Придя к выводу, что сигнал Губарева навеян действительными подозрениями, Курново попытался разобраться в существе дела. С одной стороны, донесение выглядело несколько легкомысленно, если не сказать — смехотворно. Татарин, дворник, японский поклон «рэй-го». Беллетристика да и только. С другой, все-таки речь идет о военной авиации.
Здесь следует объяснить, что авиация или, как тогда было принято говорить, воздухоплавание в 1911 году становилось ведущей отраслью в техническом перевооружении армии. В этом году на развитие авиации правительством была отпущена огромная по тем временам сумма — 180 миллионов рублей. Сведущий в военном деле и широко информированный человек, Курново знал, что самолеты, дирижабли и иные летательные аппараты, примененные ведущими державами в боевых действиях, показали себя как грозное оружие, а в армиях Англии, Франции, Германии, Италии, США, Японии были созданы первые воздухоплавательные формирования, зачатки будущих ВВС. Знал полковник, конечно, и то, что в силу этих обстоятельств развитию авиации в России придается сейчас первостепенное значение. После краткого размышления, нажав кнопку, Курново попросил адъютанта, штабс-ротмистра Николаевского, принести дело на агента по особым поручениям Губарева: ему хотелось освежить сведения о ротмистре.
Адъютант быстро принес папку, вышел, и Курново, вздохнув, начал просматривать дело. Послужной список открывала фотография. С казенного фотоотпечатка на полковника смотрело открытое и несколько, пожалуй, — стереотипное лицо молодого человека: темные брови, темные, чуть шире обычного расставленные глаза, пос правильной формы, лихо закрученные вверх усики, ямочка на подбородке. Вглядевшись, полковник убедился, что в лице ротмистра есть что-то азиатское. Впрочем, подумал он, таких среди русских много.
Губарев Александр Ионович, родился в 1885 году в Екатеринбурге, двадцать шесть лет. Православный, из разночинцев. Холост. Санкт-Петербургское Михайловское юнкерское училище окончил в 1904 году, перед самой войной, служил в артиллерии. С началом боевых действий отправлен на русско-японский фронт в чине подпоручика, в связи со знанием японского языка назначен в разведку. В 1904 году, после того как под видом повара-айна был заброшен в японский тыл и собрал важные сведения, награжден Георгиевским крестом. Интересовался техникой, в чем проявил старание и усердие, а также иностранными языками. Мать и отец, учителя, уроженцы Екатеринбурга, занимались с сыном специально, поэтому ротмистр свободно изъясняется на английском, немецком, японском, знает французский и итальянский — «для разговора без словаря». После войны откомандирован в жандармерию. С 1907 года, когда впервые воздухоплаванию и летательным аппаратам начинает придаваться серьезное военное значение, штабс-ротмистр Губарев, как прошедший специальную техническую подготовку, специализируется по контршпионажу в воздухоплавании. В силу этих обстоятельств, а также учитывая особое старание и отличное знание авиационной техники Губарев и был рекомендован для внедрения агентом по особым поручениям на один из важнейших объектов воздухоплавания — Гатчинский военный аэродром.
Курново отложил папку. По досье — офицер серьезный и знающий. Путь блестящий, в двадцать шесть лет ротмистр без всякой протекции. Подумав, полковник взял листок «бар. Вендорф — рот. Губарев», зачеркнул слова «В приказ» и написал: «Повременить», После этого нажал кнопку и, как только появился адъютант, сказал бархатным голосом:
— Вот что, голубчик, Станислав Николаевич. Тут есть донесеньице, посмотрите — Губарев, Учтите, это авиация. Ави-аци-я!
Адъютант был высоким и сухим человеком, он работал с Курново не первый год, по его указанию всегда ходил в цивильной одежде. Лицо адъютанта стало серьезным, он взял листок:
— Прикажете вызвать, Владимир Алексеевич?
— Да, Станислав Николаевич, прошу вас.
Адъютант замялся; дело с назначением барона касалось и его, он получил от семейства Вендорф щедрую взятку. Курново это было известно.
— Владимир Алексеевич, насколько я помню, фамилия Губарева значилась «в приказ»?
Курново отлично понял адъютанта.
— Ничего не меняется, Станислав Николаевич. И все-таки, будьте добры, вызовите-ка мне Губарева.
Зубина поместили на первом этаже госпиталя, в самом дальнем конце большой палаты, у окна. Найти его было легко: заглянув, Губарев сразу же заметил подтянутую и растянутую на турникете ногу. Примостив под голову, кроме подушки, еще и свернутый халат, инженер лежал неподвижно, рассматривая видневшиеся за раскрытым окном пыльные кусты. В палате густо пахло несвежей пищей, мочой, грязным солдатским бельем. Как знаком был Губареву этот запах, еще с войны! Он осторожно двинулся между койками, сопровождаемый любопытными взглядами. Это тоже было ему хорошо знакомо: появление нового человека и палате — всегда развлечение. Бородатый мужик в грязной рубахе, сидящий на соседней с Зубиным койке, тронул инженера за плечо.
— Эй, студент… Никак к тебе.
Зубин обернулся. Всмотревшись, узнал Губарева, замотал головой. Отодвинулся, разгладил скомканное одеяло.
— Саша… Пришел все-таки. Садись. Давай сюда, прямо на одеяло.
Губарев сел, положил на тумбочку яблоки. Пока он и сам не понимал до конца, почему решил навестить Зубина. Просто знал, что надо зайти — и все. Конечно, было чувство вины: ведь в несчастье Зубина косвенно виноват и он. Но было и другое, и именно в этом другом Губарев пытался сейчас разобраться.
— Андрей, я ненадолго. Сегодня должен вернуться в Гатчину.
— Да хоть на сколько, — Зубин, улыбаясь, разглядывал Губарева, — Ты даже не представляешь, как я рад, что ты пришел. Я тут с тоски помираю.
— Ну, ну. Не помирай…
Вот в чем дело. В повороте отношений. Конечно. Раньше Зубин был для Губарева просто хорошим и свойским парнем, с которым ему все эти два месяца было легко. Сейчас же… Губарев вдруг ощутил, что их объединяет нечто большее, чем взаимная приязнь. У них много общего. По рассказам Зубина — его родители живут где-то под Орлом, он у них один, они скучают по сыну. Он тоже один у матери, она сейчас в Екатеринбурге, одна, и, конечно, тоже скучает. Кажется, в Петербурге инженер одинок — так же, как и он сам. Вполне может быть, — мальчишкой Зубин испытывал то же, что и он…
Зубин, все еще блаженно улыбающийся, закусил губу, вздохнул.
— Спасибо, Саша.
— За что?
— За то, что пришел.
— Наоборот, тебе спасибо.
— Мне-то за что?
— Ты мне помог, а сам… — Их взгляды встретились. Зубин некоторое время изучал его, хмыкнул:
— Ерунда, Будем считать то, что со мной случилось, — просто несчастный случай.
— Не ерунда. Я знаю, что такое перелом стопы. Не понимаю только, зачем ты к нему полез? Я же тебя предупреждал.
Молчит.
— Андрей?
— Если честно, я тебе тогда не поверил. Решил, что… по долгу службы тебе всюду мерещатся шпионы…
На этот раз промолчал Губарев. Признание Зубина укололо. Но что поделать — сам напросился.
— Почему тебя поместили сюда? — меняя тему, спросил Губарев. — Эта палата — для нижних чинов, а ты все-таки инженер.
— Видишь ли, сопровождающий знал только этот госпиталь, сам здесь валялся с дизентерией. В приемном покое спросили: кадровый? Раз не кадровый, кладут в эти палаты, так заведено.
— Сейчас переговорю с кем следует, тебя переведут… — Губарев привстал, Зубин тут же тронул его за рукав.
— Подожди, Саша, не нужно. Во-первых, я уже притерпелся, во-вторых, с этой подвеской… — Зубин скривился, разглядывая ногу.
Сидящий на кровати напротив мужик потянулся, запахнул халат и ушел в коридор. Теперь их никто не мог слышать, самое время для откровенного разговора.
— Андрей, извини, что лезу в душу…
— Да?
— Я давно хотел спросить — почему тобой интересуется полиция?
Инженер отвернулся. Вдруг Губарев понял: он смеется. Удивился:
— Ты что?
Зубин замолчал. Повернулся, приподнялся на локтях. Глаза серьезны.
— Знаешь, я о тебе много думал.
— Что же придумал?
— Придумал, что тебе можно верить. И вот сейчас это подтвердилось. Провокатор бы так не спросил.
— Подожди, может, мне еще придется на тебя подавать рапорт.
— Как ни странно — не боюсь.
— Спасибо, но речь не обо мне.
Кто-то придет на мое место — он тебя не пожалеет. Андрюша, родной ты мой — с кем ты связан? С анархистами? С эсерами? Эсдек?
— Зачем тебе это?
— Хочу понять, на кого ты работаешь.
— Не бойся, я не немецкий шпион. Если уж отвечать, скажу — стараюсь служить народу.
— В этом смысле мы все хотим служить народу, отечеству. Это не ответ. Я хотел бы услышать ответ.
