Исполнив свой долг в отношении покойного Пикара, Кадфаэль извинился и пошел проведать брата Марка. Он нашел его в теплой комнате раскрасневшимся и, похоже, уже пришедшим в себя после доброго ужина и переодевшимся в сухую одежду. Тот уже собирался просить дозволения вернуться к исполнению своих обязанностей в приюте Святого Жиля.
— Подожди меня немного, брат, — попросил его Кадфаэль. — Я составлю тебе компанию. У меня есть там одно дело.
А пока что у него было дело здесь, в обители, и касалось оно двух молодых людей, которых он нашел в приемной аббата и которые, судя по всему, вовсе не нуждались в его обществе, ибо нашли себе куда более могущественного покровителя и вполне доверяли ему, что, видимо, отчасти объяснялось изрядной порцией доброго вина, снявшего страшное напряжение этого вечера. Поэтому Кадфаэль ограничился тем, что выказал аббату знаки почтения, принял от молодых людей изъявления горячей благодарности, обменялся на прощание многозначительными взглядами с аббатом Радульфусом и предоставил всех троих их беседе, которая развивалась в благоприятном для них направлении и затрагивала, похоже, имена не только присутствующих.
Эти два добросердечных ребенка излучали благодарный свет на всех тех, кто в беде пришел к ним на помощь. Такие юные, пылкие и беззащитные, они были теперь счастливы. Аббат, наверное, будет присматривать за ними. Девушку поместят в какую-нибудь тихую женскую обитель или устроят в одном из процветающих маноров* 3, а юношу определят на какую-нибудь службу, какую тот выберет сам, ибо теперь он свободен от обвинений и сам себе хозяин. Однако аббат Радульфус не станет разлучать их, ибо он слишком мудр, чтобы пытаться разъединить то, что соединил сам Господь Бог вкупе со своими ангелами.
А между тем если Кадфаэль был прав в своих предположениях, то следовало подумать и о других, тем более что надвигалась ночь.
Он возвратился в общую комнату, где подле камина его с нетерпением поджидал брат Марк, впрочем вполне довольный. О никогда не сидел так долго в тепле, с тех самых пор, как дал обет послушничества, а после купания в ледяных водах Меола это было в самый раз.
— Все в порядке? — спросил он с надеждой в голосе, когда они с братом Кадфаэлем шли в темноте через Форгейт.
— Полный порядок! — ответил Кадфаэль так сердечно, что молодой монах затаил дыхание и воздержался от новых вопросов. — С молодой леди, за которую ты молил Бога несколько дней назад, теперь все в порядке, — весело продолжил Кадфаэль. — Аббат присмотрит за ней. А все, что мне нужно в приюте, так это перемолвиться парой слов с твоим старым Лазарем, покуда он еще здесь. А то ведь знаешь, как они держат нос по ветру, чуть что — снимаются с якоря, поднимают паруса, и ищи-свищи.
— Я вот и сам думаю, может, он останется у нас? — признался брат Марк. — Он любит Брана. А мать мальчика долго не протянет, она уже повернулась спиной к этому миру. Нет, конечно, не к сыну, но она чувствует, что и он уходит от нее и что у него теперь есть свои святые, — объяснял один из этих самых святых, не причисляя, впрочем, себя к этому лику. — Она убеждена, что Брана хранят небеса. Кадфаэль подумал, что и на земле, наверное, есть кое-кто, кому не безразлична судьба мальчика. Двое благодарных и счастливых молодых людей без утайки рассказывали аббату Радульфусу в его приемной историю всей своей жизни. Йоселин имел пытливый ум и открытое для любви сердце, да и сердце Иветы в пылу обретения свободы было открыто для любого человека, который был добр к Йоселину, независимо от его происхождения и состояния здоровья.
На открытом крыльце приюта сидел старый Лазарь, молча, без движения, терпеливо, прислонившись своей прямой спиной к стене. Он сидел на скамье, поджав под себя ноги, как это делают на Востоке. Свернувшись калачиком, под его левой рукой лежал беспокойно спавший Бран, прижимая к груди деревянную лошадку Йоселина. Висевшая над входом небольшая лампа отбрасывала слабый свет на его тоненькие руки, обрастающую волосами голову и его лицо со следами размазанных по нему слез. Когда подошли Кадфаэль с братом Марком, мальчик проснулся и сонно посмотрел на них из своего уютного гнездышка. Лазарь убрал свою длинную руку и дал мальчику встать со скамьи.
— Что случилось, Бран? — озабоченно спросил брат Марк. — Что ты делаешь здесь в такой час? Почему не в постели?
Бран крепко обнял монаха, наполовину с облегчением, наполовину с обидой, и, закутавшись в складки его новой рясы, принялся пенять брату Марку:
— Вы оба ушли! Оставили меня одного. Я не знал, где вы… Я боялся, что вы не придете! Он так и не вернулся!
— Ну что ты, он обязательно вернется, вот увидишь. — Брат Марк прижал мальчика к себе и взял его за руку, но тот вовсе не собирался расставаться со своей на мгновение оставленной деревянной лошадкой. — Ну иди, иди ложись! Потом я тебе все расскажу. С твоим другом все в порядке, он счастлив, и ему больше не нужно прятаться. Все зло теперь исправлено. Ступай же, ты услышишь все от меня, а потом еще раз и от своего друга, когда вновь увидишься с ним. Обещаю тебе.
— Он сказал, что я буду его оруженосцем, научусь считать и читать по-латыни. — Строго напомнив все это двум своим присутствующим здесь покровителям и одному отсутствующему, сонный Бран позволил брату Марку увести себя в дом. Обернувшись на ходу, брат Марк увидел, как кивком головы Кадфаэль одобрил его действия, и вместе с мальчиком удалился.
Когда Кадфаэль присел на скамью рядом с Лазарем, тот не пошевелился и не вымолвил ни слова. Давным-давно за свою долгую жизнь он избыл в себе все: удивление, страх и желания. Он сидел, уставив свои зоркие серо-голубые глаза в ночное небо, которое напоминало теперь бегущую воду, — темные облака неспешно текли к востоку на свежем поднебесном ветру, однако здесь, внизу, не шелохнулся ни один листок.
— Ты, должно быть, слышал, что брат Марк сказал мальчику, — Кадфаэль поудобнее прислонился спиной к стене. — Слава Богу, так оно и есть! Все зло исправлено. Убийца Юона де Домвиля схвачен, его вина практически доказана. Все кончено. Жалеть нечего и раскаиваться не в чем. Он не только убил своего дядю, но и подло предал друга, который доверился ему. А кроме того, самым бесстыдным образом обманывал несчастную девушку. Все кончено. Тебе не о чем больше беспокоиться.
Сидевший рядом человек молчал, ни о чем не спрашивал и лишь слушал.
— С ней все теперь будет хорошо, — продолжал Кадфаэль. — Король наверняка разрешит нашему аббату быть ее новым опекуном. Радульфус строг и рассудителен, но также добр и отзывчив. Ей больше нечего бояться, даже женихов, охочих до благ мирских. Никто и никогда не сможет теперь поступить вопреки ее желанию и в ущерб ее счастью.
В складках плаща Лазаря послышалось некое движение, он повернул голову. Из-за тряпки, закрывавшей его лицо, прозвучал глухой, низкий голос:
— Ты сказал только о Домвиле. А второе убийство?
— Что «второе убийство»? — переспросил Кадфаэль.
— Около часа назад я увидел факелы между деревьев, когда искали Годфри Пикара. Я знаю, он мертв. В этом убийстве обвиняют того же человека?
— Агилон понесет наказание за убийство своего дяди, его вина почти доказана, — сказал Кадфаэль. — Зачем же искать еще кого-то? Если даже его незаслуженно обвинят в убийстве Пикара, разве это изменит его участь? Да его и не обвинят в этом, этого нельзя доказать, поскольку Годфри Пикар вовсе не был убит этим убийцей.
— Откуда ты знаешь? — невозмутимо спросил Лазарь, однако было ясно, что он заинтересовался.
— Пикару не устраивали западню. Когда его убили, он был в трезвом уме и добром здравии, однако этого оказалось недостаточно, чтобы остаться в живых. Он не был убит убийцей, но был остановлен на дороге и вызван на поединок. Пикар имел кинжал, а его противник был безоружен. Видимо, Пикар решил, что легко возьмет верх в этом поединке, — вооруженный против безоружного, мужчина, полный сил, против семидесятилетнего старика. Он успел вытащить кинжал, но этим дело и кончилось. Удар был отведен в сторону, его оружие не было пущено в ход. Его противнику хватило голых рук. Пикар не принял в расчет силу гнева праведного.
— Должно быть, между теми двумя людьми была страшная вражда?
— Да, старая и страшная. Постыдная для молодой леди брачная сделка. Теперь девушка свободна и отомщена. Небеса никогда не ошибаются.
И вновь между ними повисла тишина, но эта тишина была тонкой и легкой, словно в любое мгновение готовая приподняться вуаль или мотылек, беззвучно вспорхнувший во тьме. Глаза старика вновь обратились к небесам, к неторопливому, размеренному потоку плывущих на восток облаков. Сквозь эту темную вуаль слабо просвечивали звезды, однако внизу лежала тьма. Кадфаэль подумал, что за вылинявшей синей тряпкой, закрывавшей лицо Лазаря, спрятана, наверное, мягкая, спокойная улыбка.
