Я присела рядом с ним. Этот сарай стал его покоями, а сбитое в кучу сено — его ложем. В воздухе висел запах сухой травы, солома лезла в нос, вокруг прыгали какие-то мелкие букашки.
— Знаешь, Бальдур, мы заключили наш брак пред ликом Господа, но Бог не благословил нас, верно? Думаю, ты согласишься со мной. Я была для тебя дочерью твоего господина, женщиной, которая позволила тебе стать полководцем. Положим, я немного нравилась тебе, я ведь не дурнушка, но главным образом… Останови меня, если я неправа.
Бальдур молчал. Он выстругивал древко.
— А ты был для меня самым верным, самым лучшим приближенным моего отца, человеком, которому отец доверял свою жизнь на войне, человеком, готовым закрыть моего отца собственной грудью, человеком, который думал как он, человеком, которому нравилось то же, что и ему. И я должна сказать тебе — как мужчина ты поражал воображение. Высокий, статный… Ты мне нравился. Ты словно был создан для того, чтобы стать папиным наследником, хозяином этого замка, графом этих земель. Вера в это связывала нас больше, чем что-либо еще.
Бальдур отбросил свою тысячную стрелу и выпрямился.
— Раз уж у нас зашел такой откровенный разговор…
— Да, Бальдур, нам стоит откровенно поговорить.
— …то нам следует называть вещи своими именами. Тебе никогда не было до меня никакого дела. Тебя не интересовала моя жизнь, ни до свадьбы, ни после нее. Ты хоть раз сшила мне тунику, как полагается жене? Ты была равнодушна ко мне. Главным для тебя было то, что я нравился твоему отцу. А еще я говорил, как он, я повторял его слова, я думал, как он, делал то же, что и он, был похож на него. Если бы какая-то собачонка смогла бы подражать твоему отцу, то ты и за пса замуж вышла бы.
— Это смешно.
— Да ну!
— Ты преувеличиваешь. Не знаю, о чем мы спорим. Я лишь сказала, что я хотела выйти за человека, который пошел бы по стопам моего отца, и этим человеком был ты.
— Ошибаешься. Ты не хотела выйти за человека, который пошел бы по стопам твоего отца. Ты хотела сами стопы твоего отца.
— Хотела стопы отца? Что это вообще за фраза такая? Она бессмысленна. То я вышла бы замуж за собачонку, потом я хотела бы стопы отца… Что за чушь?
— Для женщины, которая пишет себе самой длинные и наверняка исполненные глубочайшего смысла и умных мыслей письма, ты как-то несообразительна. Я имею в виду, что ты никогда не хотела, чтобы я был Бальдуром. Если твой отец упрекал меня в том, что я не разделяю его мнение, то ты принималась пилить меня. Если я добивался чего-то, чего твоему отцу никогда бы не удалось достичь, ты считала, что мне и заниматься-то этим не стоило. Ты мечтала выйти замуж за человека, который был бы как Агапет. За воина, за полководца, за бравого парня, за победителя, за героя. Да, наверное, можно сказать, что ты хотела выйти замуж за собственного отца.
Я встала. От такой чудовищной чуши я сперва вообще лишилась дара речи.
— Я думала, что могу хоть раз в жизни нормально с тобой поговорить, — заявила я, взяв себя в руки. — Если таков итог твоего трехмесячного пребывания в этом сарае, то я и думать не хочу о том, что случится после полугода жизни на сеновале.
— Но я должен тебе кое-что сказать, — совершенно невозмутимо продолжил Бальдур. — Я никогда не был таким, как твой отец. Может, я и казался похожим на него, но… Ты знаешь, почему я ходил на войну? Потому что я люблю жить среди солдат, я люблю нашу дружбу, наше братство, люблю вечера у костра, люблю сражаться плечом к плечу, люблю всеобщую радость, когда бой приносит победу, люблю объединяющую нас печаль, если битва обернулась поражением. Люблю запах конского пота и топот копыт, когда двадцать лошадей в ряд галопом несутся по полю. Люблю прохладную гладкую нежность металла, люблю хорошие мечи. Слава нужна мне лишь для того, чтобы разделить ее с ребятами из моего отряда. Я люблю войну за все это, и потому мне нужна война. А что любил в войне твой отец? Кровь и смерть. После своего первого похода он вернулся домой счастливый, оставив два десятка женщин вдовами. После своего второго похода он был счастлив, оставив уже три десятка женщин вдовами. Но потом ему и этого стало мало. Он получал удовольствие от победы, только если на войне гибли женщины и дети. Если бы ты знала, скольким невинным он перерезал горло или отрубил голову. Вид горящей деревни был усладой для его глаз. Он был мясником, неспособным на великий и честный бой. Его смерть была столь же ничтожной, как и его жизнь.
— Я не намерена все это слушать.
— Это правда, ты не намерена. Ты можешь уйти и вернуться в свой мир лжи, ведь ты прожила там двадцать лет и стала настоящей умелицей в искусстве самообмана. Что твой отец дал тебе? На семилетие он подарил тебе четки, а спустя пятнадцать лет — кольцо. Что-то еще, может быть? Нет. Но ты считала его святым.
— Я думала, что могу поговорить с тобой об Эстульфе.
— Я презираю его так же, как я презирал Агапета, ибо он тоже слаб, как и твой отец, пускай его слабость и проявляется иначе. Агапет был слаб, потому что ему нравилось побеждать слабых и не замечать силы тех, кто рядом. Эстульф слаб, потому что он хочет добиться мира на земле, осушая болота и раздавая пищу бедным. Глупец! Венгрия, Западно-Франкское королевство, Бургундия — они покажут Эстульфу, в чем его ошибка, но будет уже слишком поздно. Он просто не понимает, что война может сменить свое лицо, но не душу. Война вечна. Она может завершиться для тебя, только если ты умрешь.
— Меня интересует, что ты собираешься делать с Эстульфом.
— Я уже делаю, ты просто этого еще не заметила.
— Что?
— Я жду.
— А как же мои записи? Что мы будем делать, чтобы вернуть их?
Бальдур улыбнулся. Я еще никогда не видела, чтобы он так улыбался.
— А тебе не приходила в голову мысль о том, что мне все равно? Все равно, что случится с тобой. Если станет известно, что ты там вытворяла, с кем бы, где бы это ни было, то… что ж, ты долго была моей женой. Я стану вдовцом. Но я все равно был зятем Агапета. А что до Эстульфа и твоей милой мамочки, то вскоре и им будет не до тебя, потому что им придется бороться за собственное выживание.
Выйдя из сарая, я замерла в нерешительности. Вместо своего супруга я увидела там совершенно чужого мне человека, который, как я полагала, способен был бы лично утопить меня — по решению суда, конечно, потом бросить моего ребенка в лесу на съедение волкам — тоже по решению суда, а затем с той же холодной улыбкой на устах подняться на графский трон. И он не сказал мне, как собирается выполнить свою угрозу.
Но весь ужас ситуации я поняла, лишь когда вернулась в свою комнату и села перед зеркалом. Я была одна. Впервые в жизни не было никого, кто помог бы мне. Всего за полгода я стала совершенно одинока. Мой отец убит, мать стала моим врагом, и даже мой муж готов был пойти против меня, пусть и не без причины, как я вынуждена была признать. Бальдур никогда не вдохновлял меня, не поддерживал меня, не давал мне советов, но я вдруг осознала, что он был чем-то вроде стены за моей спиной, стены, на которую я хоть и не опиралась, но все же чувствовала, что она есть, и это успокаивало меня. А теперь и Бальдура нет рядом.
Бильгильдис, моя кормилица, заботившаяся обо мне с самого детства, уехала из замка по приказу Эстульфа. Даже троих моих «Ф» у меня забрали, и только их мрачное пение осталось мне, речитатив, каждый вечер звучащий в нашем замке:
Кто тысячи слов бессердечных услышал,
кто тысячу дней горевал,
душа того до костей усохла.
Голод свой он отчаянием утолит.
Но я вынесла бы все эти потери, если бы Мальвин остался со мною. Он пришел в мою жизнь и принес в нее чувства, которые я раньше не могла ни испытывать, ни принимать. Я поняла, что для меня намного важнее дарить любовь, чем получать ее. Мальвину нужна была я — я! Он хотел меня. Ему нужна была моя любовь, а для меня самым лучшим было эту любовь дарить. Для меня это было важнее брачных обетов, веры в заповеди, покоя души моей после смерти и сохранения моей чести при жизни. После того, как Мальвин уехал, я будто бы очутилась в комнате без стен, а сегодня я поняла, что эта комната со всех сторон окружена пропастями.
Кара — последняя, кто остался у меня, кроме разве что вот уже шесть месяцев растущего в моем чреве ребенка. Какая причудливая насмешка судьбы: те, что должны быть мне ближе всех, далеки от меня, а моей подругой стала женщина, попавшая сюда из далекой страны, страны, чей народ воюет с моими соплеменниками. Кара сразу понравилась мне, но по вполне понятным причинам она долгое время не хотела сближаться со мной. Она была осторожна и подозрительна, как, впрочем, и любой был бы в ее положении. Но и она поняла, что между нами есть связь, которую я называю «духовным родством».
К счастью, чем морознее становилась зима, тем больше оттаивало сердце Кары. Она согласилась проводить со мной по часу в день, словно хотела посмотреть, к чему это может привести. Я принесла ей игральные кости, она же отблагодарила меня, сделав из тряпичной бумаги карты. Так мы отгоняли скуку, подкрадывавшуюся ко всем в это холодное время года. Час в день вскоре превратился в два часа, а потом и в целый вечер. Я знаю о ней и Бальдуре, но молчу об этом, делая вид, что меня это не касается. В конце концов, мне тоже когда-то нравился Бальдур, а так как — я уже не раз писала это — существует это «духовное родство» между мною и Карой, неудивительно, что ей нравится Бальдур. А что до моего мужа… Несложно ощутить влечение к такой девушке, как Кара. Мой отец тоже был сражен ее красотою настолько, что похитил ее, как некогда Парис украл возлюбленную свою, прекраснейшую Елену.
