови его имя, кто он?
— Это не он, а она, — сказал Кадфаэль. — Это женщина. Юон де Домвиль провел свою последнюю ночь у любовницы, которая находилась при нем много лет. Ее имя Авис из Торнбери.
Среди невинных братьев прошел изумленный ропот, словно порыв ветра пронесся над спелой нивой, — так зашуршали монашеские рясы. Перед самой свадьбой забавляться с другой женщиной! И это после вечерней трапезы с аббатом! Одна только мысль о юной и невинной невесте приводила в трепет братьев, давших обет целомудрия. А тут любовница! Поехать к ней перед священным обрядом бракосочетания, вопреки законам целомудрия и супружеского долга!
Однако шериф принадлежал миру, в котором было куда меньше иллюзий. Он не усматривал в поступке барона никакого преступления и просто принял этот факт к сведению. Да и аббат Радульфус, казалось, нисколько не был потрясен. Видимо, за свою долгую жизнь он приобрел кое-какой опыт в такого рода делах и не пребывал в неведении, так что сообщение об Авис его отнюдь не смутило.
