— О первых, он тама уже три года. Неспроста! На лето далеко не уходит, все по уезду вертится. Это о вторых. А о третьих, поганых привычек. Срамно даже говорить.
— Что за привычки? Не тяни, божий одуванчик!
— Он первое время у беспоповцев жил, в Кирилловском ските. Выгнали. По деревням пытался — выгнали.
— За что?
— К отрокам приставал.
— Он, стервец! — вскочил со стула исправник. — Голову на отсечение, что он!
— Похоже, нашли, — согласился с ним Лыков.
— Ну-ка, дед, расскажи подробнее, где этот ферт обретается, — подсел к старику Щукин.
— Почитай, прямо под Ноздрей. Болотце там есть малое и три озерка. Он при озерках теих и поселился. Дороги туда ниоткель нету. Одна есть убогая тропа от Глухой деревни к выселку Камешник. Малоезженая. Вот с нее справнее всего подобраться. Однако ты, Ванятка, сторожись: у антихриста леворверт имеется.
— А имя у него есть? — полюбопытствовал исправник.
— На Вовку отзывается. Беглый, откуда-то с Москвы. Душегуб, стало быть.
— А что, в Москве все душегубы? — съязвил поручик.
— Через одного. В наших тихих местах их не надо бы…
— А в Варнавине он часто бывает, Вовка этот?
— По надобностям. На базар когда али в лавку. Помнетя-сь, ваше благородие, о прошлом годе на Савватия-Пчельника[98] у купца Селиванова приказчика зарезали? И кассу забрали.
— Ну?
— Вовкина работа.
— Та-а-к… — прорычал штабс-ротмистр. — Вот и объяснение! Поди, сынок в том деле наводчиком был, на отцовскую кассу громилу навел, а барыш на пару делили. Понятно теперь, почему именно он господину Титусу записки писал. Эх, Ваня, Ваня, гнилой ты человек… Но Вовка каков! Столько крови на себя взял! Довольно ему гулять. Щукин, едем на Медвежью Ноздрю немедля. Аж руки чешутся!
— Я с вами, — вставил Лыков.
— Буду только рад. А тебе, Варлам Нифонтович, упрек от меня. Почему раньше молчал про такие дела?
— Дык… вы и не спрашивали… — сделал глупое лицо старик.
— Ладно, дед, иди. И смотри у меня там! — неопределенно погрозил Бекорюков. Как только дверь за «королем Пето» закрылась, исправник вскочил:
— Сам этого мерзавца возьму! Как медведя в берлоге! Обязательно чтоб живым — а то вдруг снова не он? Нет, тут нужна полная уверенность!
Лыков, с одной стороны, был согласен, с другой — у него перед глазами стояло застывшее лицо матери убитого ребенка. Надо ли такую мразь живьем брать?
Вскоре знакомая пролетка летела в Кирюшино. Паром перевез полицейских на левый берег Ветлуги. Сначала ехали знакомым трактом на Урень, но через версту Щукин повернул налево. Дорога оказалась действительно малоезжая. Не зря на Руси пути сообщения именуют путями разобщения… Экипаж то вяз в песке, то проваливался в яму, то подпрыгивал на корнях огромных сосен. Лица у ездоков были сосредоточены. Неужели скоро конец многодневному розыску? Быстрее бы уж…
Проехав деревеньку Глухую и полдюжины мостов, Щукин сошел, наконец, с дороги и привязал лошадь к сосне. Поглядел на небо, подумал и сказал:
— Точно определить не можно, но где-то близко. Еще верст пять пешком придется.
И первым шагнул в лес. Алексей шел за ним, исправник замыкал колонну. Идти было трудно: валежник и густой подлесок сковывали движение. Вскоре выяснилось, что Бекорюков производит слишком много шума. Кое-как трое полицейских пробрались сквозь чащу. Лес стал редеть, впереди появились просветы.
— Стойте покуда здесь, а я схожу разведаю, — шепотом скомандовал Щукин. Сделал несколько шагов и пропал из виду. Штабс-ротмистр тяжело дышал и отирал пот с лица. Зачем-то он не отстегнул шашку, и теперь она очень мешала ему при ходьбе.
— Я… — начал что-то говорить исправник, но Лыков приложил палец к губам. Зря они вообще взяли с собой этого кабинетного деятеля — справились бы вдвоем, подумал он. Тут словно из-под земли появился сыскной надзиратель и призывно махнул рукой.
Колонна продвинулась еще саженей на сто и неожиданно оказалась на опушке. Ай да Щукин! Каким-то звериным нюхом он вывел отряд точно к озерам. За ними невдалеке виднелась Ветлуга.
— Ваше благородие, — едва слышно прошептал надзиратель. — Вы оставайтесь покуда здесь. С вами мы бесшумно не подойдем. Как зачнется стрельба, тогда бегите к нам на подмогу, а пока не нужно.
— А если вы его упустите? — зло прошептал исправник.
— Это как же? — возразил Щукин. — Река здесь петлю делает. Мы горловину этой петли аккурат и перегородили. Уйти ему теперь некуда.
— Вплавь на тот берег переберется.
— Утопнет, ежели полезет. Такое течение никому не осилить — паводок еще не сошел. Опять же омуты да карчи. Сдастся, ирод!
Недовольный Бекорюков занял позицию на опушке. Двое сыщиков разошлись на сто саженей и бесшумно двинулись к озеркам, держа револьверы наготове.
Исправник, видимо, успел нашуметь. Когда до ближайшей лужи оставалось всего ничего, из кустов вдруг грянул выстрел, и пуля прожужжала над самой головой Лыкова. Он немедленно пустил в ответ два заряда, беря прицел по дыму. Из кустов послышался вскрик и затем топот ног. Вовка убегал. Алексей ринулся на шум, слева от него большими скачками продирался сквозь кусты Щукин. Вскоре они одновременно вылетели на берег Ветлуги. Низкорослый бородач с искаженным страхом лицом застыл у самой воды, пятясь спиной в реку. В правой руке он держал револьвер, левой держался за шею, рубаха на груди была вся в крови.
— Сдавайся, Вовка! — крикнул Лыков. — Раненый реку не переплывешь!
— Бросай оружие, не то убью! — поддержал его Щукин.
Беглый перевел затравленный взгляд с одного сыщика на другого, опустил голову и бросил револьвер на песок. Но вместо того, чтобы сдаться, он вдруг развернулся, пробежал по мелководью, прыгнул на глубину и поплыл саженками. Полицейские замерли от неожиданности — это было явное самоубийство…
— Ну, конец Вовке, — громко сказал сыскной надзиратель, следя за мелькающей в воде головой беглеца. И убрал «смит-вессон» за пояс. Алексей тоже понимал, что стремительную широкую Ветлугу переплыть здесь невозможно. Тем более что прямо на пути преступника закручивались на поверхности реки водовороты. Тот и сам это заметил, но было уже поздно. Раздался сильный плеск, потом отчаянный крик. Мелькнули уходящие под воду руки, и пловец исчез… Только могучая река ревела на все голоса, да жалобно кричали чайки.
На берег выскочил, путаясь в сабле, запыхавшийся Бекорюков:
— Где он?
— Пошел с чертями знакомиться, — в сердцах ответил коллежский асессор. — Это теперь его компания… на веки вечные.
— Да где же он? — повторил вопрос исправник, тщетно вглядываясь в Ветлугу.
— Утоп, — пояснил начальству Щукин. — Мы его к берегу прижали, да он сдаваться не захотел. Предпочел смерть принять.
— А что за кровь на песке? Из вас никто не ранен?
— Это Алексей Николаич ему шею прострелил.
— Вовка наверное утонул? — все еще сомневался Бекорюков. — Вы это сами видели? Оба?
— Вернее не бывает, — успокоил его Лыков. — Мог сдаться, но не захотел. Понимал, паскуда, что его ждет. И хрен с ним!
— Пойдемте в шалаше пошарим, — предложил надзиратель. — Хорошо бы убедиться, что маниак именно он. Мало ли…
Так и оказалось. Когда полицейские подошли к шалашу, на ветке перед ним обнаружились бусы. Вырезанные из можжевельника, они были нанизаны на короткую нитку, рассчитанную на детскую шею.
— Не из дорогих поделка, — констатировал штабс-ротмистр, вертя находку в руках.
— Это отроковицы с улицы Мещанской, — догадался Иван Иванович. — Мать ее рассказывала — пропали дочкины бусы. Зачем же они Вовке спонадобились?
— Фетишизм, — блеснул ученым словечком коллежский асессор.
— В каком смысле? — удивился надзиратель.
— Ну, маньяки часто оставляют себе что-то от жертв, словно на память. Это их возбуждает.
— А…
— Ну, вот и финита, — выдохнул исправник, садясь у кострища на пенек. — Как говорят в народе: всему развяза. Отбегался, тварь. Жалко, живой не дался. Я бы его запер в одной комнате с родителями убитых им детей. Пусть бы потешились…
Алексей вдруг почувствовал, что ноги его сделались будто ватными, и опустился прямо на траву. Кончился маньяк! Теперь можно и с семейством наконец побыть. Еще более месяца осталось от отпуска.
Но никакого удовлетворения сыщик не чувствовал — только пустоту и усталость.
Весть о том, что злодей, убивавший детей, сгинул в Ветлуге, облетела город и окрестности мгновенно. Лыков, измученный и опустошенный, ночевал с семейством в Нефедьевской даче. Уже в десять часов утра, едва он успел умыться, прибыла в коляске Полина Мефодиевна. Оставив свою неизменную свиту в людской, она шумно вкатилась в гостиную и эмоционально поздравила сыщика с завершением розыска.
