Деревенька, в которую мы въехали через несколько часов пути, поразила меня своей невзрачностью и нищетой.
Я поймала себя на мысли, что никогда не задумывалась о средствах, на которые живет друг моего мужа, и только теперь поняла, что он был по сравнению с нами бедняком.
Синицыно напомнило мне отдельные страницы «Путешествия из Петербурга в Москву», рукописный список которого был у нас дома, и которое до сих пор казалось мне художественным преувеличением бедственного положения крестьян в России.
Домишки, крытые черной гнилой соломой, сиротливо жались друг к другу, хозяйственных пристроек у них почти не было, и даже деревья росли здесь кое-как, вызывая в душе тревожные предчувствия.
Я не сразу отыскала «барскую усадьбу», потому что она почти не отличалась от крестьянских избушек, разве что стояла несколько в стороне у превращенного в грязный пруд оврага и была покрыт тесом. Но Степан уверенно остановил лошадей, и я не сразу поверила своим ушам, когда услышала его бас:
– Приехали, барыня…
Я не увидела вокруг ни одной живой души, не услышала традиционного лая собак, и это еще более усиливало ощущение заброшенности деревеньки и никак не вязалось у меня с образом ее добродушного и неунывающего хозяина.
– Ты ничего не перепутал, – на всякий случай переспросила я Степана, – здесь и проживает Павел Семенович?
– Точно так-с, – ответил мне немногословный Степан, высморкался и уверенно направился к сенному сараю, считая разговор законченным.
Мне ничего не оставалось делать, как отправиться в дом. «Видимо, Павла Семеновича нет дома, – подумала я, пытаясь оправдать его отсутствие на пороге. – Он просто не мог не слышать звона бубенцов, не думаю, что гости бывают здесь каждый день. Как жаль…»
Совершенно растерявшись, я взошла на покосившееся крыльцо и толкнула дверь. Она со скрипом отворилась, и за ней я увидела узкий коридор со старой домотканой дорожкой на полу. В доме царил полумрак, лишь в конце коридора был виден слабый свет, вероятно, проникающий в него из гостиной.
Я оглянулась на Степана, он как ни в чем ни бывало занимался своим делом и не смотрел в мою сторону.
Мне стало не по себе. Это было похоже на детский полузабытый сон, в котором я оказывалась чуть ли ни одна на белом свете, бродила по пустым улицам и переулкам в тщетных попытках отыскать хоть одну живую душу. Он снился мне несколько раз, заставляя просыпаться среди ночи в холодном поту и благодарить Господа, что этого не произошло на самом деле, а было всего лишь ночным видением.
Я заставила себя проделать эти несколько шагов по коридору и невольно вздрогнула, когда с душераздирающим воплем, хвост трубой, у меня под ногами прошмыгнул громадный рыжий котище. Мне понадобилось несколько мгновений, чтобы сообразить, что это, по всей вероятности, был тот самый известный мне по рассказам мужа кот Боцман, любимец хозяина, ленивое и прожорливое существо.
В звенящей тишине пустого дома я слышала удары собственного сердца, и у меня закружилась голова.
«Только в обморок осталось упасть», – разозлилась я на себя и, преодолев робость, решительно вошла в гостиную.
Это было поистине душераздирающее зрелище.
Мне многое пришлось повидать в своей жизни с тех пор, но эту картина так и стоит у меня перед глазами.
В луже крови, с неестественно вывернутой рукой и с выражением нелепого для покойника изумления на лице, на полу лежал покойный Павел Семенович, а чуть в стороне, поджав под себя ноги, скорчился старенький мужичок в линялой поддевке. Он тоже был мертв. Но более всего меня поразили кровавые следы кошачьих лап вокруг трупов, и страшное подозрение тут же пришло мне в голову.
Я отогнала его, чтобы на самом деле не потерять сознание, и хотела закричать Степана, но голос отказался мне повиноваться.
Может быть, я не прав, но, по-моему, вся сцена с котом – точная реминисценция «Черного кота» Эдгара По. Судя по всему, Катенька Арсаньева была хорошо знакома с его творчеством, и следы этого знакомства я часто нахожу в ее письмах и дневниках. Во всяком случае, «страшное подозрение» возникло у нее явно под влиянием этой действительно страшной новеллы американского классика. Хотя вполне допускаю, что несчастное животное не меньше моей родственницы было испугано произошедшими в доме событиями. И поэтому вполне могло шарахаться от любого незнакомого ему человека.
Нужно было срочно что-то предпринимать, и я попыталась представить, что бы сделал теперь на моем месте покойный Александр. Я часто прибегала к этому способу в трудные минуты, как бы советуясь с ним и с благодарностью принимая его помощь.
Только это позволило мне найти силы выйти из дома и окликнуть Степана.
– Поезжай в город, – стараясь сохранить хладнокровие, приказала я ему, – и сообщи в полицию, что убит Павел Семенович. Я останусь здесь и буду ждать твоего возвращения.
Выпучив глаза, Степан перекрестился и попятился к лошадям, чуть было не упал, забираясь на козлы и, не оглянувшись, погнал лошадей, что есть мочи.
Только теперь я осознала, что, отдав такой приказ, обрекла себя на долгие часы пребывания в чужом доме с двумя трупами наедине. И мороз прошел у меня по коже.
Но изменить что-то было уже невозможно, и я с ужасом оглянулась на и без того мрачное строение.
«Только бы у Степана не поломалась карета», – с ужасом подумала я, понимая, что в этом случае мне придется заночевать в этом страшном месте.
А поломки карет на наших дорогах – дело самое обычное, поэтому мое опасение вполне могло оказаться вещим.
Поздним умом я сообразила, что не успела забрать из кареты ничего из съестного, обильно припасенного мною в дорогу. Но правду сказать – одна мысль о еде в ту минуту вызывала у меня тошноту.
Чтобы не возвращаться в дом, я отправилась на поиски старосты или кого-нибудь, кто мог бы рассказать мне, что произошло с его барином за несколько часов до моего приезда.
То, что убийство произошло относительно недавно, я уже поняла по виду едва свернувшейся крови и по отсутствию характерного запаха разложения. Значит, убийца вполне мог быть поблизости. Но почему-то возможность встречи с ним пугала меня значительно меньше, чем сама атмосфера пустого дома и близость изуродованных трупов.
Зайдя в первую попавшуюся избу, я обнаружила там только чумазого перепуганного мальчишку, который ничего толком не мог объяснить, кроме того, что «мамка с тятькой в поле», а он и слыхом ничего не слыхивал. После чего он почему-то разревелся, ковыряя в носу и корча жалостные гримасы. И я, отчаявшись добиться от него чего-то большего, покинула его дом.
В результате довольно продолжительных поисков мне удалось отыскать чуть ли не единственную оставшуюся в селе старуху, способную членораздельно ответить на мои вопросы.
– Что ты, милая, все, кто может, с рассвета в поле, – уныло поведала мне она, я и сама бы туда отправилась, да уж мне это не по силам. Самая пора…
Она была глуховата и говорила, как все глухие, очень громко, поэтому я не стала спрашивать, не слышала ли она криков из барского дома, тем более что отсюда до него было далековато.
Судя по безмятежному выражению ее лица, никто в селе пока не знал о разыгравшейся здесь трагедии, и во время совершения преступления убийца мог не опасаться свидетелей. Все население Синицына от мала до велика находилось в поле с рассвета и до заката, в домах оставались лишь больные дети и немощные старики. А учитывая, что всего у Павла Семеновича насчитывалось едва ли сорок душ, надежды узнать что-то полезное у меня уже не было.
Передо мною стоял выбор: отправиться в поле на поиски бурмистра, либо вернуться в господский дом. Особого смысла идти пешком версту и возвращаться обратно я не видела, а оставаться в грязной вонючей избе у полуглухой старухи мне тем более не хотелось. И мне ничего не оставалось делать, как вернуться в господский дом и там дожидаться полиции.
Поначалу я присела на скамейку у окна, но через некоторое время продрогла, потому что весеннее солнышко ярко светило, но грело еще очень слабо. А оделась я не очень тепло, не собираясь надолго покидать теплой кареты.
Несмотря на всю убогость, дом Синицына имел несколько комнат, довольно чистых и обставленных со вкусом в меру его более чем скромных возможностей.
Я снова зашла в дом и отыскала светлую уютную комнатку, выполняющую, судя по всему, в доме роль хозяйского кабинета и библиотеки. У окна стоял не слишком уместный при таком достатке секретер красного дерева, свидетельствующий о том, что дом знавал и лучшие времена.
Расположившись в креслах, я почувствовала себя значительно лучше, и ко мне вернулось покинувшее было меня присутствие духа. Сняв шляпу и перчатки, я подошла к книжным полкам и увидела на них множество знакомых мне книг. Некоторые из них я читала, о других слышала, и присутствие этих старых знакомых понемногу примирило меня с убогим жилищем.
