Ломов молчал.
– А Колозин, мне кажется, вовсе не был ему благодарен… – бормотала Любовь Сергеевна, припоминая. – Он говорил ужасные вещи… что раз Снегирев купился на его сказочку, какой он умный… Говорил, что будет забавно поглядеть на выражение лица Павла Антоновича, когда Колозин перед отъездом скажет ему, что от всей души благодарен Снегиреву за хлопоты, потому что убил тех четверых и не знал, как выпутаться… Я… честное слово, я не знала, куда от него деться… Я решила тогда, что Колозин все же слишком много выпил… Но теперь я понимаю, что для пьяного он говорил чересчур логично…
Любовь Сергеевна положила записную книжку и стиснула руки.
– Боже мой, – пробормотала она, – что теперь будет…
– Вы кому-нибудь рассказывали о вашем разговоре с Колозиным? – спросил Сергей Васильевич мрачно.
– Нет. Я… я думала, он хотел посмеяться надо мной… И мне было неприятно вспоминать об этом.
– При вашем разговоре кто-нибудь присутствовал?
Любовь Сергеевна энергично помотала головой.
– А кто-нибудь мог вас слышать?
– Я не знаю… Не знаю. Наверное, мог, – удрученно промолвила она. – Но когда я вышла из гостиной, я никого не заметила.
Когда Сергей Васильевич проснулся на следующее утро, он вспомнил, что вчера вечером едва успел отправить две телеграммы в Петербург и что из-за этого пришлось беспокоить начальника почтово-телеграфной конторы, потому что в Александрове присутственные места закрывались рано.
«Интересно, успеют ли они управиться сегодня… Хотя… Если обыск будет проводить толковый сотрудник… и если нам повезет во втором случае… Мало ли где он или она могли покупать оружие, в самом деле…»
Едва Ломов приехал на службу, следователь Порошин сообщил, что хотел бы обсудить одну бумагу, которую обнаружили на фабрике Селиванова.
– Что в ней? – проворчал Сергей Васильевич. Мысли его всецело были заняты делом Колозина, и ему было непросто переключаться на убийство фабриканта.
– Это черновик купчей, – ответил Михаил Яковлевич. – Впрочем, взгляните сами…
Ломов опустился на стул – скрипучий, старый казенный стул, который мог бы написать мемуары о десятках самых разнообразных людей, которые на нем сидели, – пробежал глазами документ и нахмурился.
– Вздор какой-то… За имение полагается 2000 рублей платы… причем «2000» зачеркнуто, и сверху приписано «1500». Потом и эта цифра зачеркнута, написано 1200. Меркуловы что, совсем с ума сошли? – Ломов поморщился. – Не производят они такого впечатления…
И неожиданно выражение его лица переменилось, причем так стремительно, что Порошину, по правде говоря, сделалось малость не по себе. Только что перед ним был заурядный господин с совершенно невыразительной внешностью, а теперь сидел словно совсем другой человек – напряженный, жесткий, собранный.
– Постойте-ка… – медленно проговорил Сергей Васильевич. – Так Селиванов, значит, ходил по ночам проверять, как лошадь? А если он слышал выстрел в ту ночь, когда убили Колозина, и пошел посмотреть, что происходит? И тогда…
Он замолчал.
– Нет, это не Федор Меркулов, – промолвил он сквозь зубы, глядя мимо Порошина, который ничего не понимал. – Он был на виду, когда убивали Селиванова. Вот что: Анна Тимофеевна хорошо стреляет?
– Она-то? – удивился следователь. – Да она на охоте стреляла лучше многих… генерал был страстный охотник, и она тоже… Они оба были отличные стрелки…
– Оно и видно, – вздохнул Ломов, поднимаясь с места. – Тулуп и борода, которые запомнил свидетель, наверняка тоже объясняются просто. Борода сохранилась с какого-нибудь маскарада, а тулуп позаимствован у одного из слуг. Ружье наверняка в доме, а если она от него избавилась, слуги должны были заметить, что одно из ружей пропало. Это Анна Тимофеевна убила Селиванова.
– Но… за что? – пролепетал Порошин.
– Бумагу не потеряйте, это улика, – бросил Сергей Васильевич. – Он думал, что ее сын убил Колозина, и пытался их шантажировать. Не знаю, при чем тут поджог, но она была у Селивановой, выражала соболезнования? – Следователь несмело кивнул. – Бьюсь об заклад, поджог – тоже ее рук дело. Возможно, она пыталась уничтожить следы этой купчей, но не подумала, что черновик документа может храниться на работе. За дело, милостивый государь, за дело! Сегодня мы должны разобраться с убийством Селиванова раз и навсегда!
Вчера Лидочка сказала Федору, что собирается на следующее утро вместе с братом и сестрой кататься на санках, и пригласила его пойти с ними. Федор попытался сослаться на то, что он уже взрослый, что странно бывшему офицеру – и бывшему ссыльному – кататься на санках, но посмотрел на свежее личико Лидочки, на ее блестящие глаза и сам не заметил, как ответил «да». И наутро он катался с горки на санках вместе с Лидочкой, а Сашенька и Наденька почему-то не пришли. Федор понял, что Лидочка на самом деле пригласила только его одного, а им ничего не сказала, и это было и трогательно, и неловко, потому что он видел теперь, что баронесса Корф оказалась права, и Лидочка действительно им увлечена. Она хохотала, и щеки у нее разрумянились от мороза, и ворсинки на пушистой шапочке смешно стояли дыбом, а потом…
А потом, когда он предложил перекусить у них, потому что их дом был ближе, они двинулись по тропинке через лес. Федор тащил санки, Лидочка оживленно говорила обо всем на свете. Но вот они вышли из леса и стали спускаться к усадьбе, и он сразу же увидел чужие экипажи у ворот и сердцем почувствовал нависшую над домом тень беды. Санки, которые он нес, словно налились свинцом. Лидочка посмотрела на его потемневшее лицо – и враз перестала улыбаться.
– Что это, Федор Алексеевич? – тихо спросила она.
– Я не знаю, – хрипло проговорил он. – Неужели…
Флигель был полон посторонних людей, которые осматривали комнаты. Среди присутствующих Меркулов узнал Ломова, которому по очереди подносили найденные ружья, и он тщательно их осматривал.
– Что все это значит, милостивый государь? – вырвалось у Федора. – Потрудитесь объясниться…
Он осекся, увидев в глубине комнаты мать, которая сидела в кресле, сложив руки на коленях.
– Меня вот что интересует, – сказал Ломов, отдавая коллеге очередное ружье, которое он осматривал, и, поворачиваясь к Федору, спросил: – Вы знали, что ваша мать собирается убить Селиванова?
– Он ничего не знал, – подала голос Анна Тимофеевна. – Я сама решила убить Куприяна Степановича.
Лидочка побледнела и приоткрыла рот.
– Потому что он вас шантажировал? – спросил Ломов.
– Из-за него мой сын чуть не покончил с собой, – ответила Анна Тимофеевна. – Деньги тут ничего не значили, поверьте!
– Он думал, что я убил Колозина, – проговорил Федор устало. – И стал требовать, чтобы я продал имение за бесценок. Я не убивал Колозина, но Селиванов видел, как я увозил его тело из нашего сада. Я только что вернулся из ссылки, и если бы он обвинил меня в убийстве… Кто бы поверил, что убийца – не я?
Вошел Порошин, неся двустволку, и протянул ее Ломову.
– Взгляните, Сергей Васильевич… Она висела на стене, но по следам на пыли я понял, что ее недавно снимали.
Анна Тимофеевна отвернулась.
– Зачем дом-то подожгли? – деловито спросил Ломов, осматривая ружье.
– Он говорил, что оставил письмо, в котором обвинил моего сына в убийстве, – ответила генеральша.
– А если бы погибли люди? – Сергей Васильевич едва заметно кивнул, возвращая двустволку Порошину.
– Ну так никто же не пострадал… И дом был застрахован.
«А если бы и пострадал, – мелькнуло в голове у Ломова, – она бы утешала себя тем, что сделала все, чтобы Селиванов больше не мог навредить ее сыну».
– Где тулуп и борода, в которых вы охотились за Куприяном Степановичем?
– Я их уничтожила.
– А от ружья почему не избавились?
– Слуги бы сразу же заметили, что его не хватает. Мне не нужны были лишние вопросы.
Ломов вздохнул.
– Вы понимаете, что мне придется вас арестовать?
– Понимаю. Но не трогайте моего сына… Он тут ни при чем.
Тут Лидочка, про которую присутствующие, по правде говоря, уже успели забыть, разразилась слезами. Федор бросился к ней, неловко пытаясь ее успокоить, и предложил отвезти ее домой.
– Нет… – пролепетала девушка, вытирая слезы, – я лучше останусь… Если я смогу… быть чем-то вам полезной…
Она посмотрела на Федора с такой надеждой, что даже старый циник Ломов смущенно кашлянул и отвел глаза.
«Почему мне кажется, что кого-то здесь не хватает… Ах да, Амалия Константиновна! Любой другой человек заинтересовался бы, что происходит, и пришел бы сюда… но не она…»
Он отправился на поиски Амалии, которая обнаружилась в той самой гостиной, где он увидел ее в день своего приезда. Вид у баронессы Корф был хмурый, она щурилась на огонь и постукивала тонким белым пальцем по подлокотнику кресла.
