Я люблю давать советы. Изменить скорость удара о землю с шестидесяти до сорока восьми – это все равно что спрыгнуть не с шестого этажа дома, а с пятого. Но все-таки…
– Сними автомат! – прокричал я. – Иначе тебя провернет как в жатке!..
С «МП-38» в одной руке и ремнем с подсумком в другой чекист, оттолкнувшись, исчез из моего поля зрения.
«Юля, если что, знай, что я ехал к тебе…» – это было последнее, что в моей голове было осознанно и ясно.
Потом была карусель. Меня било о землю, я видел небо, меня било небо, я видел землю и уже не держал я в руках ни подсумка, ни автомата…
И последний удар обо что-то мягкое, но большое, выбил из меня сознание, как пыль из ковра…
Часть V
В никуда
Дышать было трудно. Но коль скоро я делаю вывод об этом, значит, еще жив. Раскрыв глаза, я увидел траву. Перед глазами моими какими-то рывками появлялись и исчезали кукушкины слезки, медянки, костяника, еще что-то, что уже выходит за рамки моих познаний растительности…
Дышать трудно, потому что вишу я вниз головой. Сразу вспомнился качающийся на столбе русоволосый парень из Гереженивки.
Приглядевшись, я обнаружил и то, что постоянно мельтешило перед глазами и мешало любоваться цветами. Это были пятки. Пятки стоптанных штиблет, хорошо мне знакомых, перепачканных углем.
– Мазурин… – слабо позвал я.
Картинка перед глазами мгновенно остановилась, я увидел лес, а потом небо. А после, как награду – черную, запыленную одноглазую рожу. Русый подполковник был теперь похож на Стаханова – глаз его, белый и вечно подвижный, ощупывал меня, и вскоре прищурился. Вероятно, то, что я сейчас вижу перед собой, – это улыбка.
– Очнулся, скотина… – сказал Мазурин. Он был так рад, что уже не подбирал выражений. Я думаю, что же он сейчас произносил мысленно, если мое возвращение к жизни вырвало из его уст такое ласковое, нежное – «скотина». – Я знал, я знал, что очухаешься!.. Эй, Касардин, а мы ведь ушли, кажется…
Огромная капля его пота, смыв со лба грязь, упала мне прямо в глаз.
Я отстранил его голову рукой и перевалился на живот. Прислушался к себе.
Во-первых, болит голова. Но еще бы ей не болеть… Во-вторых, на свет я смотрю без паники. Значит, нет сотрясения. Руки, ноги, все двигается… Где пробел?
Я сел на землю и покрутил головой.
– Тебе повезло. Рядом с насыпью была воронка. Попали бы они чуть левее, и немцам пришлось бы ремонтировать путь. – Чекист правильно понял мои действия. – Выворотило целый бруствер вокруг ямы, с ним ты и встретился.
Словно понимая что-то, он прижал палец к моему веку и поднял его, озабоченно заглянув под него.
– А не пошли бы вы в баню, Мазурин.
– Пошел бы, – сокрушенно заговорил он, усаживаясь рядом. – С удовольствием бы пошел. Но от бани лучше всего сейчас валить подальше.
– Сколько я без сознания?
– Час, может, меньше… Во всяком случае, я устал тащить ваше тело.
– Мог бы не тащить.
– Черта с два. Вам интересно, что случилось с поездом, или это уже так, проходной эпизод в вашей жизни?
Я ухмыльнулся. Да, я забыл про поезд.
– Мы спрыгнули, и по нас резанули несколькими очередями… Но мимо, слава богу. Потом с платформы лупили из пулеметов, пока это не перестало иметь смысл. Я схватил вас и поволок в лес…
Опять – лес…
– А через час вы очнулись. Один раз я упал. Простите, но, падая, я сел на вашу голову.
– Теперь понимаю, отчего она у меня болит, Мазурин. В мой мозг попала часть вашего. Какая захватывающая история о поезде. Вы ее закончили?
Он вытер нос. Потом лоб.
– Я так думаю: немцы успели перевести стрелку – и поезд пролетел мимо сортировочной. А жаль. Было бы хорошо, если бы он приехал на вокзал, где стоял состав с боеприпасами.
Я представил безумный поезд, несущийся сквозь линию фронта в тыл советским войскам. Подарок…
– Скорее всего гансы забрались-таки в кабину и остановили его. Хотя… – Подполковник почесал висок. – Останови поезд, котлы так бы рванули, что… Может, хватит об этом?
– Где мы находимся? – Я встал и сделал несколько пробных шагов. Если не считать легкого головокружения, что неудивительно после часа нахождения на чужой спине вверх тормашками, после прыжка с подножки я неплохо сохранился.
– Я ушел, опасаясь приближаться к городу, на юго-восток. Сейчас слева от нас тот город, что справа – понятия не имею. Но вы на ногах, и это радует.
– Вам не терпится сдать меня на Лубянку, чтобы спасти семью? – полюбопытствовал я.
– Ваш вопрос не требует ответа, Александр Евгеньевич. Вы знаете ответ.
Я выбрал из двух лежащих на траве совершенно одинаковых автоматов похожий на мой. Закинул его за спину.
– И все-таки, – не глядя на Мазурина, продолжил я экскурс в теорию нравственности, – ответьте. Вы собираетесь выйти вместе со мной из окружения и передать в руки коллегам, зная, что меня ждет?
– А как бы вы поступили на моем месте?
Я развернулся и направился в глубь проклятого леса.
– Вы не отвечаете?
Я улыбнулся. Жаль, что Мазурин этого не видит. А фыркать, рождая у него догадку, у меня не было сил.
– Возможно, я явился бы в НКВД и сказал: «Товарищ генерал, мною установлено имя человека, находившегося в кабинете Кирова первого декабря тридцать четвертого года вместе с Касардиным. Это Петров Петр Петрович, уроженец города Ленинграда»
Мазурин шел сзади, и я чувствовал, как он ухмыляется. Так, быть может, и он «видел» мою улыбку?
– А потом мои коллеги находят Петра Петровича, и он с удивлением констатирует, что впервые слышит и о Касардине, и о Кирове. И что ни разу в Смольном он не бывал. Зачем ему Смольный? Он простой человек, его дело – болты на Путиловском вытачивать…
– Ваши коллеги настолько глупы, чтобы допрашивать человека, который умер на ваших глазах?
Мазурин некоторое время шел молча. А потом догнал меня и крепко вцепился в плечо. Он хочет возразить?.. Я развернулся, чтобы лица наши встретились. Скажу первым…
– Или вас душит долг? – выдохнул.
– Касардин, – чекист говорил свистящим шепотом, – есть человек, который развенчает эту версию.
– Кто же это?!
– Шумов!
Я едва не задохнулся от такого предположения.
– Но он же!..
– Покажите мне его труп, – приказал криком Мазурин. – Покажите, и, как только мы выберемся из окружения, мы расстанемся! Вы уйдете, а я, дав себе сутки для поиска имени погибшего в этих числах ленинградца и подготовив дезинформационный доклад, переступлю порог на Лубянке!.. – Прокашлявшись так, что на глазу выступила слеза, он прокричал: – Вы можете убедить меня в том, что Шумов мертв?!
Я молчал, оглушенный.
– Поэтому не начинайте больше этот разговор. – Подполковник повесил автомат на шею и, еще раз прокашлявшись, сплюнул. – У меня нет выбора.
– Что это? – Прислушавшись, я закрыл глаза. Услышанное мною было так неожиданно, что я забыл, о чем мы только что говорили.
– Не может быть… – прошептал Мазурин, глядя туда, куда я показывал пальцем.
Где-то недалеко, не более чем в ста метрах от нас, слышалась русская речь…
Пригнувшись, я побежал к зарослям шиповника. Через мгновение рядом со мной рухнул на землю чекист.
– Вы слышали? – спросил он меня, словно это не я обратил его внимание на звуки.
Поляна была передо мной как на ладони.
И на нее, оглядываясь и держась наготове, один за другим выходили из чащи бойцы…
Двенадцать красноармейцев, и среди них – трое командиров.
– Товарищи!.. – крикнул Мазурин.
У «товарищей» на всех было три винтовки Мосина и один «шмайссер». Если не считать «ТТ» в руке одного из командиров.
– Кто вы? – последовал крик.
– Подполковник Красной армии Мазурин и арестованный Касардин!
Один из командиров встал, тот самый, с «ТТ».
– Покажитесь! – приказал он.
Я поднялся, держа руки так, чтобы их было видно. На плече моем висел автомат. Поднялся и Мазурин.
– Подойти ближе! – Видимо, напряжение капитана (я сейчас вижу по петлицам, что это – капитан) было так велико, что я видел побелевшие пальцы, державшие пистолет.
Не опуская рук, я пошел ему навстречу. Выйдя из-за моей спины, рядом шагал чекист.
– Русские… – шептали его губы…
//- * * * -//
Из окружения нас вышло пятеро. Капитан, мы с Мазуриным и двое бойцов – один совсем молодой шкет и пожилой мужик из-под Астрахани. У нас на всех был капитанский «ТТ», и мы умирали от голода…
Нас чудом не расстреляли с передовой позиции. Поверили тогда лишь, когда капитан, оставив нам «ТТ», поднялся и, плача, пошел навстречу советским окопам…
Его приняли, и через минуту шестеро крепких бойцов из разведки заволокли нас, обессиленных, в траншею.
– Откуда вы? – спрашивал командир батальона, седой как лунь майор.
