— Питер, — смущенно протянул дядька, поглядывая на самую веселую из них, светленькую с большими веснушками. — Боюсь компании помешать.
— Не помешаешь! Выбирай любую, а то нам двоим не справиться.
* * *
Выслушав донесения курьера, курфюрст Фридрих призадумался.
Сказанное всецело соответствовало его представлению о русском царе Петре. В какой-то момент он даже хотел отдать команду, чтобы принц немедленно возвращался, но раздумал. Русский царь был ему нужен. Сам того не ожидая, Питер оказался в клубе европейской политики, и Фридрих не сомневался, что найдется немало желающих перетянуть его за свой стол.
Так что он просто обязан был первым протянуть русскому царю руку дружбы.
Герцог продолжал размышлять. Его соперники и ближайшие соседи неожиданно вырвались вперед. Курфюрст Ганноверский Георг должен вскоре стать преемником королевы на английском престоле, а курфюрст Саксонский метил в короли Польши. Ему не пристало отставать от остальных. Он просто обязан добиваться королевской короны от императора Священной Римской империи Леопольда. И раздобыть ее ему поможет Петер со своим войском.
Так что в Пруссию русского царя привело само провидение.
— Вот что, — после долгого раздумья обронил герцог. — Ждать русского царя до тех самых пор, пока он не объявится. Пусть даже на это потребуется целая неделя.
— Я так и передам принцу, — произнес посыльный, поклонившись.
И, мелко перебирая ногами, попятился к выходу.
* * *
Вино из корзины было выпито в самый полдень. Но как выяснилось, это было только начало веселья, и Петр Алексеевич повелел принести из запасов еще столько же вина.
Еще через два часа, не выдержав убойной дозы, шкипер скатился под стол, и веселье продолжалось уже без него.
В десять часов вечера Петр Алексеевич вышел на палубы глотнуть свежего морского воздуха. Прусские гвардейцы уже прочно обжились на берегу: часть разместилась у костров и о чем-то лениво разговаривала, а другая хлебала из котелков. Третьи, устроившись на поваленном дереве, штопали мундиры.
На русского царя, вышедшего на палубу, едва взглянули. Команды не прозвучало, так чего же зря усердствовать? Кто-то из гвардейцев затянул песню зычным голосом, и ее тотчас подхватили десятка два таких же луженых глоток. Вот так, сидя на пирсе, неплохо было бы прослужить весь рекрутский срок. Однако не дадут! Совсем скоро отцы-командиры погонят на ратные учения рвать казенные мундиры.
Петра качнуло, не то от выпитого вина, не то от набежавшей на берег волны. Уцепившись за борт, Петр Алексеевич громко выругался, привлекая к себе внимание, и вздремнувший было принц не оплошал, громко проорал на всю пристань:
— Гвардейцы, становись!
Немедленно отставив в сторону котелки и отложив нитки, гвардейцы мгновенно построились. Застыли, как если бы вросли в пирс.
Подивился чуду государь: даже не шелохнутся! Это не стрельцы с раздувшимися от непомерного пития животами. Просто загляденье. Едва заметный взмах ладони, и барабаны, оправдывая затянувшейся отдых, оглушили окрестность размеренным боем.
— Ну никуда от вас не деться! — в сердцах воскликнул царь Петр Алексеевич.
Принц сделал вперед несколько шагов, ровно столько, сколько указывал этикет и, обезоруживая русского царя широкой доброжелательной улыбкой, терпеливо принялся ждать.
— Где моя свита, мать вашу! — выругался Петр Алексеевич, не позабыв ответить принцу такой же располагающей улыбкой. — Царь я или рукав от драного кафтана?
— Царь ты, Петр Алексеевич, — нашелся подскочивший Алексашка Меншиков. — А только разве ты не помнишь, что все свое посольство посуху отправил?
— Кто остался? Всех сюда! Негоже мне без сопровождения перед иноземными государями показываться. Что они тогда обо мне подумают!
— Мигом я, государь! — метнулся Алексашка Меншиков в бездонную утробу судна.
Не прошло и двух минут, как на палубу, поддерживая друг друга, вышло два десятка пьяных слуг.
— Откуда ты таких образин понабрал? — не сумел сдержать удивления государь, поглядывая на незавидное сопровождение.
— Других-то не сыскать, — пожал плечами Меншиков. — Это моряки с торгового судна. Обрядил я их в кафтаны и на палубу погнал. Сказал, чтобы подле тебя держались, а уж там я и расплачусь. Бутылку водки каждому обещал!
— Разоришь ты казну, Алексашка, со своими затеями! — заметил государь. Махнув безнадежно рукой, добавил: — Ладно, выстраивай этих нетесаных болванов, как полагается. Да смотри, предупреди, чтобы вперед меня не вышагивали.
Спустившись на берег, на ломаном немецком языке Петр Алексеевич поприветствовал принца, а потом долго мял его щуплые плечи в медвежьем объятии.
Деликатно освободившись от крепкой хватки, принц Голштейн-Бекский сдержанно заметил:
— Курфюрст прусский Фридрих подготовил для вас дом, соответствующий вашему титулу.
— Вот как… На чем же я поеду? Мое посольство посуху топает.
Принц Голштейн-Бекский был воплощением учтивости, хотя крепко побаливали помятые плечи. Не исключено, что русский царь в порыве душевного расположения повредил ему связки. В ближайшее время следует обратиться к придворному лекарю.
Превозмогая боль, принц улыбнулся как можно более радушно:
— Могу для вашего величества предоставить свою карету.
— Ну, коли так… — Повернувшись к денщику, не отстававшему от него ни на шаг, царь скомандовал: — Гони ты в шею этих матросов, сам доберусь!
Отстранив Меншикова, поспешившего взять его под локоток, Петр Алексеевич сел в карету. Свистнула в воздухе плеть, и карета тронулась. Застоявшиеся лошадки весело цокали копытами по брусчатке, а государь, разинув рот, глядел в окошко, чем приводил принца в немалое умиление. Чистые мощеные улицы вызывали непомерное восхищение. Подобного в Москве не встретишь. Жеребец, помахивая длинной гривой, устремился вперед, а широкая расписанная крестами попона, едва не задевая мощеной мостовой, легкой волной развевалась от быстрого бега.
Гвардейцы, все как один на конях вороной масти, держались по обе стороны от кареты, соблюдая полнейшую невозмутимость. На беспристрастных лицах так и читалось: «Мы еще и не такое видывали!»
Скоро подъехали к небольшому двухэтажному зданию. Царь расторопно соскочил на брусчатку. Стукнул каблуком. Крепка! На такой и танцевать можно.
— Так, где мои покои?
— Прошу сюдае ваше величество, — галантно предложил принц, указав на небольшой уютный особняк, у которого в полупоклоне склонились полторы дюжины мужей в длинных париках.
— Это челядь, что ли? — бесхитростно поинтересовался царь Петр.
— О, нет! — отвечал слегка обескураженный принц Голштейн-Бекский. — Вас встречают одни из самых уважаемых людей в городе. Тот, что в черном парике, очень известный ученый, а тот, что справа от него — известный писатель…
Впереди, почтительно растянув губы до ушей, как если бы повстречал самого дорого гостя, в полупоклоне стоял мужчина средних лет. Роскошный светло-желтого цвета парик закрывал едва ли не половину свиты, смиренно державшейся за его спиной. Лицо плутоватое, с хитрицой. Так смотреть может разве что базарный вор, только что срезавший у простофили кошель, набитый серебром.
— А это кто? — с недоумением спросил Петр, указав на него перстом.
— Это придворный церемониймейстер господин Иаков фон Бессер, — гордо отвечал принц. — К тому же он еще очень известный поэт.
— Поэт? — в глазах Петра Алексеевича проявилось любопытство. — Стихи, стало быть, пишет.
При дворе Петр Алексеевич держал трех шутов, умевших сочинять срамные частушки. В минуту душевного расположения он любил слушать их скабрезные четверостишья, громко радуясь каждой точной фразе.
Неужто этот иноземец превзошел доморощенного Карлушу? Интересно было бы послушать.
— О чем стихи?
Заметив неподдельный интерес к своей персоне со стороны русского царя, церемониймейстер приосанился, показывая стать. Теперь он понимал, что все эти разговоры о невоспитанности Питера — всего лишь выдумки. Русский царь — по-настоящему образованный человек, если способен оценить красоту слога.
— О любви, ваше величество, — произнес поэт, не позабыв припустить в голос значительную долю загадочности.
— Выходит, что большой знаток по бабам! — неожиданно сделал вывод Петр Алексеевич. — Вот что, поэт, приведи-ка мне пару куртизанок! А то в дороге я без женской ласки совсем сомлел.
Иаков фон Бессер ошарашенно смотрел на Петра.
— Э-ээ… — только и сумел выдавить из себя церемониймейстер.
— Ах, да! Они ведь тут у вас денег стоят. — Повернувшись к Алексашке Меншикову, топтавшемуся подле, спросил: — Сколько здесь бабы стоят?
