Наиболее трудная часть приема осталась позади. Князь Воронцов едва сумел сдержать распиравшее его ликование. В следующий час намечался бал. Шведской аристократии следует доказать, что русские послы сильны не только в дипломатии, но и в искусстве танца.
Выйдя из замка, князь прямиком направился к гостинице.
Отель, расположенный за пределами дворца, не уступал по крепости самому замку. Стены, выложенные из красного гранита, скорее напоминали могучую цитадель, нежели место для постояльцев. История гостиницы также хранила немало роковых тайн, и частенько его жильцы из удобных отапливаемых комнат отправлялись прямиком в башню, предназначенную для государственных преступников.
Князь вспомнил о том, когда именно впервые перешагнул порог этой башни. Ведь именно в ней располагалась опочивальня герцогини и над самым балдахином, под которым скрывалась ее постель, располагалась каменная балка, к которой подвешивали узников.
Князь подошел к окну.
Озеро было спокойным. Гладкую поверхность не потревожило даже дуновение ветерка. Место тихое, на редкость красивое, но князю Воронцову было всякий раз не по себе, когда он приезжал к герцогине на ужин. Даже озеро, с виду такое безмятежное, хранило в своих водах немало секретов. Одна из которых была связана с пропажей окольничего Адашева, исполнявшего роль посыльного. Последний раз его видели в трактире недалеко от замка. Вот только до гостиницы он так и не добрался. А вместе с ним пропал кошель с золотыми монетами и грамота, отписанная государю. Внешне все смахивало на обыкновенный грабеж, какой может случиться в любом уголке Европы, — вот только кошель с именными знаками князь Воронцов заприметил на поясе у графа, возглавлявшего тайный приказ. Не исключено, что тело бедного окольничего находилось где-то на глубине озера, обглоданное раками до самых костей.
За спиной раздался едва заметный скрип. Так бывает, когда по комнате прогуливается легкий ветерок. Князь обернулся. У порога стоял Григорий Обольянинов.
Роман Воронцов сел за стол и, взяв перо, произнес:
— Вот что, Григорий Юрьевич, я сейчас напишу письмо. Передашь его князю Ромодановскому. Скажешь, что от меня. Он тебя немедленно призовет.
— Сделаю, Роман Артемьевич, — охотно проговорил окольничий.
— Ежели что, перстенек покажешь мой именной, его всякий в приказе знает. Он тебе будет вместо пропуска.
— Не позабуду, — взглянул Григорий на золотой перстень.
Ярко полыхала свеча, отбрасывая тени на камзол князя. Гусиное перо бойко бегало по бумаге, вырисовывая буквы. Наконец было поставлено последнее слово. Князь уверенно расписался и скрутил лист бумаги.
— Спрячешь куда-нибудь подальше. Так что береги это письмо пуще жизни. А на словах передашь вот что… Скажи, что в свите нашего государя есть изменник. Шведский король знает о каждом шаге Петра Алексеевича и не очень-то верит в его чудачества. А теперь ступай! Возьми моего коня.
Спрятав грамоту глубоко за пазуху, посыльный произнес:
— Хорошо, хозяин.
На стенах крепости полыхали огромные факелы, свет от которых, падая на водную гладь, разбегался тысячами мерцающий огоньков. У ворот с алебардами на плечах стерегли вход гвардейцы короля. Через какой-то час мост будет поднят и до самого утра отрежет его обитателей от города. Фортеция уже давно потеряла военное значение, однако гарнизон держался так, как если бы ожидал близкого нападения.
Скорым шагом Обольянинов обогнул небольшой мысочек, поросший камышом, а потом утонул в ночи.
На верхнем этаже дворца вспыхнул свет, — камердинеры зажигали свечи. Через каких-то полчаса зал наполнится знатью. Князя Романа Воронцова интересовала одна дама лет сорока. Некрасивая, обделенная вниманием, она буквально ловила каждый мужской взгляд, даже невзначай обращенный в ее сторону. Те немногие, кому удалось побывать в ее объятиях, утверждали, что в искусстве любви ей не было равных. Но самое главное заключалось в том, что женщина приходилась родственницей Карлу ХII и все секреты королевского дома покоились на кончике ее языка.
Князь Воронцов поежился, вспомнив некрасивое лицо герцогини. Придется использовать весь свой дар убеждения. На какие только жертвы не приходится идти ради родного отечества!
Со стороны бального зала раздалась негромкая музыка — звучала флейта, приглашая гостей проходить в зал. Князь Роман Воронцов подошел к зеркалу, поправил малость сбившейся парик, одернул камзол, расправил на нем складки. Вот теперь самое время, чтобы предстать перед герцогиней.
* * *
Едва за князем закрылась дверь, как из-за потайной двери вышел худощавый невысокий человек в темно-синем камзоле. Лицо простоватое, слегка вытянутое: при первом взгляде казалось, что оно напрочь лишено каких бы то не было чувств, но глаза, глубоко запавшие в орбиты, выглядели на удивление проницательными. Это был доверенное лицо короля.
— Ты все слышал, Христофор?
— Да, ваше величество.
— Надеюсь, мне не нужно вам подсказывать, что вы должны делать?
— Мои люди готовы, — отозвался он с готовностью, — и ждут распоряжений.
— Вот и славно. Приступайте!
Глава 25 БОМБАРДИР ПЕТРУША МИХАЙЛОВ
Петра Алексеевича влекли новые страны, и негостеприимную Ригу он покидал без особого сожаления, понимая, что его инкогнито раскрыто.
Прижавшись бортом к причалу, на волнах покачивался огромный фрегат «Святой Георгий», на котором русскому государю предстояло отправиться в Пруссию. По соседству со «Святым Георгием» стоял могучий корабль под голландским флагом.
— Чье судно? — спросил царь, повернувшись к думному дьяку Украинцеву, который, казалось, ведал обо всем на свете.
— Это боевой голландский корабль, государь, — протянул тот уважительно, осматривая иноземное судно. — Восемьдесят пушек насчитал. А может, и поболее будет.
— Что у тебя рожа такая хитрая, дьяк? — спросил Петр Алексеевич. — Надул, что ли, кого?
— Как тебе сказать, Петр Алексеевич. С Риги-то нас выпроводили, а ведь не знает швед, что мы еще сюда вернемся. Я ведь и план крепости нарисовал. Может, еще и сгодится!
— Может, и сгодится, — хмуро буркнул Петр, думая о своем.
Когда-то за прибалтийскую землю пытался зацепиться его родитель Алексей Михайлович. Знал бы покойный батюшка о том, что в шведскую землю его отпрыску придется входить под вымышленным именем…
— Что у тебя еще?
— Уже загрузились, государь. Тебя ждем.
— Что за дурья башка! — в досаде воскликнул Петр Алексеевич, хлопнув ладонями по бокам. — Сказано же: я Петр Михайлов, бомбардир Преображенского полка.
— Так-то оно, конечно, так, — виновато залепетал думный дьяк. — А только оно как-то непривычно.
— А ты привыкай, бесталанная головушка. В Европу едем! А теперь сызнова обзови!
Выпятив тощую грудь, дьяк рассерженно сдвинул брови:
— Ну чего встал, Петрушка! Давай на корабль беги, если не хочешь от Франца Лефорта розги схлопотать!
Лицо Петра неприязненно дернулось, рука с дубиной взметнулась было для удара. В какой-то момент дьяку показалось, что она опустится на его спину, но уже в следующий момент заточенный конец посоха уверенно воткнулся в песок, а Петр Алексеевич разразился громким смехом. Шведы, плотной группой стоявшие неподалеку, с удивлением смотрели на развеселившегося Петра. Недоуменно переглядывались — оказывается, русский царь способен быть и таким.
Государь Петр Алексеевич вступил на трап. Дерево под его тяжелым шагом прогнулось, заскрипело, грозя развалиться по кусочкам.
— Петруха, может быть, тебе подсобить? — поинтересовался думный дьяк, стоящий за спиной. — А то ведь и шею свернуть можешь.
— А ну пошел! — взмахнул тростью государь. — Обойдусь!
Крепко уцепившись рукой за поручни, Петр Алексеевич уверенно прошел по трапу. И не сумел сдержать вздоха облегчения, когда ступил на борт фрегата. Матросы с улыбкой наблюдали за передвижениями государя, отмечая его справный шаг. Здесь же на палубе, возвышаясь на целую голову над остальными, стоял Лефорт, так же широко улыбаясь.
Приобняв Петра, взошедшего на борт, он весело сообщил:
— Пришло письмо от курфюрста прусского Фридриха. Питер, кажется, твоему инкогнито пришел конец, герцог ждет тебя в своем дворце.
Махнув безнадежно рукой, Петр произнес:
— Все едино! Ну, чего, ротозеи, повылупились! — Густые брови государя грозно сомкнулись на самой переносице. — Тронулись! Курфюрст прусский дожидается.
Ветер надул паруса. Корабль качнуло.
— Отдать швартовы!
Петр Алексеевич впервые видел Балтийское море. Вцепившись в борта, он смотрел вдаль, не замечая того, что ветер, явно злясь, трепал его кудри. Казалось, что холод не брал его совсем.
