— Превосходно, — заметил судья Ди, по всей видимости, не придающий большого значения этому делу. — Я рад, что в конце концов вы признались. А теперь заслушайте мои показания.
Пока писец громко зачитывал признание обвиняемого, судья откинулся в кресле и принялся поглаживать бороду, словно происходившее в зале суда его не интересовало. Однако, когда писец закончил чтение, он задал положенный вопрос:
— Вы согласны, что ваши признания записаны верно?
— Да, я согласен, — твердо ответил Линь Фан и приложил свой большой палец к документу, поданному начальником стражи. И тогда судья Ди выпрямился во весь рост.
— Линь Фан! Линь Фан! — воскликнул он страшным голосом, — долгие годы ты насмехался над справедливостью, но теперь наступила очередь торжествовать справедливости! Линь Фан, ты только что подписал свой смертный приговор! Тебе хорошо известно, что насильственные выходки наказываются двадцатью четырьмя ударами бамбуковой палкой, и ты рассчитываешь подмазать лапу моих стражников, чтобы она стала полегче. Ты знал, что в дальнейшем твои влиятельные друзья окажут давление на суд провинции, и ты отделаешься простым штрафом. Так вот, Линь Фан, ты никогда не предстанешь перед судом провинции, ибо твоя голова скатится на лобном месте Пуяна. Это говорю тебе я, твой начальник уезда!
Линь Фан недоверчиво посмотрел на него, но судья продолжал:
— Свод законов утверждает, что преступления государственной измены, отцеубийство и преступления против государства караются казнью в ее самой суровой форме. Запомни эти слова, Линь Фан: преступления против государства. Ибо в другом разделе свод законов прямо указывает, что насильственные действия против официального лица при исполнении им своих обязанностей входят в категорию государственных преступлений. Связывал ли сам законодатель эти два раздела, об этом можно спорить, я признаю. Но в том случае, которым занимаюсь я, начальник этого уезда, я выбираю буквальное следование закону. Нет серьезнее обвинения, чем в государственном преступлении, и о нем должен быть специальным посланцем извещен суд империи. Никто не сможет вмешаться и помочь тебе. Справедливость пойдет своим путем, а для тебя все завершится позорной смертью.
Молоточек судьи ударил по столу.
— Линь Фан, ты без принуждения признал, что совершил насильственные действия против особы твоего начальника уезда. Я объявляю тебя виновным в государственном преступлении и требую для тебя казни!
Качаясь, кантонский купец поднялся. Начальник стражи быстро накинул ему на плечи одежду, потому что обычай требует внимательно относиться к тем, кого ожидает смерть.
Тихий, но ясный голос прозвучал рядом с возвышением:
— Линь Фан, посмотри на меня!
Наклонившись, судья заметил госпожу Лян. Она стояла прямо и выглядела неожиданно очень помолодевшей. Можно было бы сказать, что груз лет спал с ее плеч.
Мучительная судорога передернула Линь Фана. Когда он вытер кровь, мешавшую ему видеть говорившую, его странно застывшие глаза широко раскрылись. Он хотел что-то произнести, но слова застряли у него в горле.
Госпожа Лян медленно подняла руку, указывая на него пальцем.
— Ты убил… ты убил своего…
Ее голос внезапно замер и с залитыми слезами лицом она покачнулась.
Линь Фан было рванулся к ней, но начальник стражи резко потянул его назад. Когда двое стражников уводили осужденного, госпожа Лян потеряла сознание.
Через десять дней после этих событий Великий Государственный Секретарь устроил в своем столичном дворце дружеский ужин для трех выдающихся особ.
Осень только что отступила перед зимой. Тройная дверь большого зала была распахнута, и каждый мог любоваться великолепным садом, тое в усеянном лотосами озере отражались лунные лучи.
Стол из резного эбена был уставлен редкими блюдами, поданными в тончайшем фарфоре. Вокруг суетилось около дюжины слуг, и управляющий лично следил за тем, чтобы массивные золотые чарки не оставались пустыми.
Все четверо сотрапезников были людьми, которым перевалило за шестьдесят, и все четверо были давними служителями государства. Великий Секретарь оставил почетное место председателю Имперского суда, внушительной особе с длинными серебристыми бакенбардами. По другую сторону от него располагался министр Обрядов и Церемоний. Он был худ и слегка согбен — последствия присутствия императора для тех, кто проводит перед ним свою жизнь. Рослый, с седой бородой и пронзительным взглядом человек был императорским Цензором Гуаном, перед которым трепетали по всей империи из-за его неуступчивой честности и необузданной любви к справедливости. Он был одним из тех, кто контролировал всех чиновников государства, и его долгом было иной раз высказывать возражения самому императору, что требовало немалой твердости характера.
Ужин подходил к концу. С официальными делами, о которых Великий Секретарь желал посоветоваться с друзьями, было покончено, и разговор приобрел более отвлеченный характер, пока друзья наслаждались последней чаркой вина.
Великий Секретарь потеребил серебряную бороду и сказал председателю Имперского суда:
— Скандальная история буддийского храма в Пуяне глубоко взволновала его императорское величество. В течение четырех дней его святейшество Великий Настоятель отстаивал дело буддизма перед троном. И тщетно. Завтра — говорю вам об этом доверительно — трон объявит, что Великий Настоятель освобожден от своих обязанностей члена Большого совета и что в будущем буддийские учреждения будут, как и все, платить налоги. Это значит, мои дорогие друзья, что эта клика больше не сможет вмешиваться в национальные дела.
Председатель покачал головой.
— Иногда бывает, — сказал он, — что счастливый случай позволяет мелкому чиновнику, не сознавая того, оказать крупную услугу государству. Местный начальник уезда, некий судья Ди, проявил безумную дерзость, преследуя этот богатый и могущественный монастырь. В обычные времена все буддисты империи, как один человек, ополчились бы на него. Но оказалось, что в тот день в городе не было гарнизона, что и позволило возмущенной черни истребить монахов. Ди, несомненно, не отдает себе отчета, что это неожиданное совпадение спасло его карьеру… а может быть, и саму жизнь!
— Я рад, что вы заговорили об этом Ди, — вмешался Императорский Цензор, — это мне о чем-то напоминает. У меня на столе доклады о двух других делах, которые он судил. В одном речь об изнасиловании и убийстве, совершенном бродягой. Но второе касается богатого кантонского негоцианта, и в этом случае я решительно с ним не согласен. Его приговор — это настоящий образец юридического фокуса. Но и вами и другими моими коллегами этот доклад завизирован, так что, я предполагаю, у него была особая причина поступить именно таким образом. Все же я буду вам очень признателен за разъяснения.
Председатель суда поставил на стол пустую чарку и с легкой улыбкой сказал:
— Это, дорогой друг, история, которая началась очень давно. Много лет назад, когда я был еще юным чиновником, приданным суду провинции Гуандун, нашим председателем был презренный судья Фэн, которого позднее обезглавили за казнокрадство. И я видел, как негоциант, о котором сегодня идет речь, некий Линь Фан, ускользнул от наказания за зверское преступление, сунув судье Фэну крупную взятку. Позднее этот негодяй совершил немало злодеяний, включая убийство девяти человек! Начальник уезда Пуяна понимал, что ему следует действовать быстро, учитывая влияние, которым богатые кантонские купцы пользуются в столице. Вместо предъявления серьезного обвинения, он ограничился мелким проступком. Но, добившись признаний преступника, он решил, что этот мелкий проступок может рассматриваться как государственное преступление! Нам показалось чудом справедливости, что человек, свыше двадцати лет ловко обходивший закон, был наконец осужден благодаря тому, что вы столь справедливо назвали «юридическим фокусом». Вот почему мы все, единодушно, решили одобрить приговор судьи Ди.
— Очень мило! — восхитился Цензор. — Теперь мне все понятно, и завтра первым моим делом будет одобрение этого доклада!
До сих пор министр Обрядов и Церемоний слушал, не произнося ни слова. Теперь он вмешался в беседу:
— Я не знаток юридических вопросов, но, как я понимаю, этот славный судья Ди с честью для себя выпутался из двух дел национального значения. Одно помогло покончить с влиянием буддийской клики, второе — укрепить власть правительства перед лицом этих дерзких кантонских купцов. Не уместно ли дать повышение этому начальнику уезда, чтобы у него было более широкое поле деятельности для проявления своих талантов?
Великий секретарь качнул головой.
— Нет, — сказал он. — Этому человеку наверняка еще нет и сорока лет. Его ждет долгая карьера, и в будущем у него появится достаточно возможностей продемонстрировать и свое усердие, и свои способности. Если повышение приходит слишком поздно, оно оставляет горечь, если слишком рано, порождает чрезмерное честолюбие. В интересах нашей администрации избегать обеих крайностей.
