друг надежд не оправдает, настанет ваш черед, имейте в виду.
– Какой друг? Какие надежды? – заревел Вадим, но стучать перестал. – Ты… хамелеон! Открывай, поговорим по-мужски!
– Вот еще! Я физиолог, а не боксер. Вы мне, кстати сказать, жизнью обязаны. Я еще в нашу первую встречу мог вас пристрелить или Толуману… то бишь Герцу на расправу отдать, да пожалел. Есть у меня слабость – не могу ближнего загубить. Из-за вас такой расчудесный наблюдательный пункт пришлось сжечь.
– Это избушку?
– Для вас избушка, а для меня – Монплезир. Не очень-то приятно в этой кротовине круглыми сутками сидеть, без света дневного. Герц со своими черносотенцами каждый день в дозоре, а я что, рыжий? Выходил иногда свежим воздухом подышать, ночку-другую скоротать по-людски. Чтобы зверушки не донимали, фейерверки пускал. Рай! А тут вы… Я сразу догадался, что вы меня в покое не оставите, вот и придумал этот фокус-покус – избушку подпалил, а сам сюда, на дно. Спросите, для чего? А чтобы вас вместе со всей челядью на огонек заманить, да и накрыть разом. А то больно хлопотно за вами по всей тундре шнырять… И к слову, Герц бы вас всенепременно ухлопал, если б не Эджена. Это же она вашу компанию из пещеры вывела?
Вадим не посчитал нужным вознаградить болтуна ответом. Слушая витиеватое словоплетение, он думал о том, как выломать дверь. Добротная, зараза! Ни плечом не вышибешь, ни полкой… Обшарив шинель, он, к вящей радости, наткнулся на «дерринджер». Кретины! Обыскали тяп-ляп, и лилипутский пистолетишко в подкладке остался незамеченным. Вадим вытащил его, приставил к двери, но не выстрелил. Пуля, может, и прошьет сосновый тес, но попасть в невидимую, а лишь слышимую цель с первого раза – это вам не жук чихнул. А если и уйдет свинец по назначению, кому от этого станет лучше? Дверь все равно не отопрется.
Артемий Афанасьевич, не дождавшись реакции, прекратил разглагольствовать, сухо докончив:
– Вы невежливы, сударь. Ну да что возьмешь со слуг революции… Посидите, порефлексируйте, я к вам еще зайду.
– Чтоб ты в стену врезался и жбан себе расколол! – напутствовал его Вадим со всей возможной искренностью, однако Мышкин вряд ли его услышал, поскольку уже удалялся по коридору, топоча галошами.
Вот и замечательно, что упылил. Теперь не зевать!
Вадима посетила многообещающая задумка, и он сейчас же приступил к ее осуществлению. Он снял с полки свечу и поднес ее к двери – напротив того места, где с обратной стороны должен был размещаться засов. Пламя накинулось на старую древесину, она начала тлеть, а затем вспыхнула. Вадим подождал немного, погасил разгоревшийся огонь полой шинели и колупнул почерневшее дерево мушкой «дерринджера». Нет, рано. Он снова приблизил свечу и повторил так раза три. Комнатушка наполнилась дымом, в гортани запершило. Быстрее! С минуты на минуту амбре паленой сосны вынесет в коридор, его учуют Мышкин с Герцем-Толуманом, и тогда хана. Второй попытки не будет.
Долго ли, коротко, но все ж получилось прожечь дверь насквозь, превратив древесину в горелую труху, которую можно было раскрошить и выломать пальцами. Вадим, сдирая ногти, добрался до железной полоски засова и сдвинул ее влево, высвободив из скобы. Дверь отворилась, и он, теряя сознание, вывалился из своей душегубки. Лег грудью на холодную каменную стену, отдышался. В коридоре висели сероватые облачка, паль быстро распространялась. Вадим поспешно закрыл дверь, приладил засов и с пистолетом в руке пошел в том направлении, куда, судя по звуку шагов, ушлепал Артемий Афанасьевич.
Кругом господствовала темень, но он отчетливо видел конец коридора. А еще – двери сбоку. Почти все они были заперты. Вадим подошел к ближайшей, вслушался. Он отдернул засов и шагнул в бокс, точно такой же, как тот, из которого только что вышел. С одним отличием – в нем не было тюфяка, зато стояла фарфоровая ванна. Вадим с замиранием сердца подошел к ней.
Овальная емкость была наполнена водой, в которой, сложив по-покойницки ладошки, недвижно лежала Эджена.
Глава IX,
утонуть в которой проще простого
Первое, что мелькнуло в мозгу: умерла! Живые не лежат так смиренно, бездыханные, остекленелые и не проявляющие желания покинуть водную стихию, несовместимую, как известно, со способностью дышать посредством легких.
Однако у Вадима, в особенности после всего, что он узнал за последние дни, сформировалась определенная догадка, которую он без промедления проверил. Он погрузил руку в ванну и легонько провел по ореолу волос, клубившихся вокруг головы девушки.
– Не бойся. Это я. Я за тобой, – сказал он.
Вода поглощала звуки, и Эджена не услышала голоса, но прикосновение ощутила. Она открыла глаза, и в них заискрилось неподдельное ликование. Юркой рыбешкой она вынырнула из ванны и, мокрая, в своем скрипучем резиновом костюме, прижалась к Вадиму.
– Ты меня найти… Хаптай! Чудо!
Он приподнял ее, вынул из воды и поставил на ноги перед собой. Убрал с ее лица прядки-сосульки, поцеловал в губы. Она самозабвенно и доверчиво прильнула к нему.
– Ты умеешь дышать под водой, – произнес он не с вопросительной, а с утвердительной интонацией.
– Да, – выдохнула она. – Ты видеть у меня на исаки. Я не знать, как это называться по-русски, но эвенки говорить: сэргэктэ.
– Р-русские называют это жабрами. Р-рыбы дышат ими в воде, но тебе они зачем?..
– Нёрамни… Повелитель говорить, что без них я умереть. Я плохо дышать, задыхаться… – Она положила руку меж бугорков, ясно обозначавшихся под пружинистым костюмом. – Он пришить мне сэргэктэ, чтобы давать отдых моим… подскажи!
– Легким?
– Да-да… И теперь я половина времени жить на воздух, а половина в вода. – Она опустила руку в ванну.
Вадим, не будучи профессиональным медицинским работником, весьма смутно представлял себе, как функционирует дыхательная система во всех ее нюансах. Спасову, когда он исцелял Эджену, было виднее. И все же решение скрестить человека с рыбой – а как иначе назвать то, что сотворили с девушкой? – выглядело, мягко говоря, диковато.
– Главное, ты жива. – Он еще раз поцеловал ее и вернул к действительности: – Мы должны выбраться отсюда! Ты знаешь, как это сделать?
– Знать. – Она потупила взгляд. – Ты хотеть уйти прямо сейчас?
– Спрашиваешь!
– А твой анда? Друг… Ты его не освободить?
– Друг? – Только сейчас Вадим уяснил смысл загадочных слов Мышкина. – Арбель? Он не погиб?
– Он здесь. И я бояться, что они сделать с ним эрут… худо.
Вадим выматерился в вековых традициях портовых грузчиков – грязно, длинно и с переборами. Присутствие Эджены его не смутило – большинство произнесенных им загибов прозвучали для нее, скорее всего, как абракадабра.
Отведя душу, он снова перешел на цензурный лексикон:
