ПРАВИЛЬНО не изменила. Через пару месяцев мытарств по Амурской дороге с одним из эшелонов чехословаков и тягостного ожидания оказии через Японское море, Матрена и ее спутник и любовник Борька Соловьев, наконец-то, с Отечеством расплевались. Но не без ощутимых потерь.
Отставной прапорщик-белобилетник Борис Соловьев, картежник и прощелыга, прицепившийся к Матрене еще в Петрограде, умело волочил ногу и надсадно кашлял в платок, когда это требовалось - при военном, казенном интересе к нему. В остальное время лихо вливал в себя все, что горит, и, как подозревала Матрена, хоть и гнала от себя эти подозрения, не пропускал ни одной юбки, совершая лихие петушиные атаки.
Матрена не раз, озлясь от беспробудного пьянства дружка или учуяв чужой бабий запах на кавалере, била его с размаха тяжелой рукой куда попадя - то блан-манше ему под глазом разрисует, то красную юшку из носа пустит. Но Борька и ей засаживал так, что на его мужское естество обижаться Матрене было грех. К тому же, в одиночку пробираться через бурлящую Рассею боязно до жути: с маменькой и сеструхой Варькой Матрена разругалась еще в Омске.
Из-за Борьки же, самца кабанистого, попытавшегося, сопя, пристроиться к молоденькой и смазливой Варьке. Матрена раз отогнала, два. Но Варька была неотлучно при маменьке, тут же крутились покойного папашки блудливая племянница Нюрка и его же полюбовница из Покровского Катька Печенкина. Тоже имели на
Борьку интерес! Потому Матрену это «опчество» бесило до рвоты, да и не нанималась она им в няньки на всю жизнь.
И прихватив львиную долю сбережений, оставшихся от убиенного папашки, Матрена подалась из Омска на восток. Аккурат, когда к колчаковской столице подступили большевики, и началась великая неразбериха драпа. Понятно, что похотливый самец Борька недолго выбирал: собственные яйца тешить в полных голодранцах или хоть какую-то перспективу в никчемной жизни заиметь. Огреб от Матрены очередную порцию тумаков, потом покаянно отпыхтел на ней ночь и - ту-ту, паровоз!
Вполне благополучно в чехословацком эшелоне миновали бурлящий Красноярск, отсиделись в офицерском пульмане, пока в Иркутске чехи торговались с красными насчет «верховного правителя».
Под россказни Матрены о величии ее папеньки при царском дворе, Борька удачливо резался в карты с галантными офицерами генерала Гайды, вынимая из пьяненьких партнеров червонцы с николашкиным профилем, лыскал на халяву коньяки с мадерами и горланил песни. По ночам, под неумолчный стук колес, в отведенном им с Матреной тесном купе, до седьмого пота удовлетворял ее бабью ненасытность и клялся подруге в верности, зажевывая клятвы соленым омулем и вареной курицей из офицерского вагон-ресторана.
Так до Читы и доползли, провоняв паровозной сажей и соленой рыбой. Тут все и застопорилось. Злые и непреклонные семеновские казачки парочку из чехословацкого эшелона высадили, благо к стене пакгауза не поставили, как некоторых из обнаруженных в эшелоне «посторонних лиц». Борька затих, как обоссанная мышь, а Матрена, на удивление, развила кипучую деятельность - ишь, до самого Семенова дошла, замутив местных газетчиков.
Еще больших страхов натерпелись, когда их дальнейшей отправкой во Владивосток занялась контрразведка атамана. Со зловещей вежливостью, ночью подняли с постели, на обшарпанной пролетке, песчаными улицами без единого фонаря, привезли на грязный первочитинский перрон, кишаший гомонящими солдатами и другим вооруженным сбродом. Долго марьяжили в заплеванной комнатенке при вокзальной комендатуре, потом спешно затолкали в трогающийся поезд - другой чехословацкий эшелон, без пульманов и вагон- ресторана - в вонючую теплушку, пропахшую карболкой, которая все равно не могла перебить махровое амбре мочи и фекалий.
Теплушку занимала санитарная команда - дюжина молчаливых словаков при носатом тщедушном фельдфебеле в больших роговых очках. Попутчиков они приняли безропотно.
Вагоны застучали на стыках, огни Читы скрылись. И только тут Матрена обнаружила: два чемодана с тряпками при ней, брезентовый саквояж тоже, увесистый сверток царских ассигнаций надежно покоится в ущелье меж могучих грудей, щепоть бриллиантов и столбик золотых червонцев надежно запрятаны в складках юбки. А вот ридикюль с золотыми цацками, самоцветными камешками и бумагами, полученными от отца, при спешной посадке в эшелон пропал! Долго выла в ночи Матрена, кляня семеновскую контрразведку, чем на всю дорогу перепугала словаков-санитаров.
Содержимое ридикюля осело в контрразведке, но даже в тридцатые годы, подвизаясь в рижском цирке то ли укротительницей, то ли наездницей, Матрена уверяла: в Чите ее ограбил лично атаман Семенов.
Глава 11. ПИСАРЕНКО, 30 декабря 1993 года
СЕГОДНЯ Дмитрий написал рапорт. О предоставлении очередного отпуска за 1993 год. По графику отпуск полагался в августе, что уже выглядело для опера делом несбыточным, ну, а уж когда подошел август, капитану Писаренко популярно разъяснили, что в условиях складывающейся в стране общественно-политической обстановки с отпуском придется повременить. Вообще.
Время и впрямь не радовало. За неприступной стеной столичного Садового кольца российский парламент бодался с президентом, высокое начальство было на нервах, остальной начальствующий состав - в тревожном ожидании. Из министерства шли указивки насчет усиленного варианта несения службы, а потом усилении усиления.
Когда война у «Белого дома» благополучно завершилась, отпуск снова отодвинулся: в связи с инспекторской проверкой, устроенной в райотделе областным начальством. А потом, новые уголовные дела - как перли валом, так и прут. И вот уже - мороз и солнце, день чудесный.
Дмитрий сидел у окна, смотрел, как взъерошенный от мороза воробей торопливо подбирает крошки печенья, щедро насыпанные операми на черный от сажи оконный отлив в минуту очередного проветривания кабинета от табачного застоя. Рапорт начальство рассмотрит может и сегодня, но пока он уйдет в кадры управления, пока то да се. После Нового года и отчетов, видимо, удастся-таки двинуть в отпуск. За этот год не отгулял практически полностью, а с первого января имеем право и на отпуск следующего года. Вот так два и склеим!
Нет? Да! Потому как напишет капитан Писаренко второй рапорт - на отпуск за 1994 год с дополнительной приписочкой: «... с последующим увольнением»! За три отпускных месяца что-нибудь приглядим, в безработных не останемся. Как-то Лидочка заикалась, что у ее знакомых фирмачей в службу безопасности людишки требуются. А почему бы и нет? Лидочка обязательно устроит наилучшую протекцию.
Розыскная круговерть заставляла Диму раскручивать мозги только в одном, заданном службой и оперативной обстановкой направлении, но остатки нервных клеток, в основном, относящиеся уже к спинному мозгу, Дима практически полностью занял Лидочкой, поставив на былых вздыханиях об СВ из прокуратуры жирный категорический крест.
Димина мама, видя его активное погружение в дела амурные, начала вслух мечтать о внуках, открытым текстом разъясняя своему великовозрастному дитяте-холостяку актуальность создания семейного очага. Дима привычно отшучивался, с удовольствием прокручивая перед глазами самые волнующие фрагменты ночных и дачных забав с Лидочкой.
О, в постели она была бесподобна! Затянувшееся Димино холостячество и ранее сопровождалось, конечно, некоторой сексуальной практикой, однако всё иное меркло в лучах способностей и желаний Лидочки. Безумства на шелковых простынях, в ванной голубого чешского кафеля, на пушистом паласе и даже - мурашки по коже! - в тесной прихожей, не говоря уже о бесчисленных «слияниях с природой», продолжались уже месяцев восемь.
А ВСЁ началось в тот уютный майский вечер, когда Вовчик решил свою вину перед другом детства загладить. К позывам совести это никакого отношения не имело. Вовчику попросту не хотелось терять в лице Димы ценный источник: что репортер уголовной хроники мог подчерпнуть из лаконичного пресс-релиза областного УВД? Он не годился для создания красочных «картинок» в бульварной прессе, наводнившей Читу. Только скелет, без мяса - леденящих душу подробностей, пикантных обстоятельств. А Дима - опер, и он давал Вовчику это мясо. Зачастую - буквально по горячим следам свершившегося преступления.
Большую толику полученного за очередную «жареху» гонорара Вовчик по-гусарски проматывал с приятелем в том или ином пункте общепита, в диапазоне от рюмочной до вполне сносного кафе. В плане, где «принять на грудь», Вовчик был демократичен по максимуму.
Сотрудничество «Дима - Вовчик - читатель» плодотворно развивалось до той поры, пока жажда обресть репортерскую славу в масштабе всей страны, и даже СНГ, не подвигла Вовчика «засветить» на страницах московского «Мегаполиса» некоторые сокровенные подробности двух убийств, в расследовании которых участвовал Дима. Это закончилось печально: к двум трупам добавился третий, а капитана милиции Дмитрия Писаренко предупредили о неполном служебном соответствии. То есть фактически, официальным приказом начальника УВД, сообщили всему милицейскому люду: вот, товарищи, - потенциальный кандидат «на вылет» из органов правопорядка, лицезрейте и трепещите!
