– Нет, – ответил он. – Наша семья совершенно счастлива.
– Вот как? Интересно… Ничего, что я захватил с собой господина Лебедева? Аполлон Григорьевич как узнал, что я на прием еду, вцепился и рыдал, чтобы его взяли. Жить не может без светских развлечений, такой шалун…
– Ярцев столько шампанского запас, что купаться можно.
– Недешево скромному чиновнику обходятся свадьба. А впереди еще венчание…
– Недешево, – согласился Серж. – Только не ему, а мне.
– Тогда я совершенно спокоен, – сказал Ванзаров.
Серж извинился и отошел.
Прием плавно катился по намеченному пути. Все гости приехали, официанты разносили шампанское. Господа и дамы разбились на группки, беседуя о чем-то легком и непринужденном. Аполлон Григорьевич выбрал симпатичную особу и откровенно приударил за ней, осыпая остротами и комплиментами, чем вызывал ее восторг и легкое удивление ее мужа, влиятельного лица. Прочие не менее влиятельные лица фланировали по залу. Ванзаров старался не упускать из виду Каренина, при этом подмечая, что происходит вокруг. Следить за всем сразу было трудно, деталей и мелочей слишком много. Он не мог найти Ани, которая была так скромна, что затерялась где-то в толпе или вовсе отошла. И графа Вронского что-то не было видно. Зато он заметил, как через толпу, сверкая погонами, пробирался Кирилл Вронский. Поручик подошел к группке, где стояла Надежда Васильевна, и поздоровался. Кажется, она представила его своим новым знакомым. Вронский был чрезвычайно оживлен, рассказывал что-то смешное и, не стесняясь, размахивал руками, забрав на себя все внимание. Как видно, умел стать душой компании. Оглянувшись, Вронский заметил Ванзарова, помахал ему, делая знаки, что подойдет чуть позже.
В той части зала, где была установлена цветочная арка, Ярцев отдавал указания перед началом официальной части, руководил официантами, не замечая ничего вокруг. Серж тронул его за плечо.
– А, дорогой шурин! – обрадовался Ярцев. – Столько хлопот. Скажешь тост?
– Ты всем доволен, дорогой зять? – спросил Каренин. – Все, как ты и хотел.
– О да, все счастливы! И я, и маменька, вон она нам машет, и сестра.
– Ани тебя не разочаровала?
– Что ты! Она держится молодцом, правда, я что-то потерял ее из виду, стольким надо хоть слово сказать… Ну, ничего, она где-то здесь.
– Она будет хорошей женой. Просто еще не привыкла к нашим порядкам.
– Не сомневаюсь! – просиял Ярцев. – Кстати, дорогой шурин, хочу сообщить тебе последнюю новость: известный тебе проект отменен. Представь себе, как это забавно: столько стараний, столько шуму, и вдруг – все, пшик.
– Как отменен? – чрезвычайно спокойно спросил Серж. – Ты же заверял, что это дело решенное и верное…
– Что поделать… Там… – Ярцев указал на потолок ресторана, – решили по-иному. Нам остается только смириться.
– Но ведь это невозможно! Я же вложил по твоему совету…
– Мы в России, дорогой шурин! У нас все возможно. Мой тебе совет, как родственнику… – Ярцев поманил его к себе. – Продавай все как можно скорее, продавай за любую цену. Иначе останешься ни с чем… Ну, с тебя тост, – он отвернулся к официантам, почтительно ожидавшим распоряжений, и принялся указывать, кому куда встать с подносами.
Серж слился с толпой черных фраков. Ванзаров никак не мог заметить его. Серебряный колокольчик возвестил о начале торжества. Говор затих, все обратись к цветочной арке. Ярцев вышел под руку с Ани и попросил всех наполнить бокалы. Официанты тут же возникли с подносами в разных местах зала. Жених поднял свой бокал и произнес благодарственную речь. Он благодарил Бога, свою матушку и начальство за счастье, ставшее причиной сегодняшнего торжества. Ярцев сообщил всем, что его сердце теперь целиком принадлежит несравненной Анне Алексеевне и он надеется, что сможет подарить ей все прочие земные блага. Ярцев особо отметил, что имеет особое счастье служить на благо своему Отечеству и Государю Императору под мудрой опекой влиятельных лиц. И вообще мечтает, чтобы сегодняшний день запечатлелся во всех сердцах как самый светлый и радостный во всех отношениях. Боясь окончательно запутаться в словах, Ярцев провозгласил здравие всем присутствующим. Ани, кажется, не поняла ни слова из речи жениха. Она мирно стояла, не пригубив шампанское.
– А теперь, дамы и господа, имею честь предоставить слово его сиятельству графу Вронскому, генералу и герою Балканской войны! – провозгласил Ярцев и согнулся в почтительном поклоне. Раздались аплодисменты. Даже влиятельные лица не сочли за труд выразить свой восторг.
Вронский прошел мимо жениха и встал рядом с Ани. С печалью посмотрела она на него. Вронский ответил еле заметным движением глаз.
– Господа… – начал он так тихо, что в зале воцарилась полная тишина. – Сегодняшний день для меня имеет особый смысл. Еще вчера я не подозревал, что буду так счастлив. Признаюсь вам без капли лицемерия: я действительно счастлив. Это трудное счастье, но я уверен, что заслужил его. Я прожил сложную жизнь, в ней случилось много всего. Я был жесток, несправедлив к ближним, воевал и убивал на войне, и, хуже всего, я мало ценил любовь. Любовь – это единственное, за что имеет смысл отдать жизнь. Я делал ошибки, но никогда не лгал и не совершал подлостей. Самая большая ошибка, которую я совершил, это то, что я не сберег самую большую любовь моей жизни… Но случилось чудо, и провидением Господа этот грех был отпущен мне. Сегодня мне остается только искупить его до конца. Я прошу вас, господа, помнить всегда: любовь, которая рядом с вами – это самое большое богатство, которое вы имеете. Берегите его, не растрачивайте по пустякам. Я хочу выпить за любовь, за которую не жалко умереть. Я пью за то, чтобы над нашими могилами выросли молодые деревца. Чтобы эти деревца росли свободными и счастливыми. А наградой нам была их любовь!
В полной тишине Вронский высоко поднял бокал, медленно выпил, обернулся к Ани и коснулся губами ее руки. Она сделала движение, чтобы спрятать лицо в его седых волосах, но не позволила себе такой слабости. Мнение окружающих меньше всего заботило ее.
Гости переглядывались, не зная, что делать. То ли аплодировать, то ли возмущаться. Тост оглушил и лишил дара речи, особенно дам. В воздухе запахло скандалом. Ярцев, багровый от стыда, сообразил, что пора принимать срочные меры. Он яростно захлопал, оглушая тишину, и стал громко благодарить его светлость. Вронский скрылся в толпе.
– Господа! – с натужной радостью выкрикнул Ярцев. – Хочу предоставить слово брату моей очаровательной невесты, Сергею Алексеевичу Каренину.
Публика, не вполне пережившая первый тост, ответила жидкими хлопками. Серж вышел, совершенно прямой и спокойный, как идут на эшафот. Он развернулся и посмотрел на Ани. Сестра ему не ответила.
– Я хочу… – сказал он, замолчал и обвел собравшихся мутным взглядом. – Я хочу выпить за такое счастье молодых, которого они достойны.
Он запрокинул бокал, осушил одним глотком и саданул об пол. Мелкие брызги стекла полетели в Ярцева. Жених подпрыгнул и взвизгнул.
Аполлон Григорьевич пробрался сквозь гостей, как медведь через валежник, кому-то отдавил ногу, а кого-то задел чемоданчиком.
– Что происходит? – громким шепотом спросил он.
Ванзаров предпочел отмолчаться. Через головы он следил за странной суетой, возникшей в дальнем конце зала. К Ярцеву подбежал официант и что-то доложил. Забыв о гостях, жених последовал за ним. Гости, не скрывая возмущения, принялись обсуждать, что все это значит.
Ярцев вернулся быстро. От веселья не осталось и следа. Выглядел он крайне растерянным.
– Господа! – крикнул он в затихший зал. – Есть среди вас доктор? Нужна срочная помощь… За доктором уже послали, но все-таки…
– Есть! – отозвался Лебедев, помахивая чемоданчиком. – Он отлично разбирается в трупах!
Ванзаров беззастенчиво толкнул его в спину.
– Скорее! – приказал он. – Кажется, прозевали…
И сам побежал напрямик, разрезая толпу гостей. Напуганные официанты указывали, куда следовать. Аполлон Григорьевич громко сопел у него за спиной.
Осмотрев ланч, Гриша Облонский нашел, что это хорошо. За холодными закусками уже поджидали горячие закуски, а за ними ожидался супчик и главное блюдо. Гриша налил пузатую рюмку и пожелал себе приятного аппетита. По заведенному обычаю, он изволил кушать в середине дня в публичном одиночестве. В «Вене» все знали его привычки и не лезли с разговорами. Все равно отошьет. Как бы ни был Гриша добр и мягок, были вещи священные. Тем более сегодня он считал день трудным. Еще утром пришла телеграмма от матери, в которой сообщалось о смерти Стивы.
Гриша взгрустнул, даже расстроился, но большего выжать из себя не мог. Нельзя сказать, что со Стивой у него были трудные отношения. С самого детства Гриша запомнил, что отец – как комета: пролетел, и нет его. Ничего не изменилось, когда они переехали в Петербург и Гриша стал знаменитым критиком. С отцом чаще всего он встречался в театре, они целовались, Стива спрашивал, как дела, и тут же исчезал с друзьями. Он был еще одним из светских знакомых, причем не из самых близких. Разве можно всерьез переживать, что одним знакомым стало меньше? Гриша и не переживал. Со смертью Стивы у него ничего не убавилось и не прибавилось. Дача в Петергофе давно была поделена между сестрами. Квартиру Гриша снимал собственную, а на наследство можно было не рассчитывать. После дележки с матерью и сестрами тех крох, что не успел спустить его щедрый отец, как раз хватит на хороший ужин. Сочтя на этом горестном размышлении сыновний долг исполненным, Гриша хотел было поднять вторую рюмку в память отца, но как-то передумал. Ни к чему за ланчем грустные мысли.
