– Когда твоего брата мобилизовали, ты на следующий день отправился на медосмотр. Если бы ты не провалился, то сейчас был бы в армии.
Широко раскрыв глаза от удивления, он улыбнулся:
– Как ты об этом узнал?
– Я сыщик, – заявил я, отпив глоток пива. – Во всяком случае, был им. Так что же Дэвис написал обо мне в «Ньюс»?
– "Частный детектив – приятель Барни Росса". Довольно затасканно. Он упомянул и Сермака, и Диллинджера, и Нитти. И даже Пеглера. Но обо всех – в одной статье. Вчера.
– Дьявол. Я правильно понял Глэдис: она сказала, что Барни возвращается в город?
– Кажется, да. Его малярия усилилась, и перед Новым годом он уехал с Гуадалканала. Он был в Штатах...
– Я знаю, – сказал я. – Нам давали читать газеты в сумасшедшем доме. У нас отбирали только острые предметы.
– Я не хотел тебя обидеть, Нат...
– Да ничего... Просто я знаю о Барни. Я даже один раз говорил с ним по телефону. Ты знал, что Рузвельт лично наградил его медалью?
– У нас здесь тоже есть газеты, – сказал Лу, слабо улыбнувшись.
– Но он ни слова не сказал о возвращении в Чикаго – во время своего отпуска, который ему пообещали. Он сообщил мне, что собирается поехать в Голливуд к своей девушке. То есть к жене.
– Значит, – произнес Лу, – он переменил свое решение. Мне кажется, у него было какое-то дело в его коктейль-баре. Его брат Бен куда хуже управляется с делами, чем Барни.
– Вот черт! Барни был ужасным менеджером, Лу. Но он был неплохой приманкой. Ведь он – знаменитость.
Лу демонстративно пожал плечами.
– Ну, а уж теперь, когда он стал героем войны, народ валом повалит, чтобы его увидеть.
Мне это не понравилось. Не знаю толком, почему, но я почувствовал, что злюсь.
Лу спросил:
– Так ты хочешь узнать про наши дела или нет?
– Конечно, хочу. Так как идут мои дела?
– Ты не богатеешь, но и не обнищал. Дел меньше – разводиться стали реже, но для сыщиков все еще находится работа. Если бы Фрэнки был сейчас здесь, одному из нас пришлось бы бездельничать, а так – для нас двоих работы хватит.
Почему меня это не интересовало? Я попытался показать заинтересованность и спросил:
– Какой, например?
– Полдюжины пригородных банков обратились нам, чтобы мы проверили тех, кто обращается за ссудами и кредитами. Мы проводим несколько личных расследований, инспектируем кое-какую собственность и некоторые виды бизнеса. У нас полно сомнительных чеков, а четыре юриста ждут, когда мы рассмотрим их документы...
Как я ни старался слушать, я не мог. Клянусь, я старался. Но через некоторое время стал просто смотреть на него: видел его лицо, видел, как двигается его рот, но не мог заставить себя слушать.
«Это твоя работа, – говорил мой внутренний голос, – ты так много трудился, чтобы достичь чего-то, но это было раньше, поэтому слушай, запоминай», но я, черт возьми, не мог.
– Нат? – спросил он. Его тон изменился, поэтому я услышал, что он обращается ко мне. – Ты в порядке? Мне вдруг показалось, что ты где-то далеко...
– Знаю. Извини меня, – я вздохнул. Глотнул пива. – Просто положи мне на стол список дел, и я его прочту. Обещаю тебе.
– Ты – босс, – сказал он.
– Я только так называюсь. Тебе придется вести дела, пока я приду в себя. У меня была амнезия, ты это знаешь?
– Нет, – ответил он, стараясь не показать своего Удивления, – нам сказали, что это просто... усталость от войны.
– У меня все вылетело из головы, – выговорил я. – Забыл все, что мог. Мое имя. Кем я был. Не уверен, что смогу вспомнить, как это – быть детективом. Если говорить честно.
Лу слегка улыбнулся, покачав стакан с пивом. – Нат Геллер, у которого была амнезия, – в большей степени детектив, чем любой, кого я могу себе представить.
– Это, конечно, пустые слова, Лу, но я ценю их.
Он смотрел на свое пиво, а не на меня, говоря:
– Я взял на себя смелость назначить сегодня одну встречу.
– Серьезно? Я не уверен, что в состоянии встречаться с клиентами, Лу...
– Это не клиент. Это люди, с которыми ты раньше имел дело. Они не отстанут, пока ты с ними не переговоришь. Они неделями трезвонили, пытаясь что-то выяснить.
– Ах! Это генеральный обвинитель. Большое жюри.
– Да. Следователи из департамента юстиции и казначейства уже несколько недель рыскают по городу. Они в самом деле пытаются разобраться с Компанией. С них станется. Кстати, имя обвинителя – Корреа.
– Я его не знаю.
– Он из Нью-Йорка. Именно там соберется Большое жюри. Но большая часть расследований ведется здесь. Основная часть свидетелей, все те, на кого они укажут, – отсюда, поэтому Корреа устроил здесь небольшой офис. И в Иллинойсе тоже есть отделение Большого жюри. Тема та же – проникновение синдиката в профсоюзы.
– Дерьмо!
– Они страшно хотят поговорить с тобой.
– Это не может подождать?
– Кое-кто придет поговорить с тобой в контору к двум часам. Если не хочешь с ними встречаться, спрячься. Мне кажется, тебе надо некоторое время воздержаться от встреч с ними. Иначе ты не сможешь отдохнуть.
– Дерьмо!
– Корреа не придет: он сейчас в Нью-Йорке. Но явится парочка твоих старых друзей.
– Каких?
– Ну, например, твой любимый коп.
– Стендж?
– Стендж? – ухмыляясь, переспросил Лу. – Ты отстал от времени, Нат. Стендж ушел в отставку несколько месяцев назад, пока ты был на войне.
Я испытал странное чувство – чувство потери. Забавно.
– Я говорю о нашем приятеле, с которым мы вместе занимались карманниками, – произнес Лу. – Это Билл Друри.
Билл Друри. Эта задница.
– Я должен был догадаться, – сказал я. – Он всегда точил зуб против Компании. Он должен был заняться чем-то в этом духе. Но ты говорил о двух старых приятелях.
– Что?
– Ты сказал, что два моих старых приятеля хотят поговорить со мной по этому делу. Один – Друри, а кто второй?
Он улыбнулся краешком рта.
– Если бы ты был дядюшкой Сэмом и хотел бы убедить Натана Геллера дать свидетельские показания, кого бы ты послал?
– Только не его, – вымолвил я. Лу подлил мне пива.
– Верно, – сказал он, отпив пива. – Сам мистер Неприкасаемый. Элиот Несс.
Элиот пришел раньше на пятнадцать минут. Он вошел в большую комнату, в ту самую, где часто бывал раньше. Увидев у стены разложенную раскладушку и меня, сидевшего у видавшего виды дубового стола в моей обычной позе, Элиот улыбнулся.
– Та самая раскладушка? – спросил он.
– Да, – сказал я. – Трудности с жильем. Об этом писали во всех газетах.
Я встал из-за стола, и мне кажется, я заметил недоуменное выражение его глаз, когда он мельком оглядел меня – похудевшего, седого, с запавшими глазами. Мне стало больно, когда я увидел жалость в его глазах.
Он сам почти не изменился; лишь на висках волосы слегка поседели. Все остальное было знакомым: на довольно высокий лоб падала прядь темных волос, яркий румянец заливал его щеки. Элиот был красив шести футов росту. Ему было под сорок, но веснушки на носу делали его похожим на мальчишку.
Мы пожали друг другу руки, улыбнулись. Он перебросил свое пальто через руку, а в руке держал шляпу Его серый костюм с жилеткой и темным галстуком был отлично сшит и придавал ему внушительный вид. Я взял пальто и повесил его на вешалку около двери.
– Ты хорошо выглядишь, Нат.
– Да ты лжец, Элиот.
– Ты хорошо выглядишь, с моей точки зрения. Ты – сумасшедший сукин сын! Что мог делать взрослый человек на войне среди юнцов?
«Сукин сын» – это как раз в духе Элиота.
– Я больше не на войне, – сказал я, усаживаясь за свой стол и указывая ему на пару стульев, которые поставил напротив стола. – Что ты делаешь в Чикаго? Кто следит за твоим хозяйством?
– Если ты говоришь о Кливленде, – сказал он, положив ногу на ногу, – то я ушел в отставку.
Меня это шокировало. Должность директора службы общественной безопасности – которая включала в себя и полицию, и пожарное дело – замечательно подходила Элиоту. У него была слава, хорошее жалованье и вообще полный достаток. Я был уверен, что он, этот старый бородатый трудяга, умрет на этой работе.
– Впервые об этом слышу, – сказал я.
– Это случилось, когда тебя не было.
– Я знаю, что у тебя была эта неприятность... В марте сорок второго года Элиот попал в автокатастрофу. И его моментально и несправедливо обвинили в том, что он удрал с места аварии. А ведь он был известен как блюститель порядка, который жестко обращается с нарушителями правил дорожного движения. Элиоту тогда досталось от общественности.
– После этого случая пресса не оставляла меня в покое, – сказал он безразличным тоном. Но по выражению его лица было видно, что былая обида еще не прошла.
– Черт с ними! Ты был пай-мальчиком годы! Ты же не был виноват, правда? Чертовы газеты! Почему эти сволочи не могли просто устроить тебе встряску?
Элиот пожал плечами.
– Наверное, потому что мы с Эви пили. Мы были пьяными, Нат, клянусь, но мы выпили. А ты знаешь, у меня репутация сторонника запрещения спиртных напитков. Поэтому получилось, что я просто лицемер.
