Русских направили к двум дощатым баракам, где была устроена баня. Одежду у них отобрали и пропарили в вошебойке, после которой вернули, – жесткую, выцветшую, покоробленную. Особенно пострадала обувь.
– Как со скотом… С нами обращаются как со скотом… – бубнил, с трудом натягивая сапоги немолодой штабс-капитан.
Филер, еще в исподнем, но уже с записной книжкой, поспешно записал его слова.
Дружные чеченцы расстелили на пустыре возле барака вытертые коврики, сотворили намаз. Потом они развели костер и снова стали жарить свои бесконечные шашлыки.
Борис огляделся, и его охватила тоска. Пустой каменистый остров, добела выжженный безжалостным южным солнцем, просоленный морским бессонным ветром, показался ему преддверием ада.
К Борису подошел широкоплечий сутулый офицер-корниловец с каким-то странным, словно ищущим взглядом. Борис под влиянием нахлынувшей на него тоски сказал этому незнакомому человеку:
– Неласково встречает нас чужбина.
Офицер, почему-то оживившись, ответил:
– Мы от нее другого и не ждали. Затем сухим и деловым тоном он продолжил:
– В десять часов вон на той горке в лесу. – Он указал рукой на невысокую горушку в глубине острова, поросшую мелкими широкопалыми сосенками.
Борис удивился, но не подал виду. Корниловец сухо кивнул и отошел, направляясь к группе негромко переговаривающихся артиллеристов.
«Что же, – подумал Борис, – я случайно произнес условную фразу, пароль, и корниловец, наверное, участник какого-нибудь тайного общества, посчитал меня за своего. Нужно было сразу сказать ему, что произошла ошибка».
Однако вечером он пошел в указанное место – это сулило хоть какое-то развлечение. Альтернативой было лишь посещение грязного ресторанчика на берегу моря, где, несмотря на близость воды, белой пылью пропиталось все: столы, стулья, стены и сам хозяин – унылый грек. Даже волны, накатывающие на берег, казались пыльными.
Стемнело. Борис подошел к чахлому сосновому лесочку. Тропа пошла в гору. Из темноты выдвинулся вдруг человек, лица которого Борис не разглядел, и вполголоса произнес:
– Неласково встречает нас чужбина.
Борис вспомнил утренний обмен репликами с офицером-корниловцем и наудачу ответил:
– Мы от нее другого и не ждали.
Невидимый человек отступил, давая Борису дорогу.
Тропа понемногу становилась круче. Вскоре Борис поднялся на поляну. Здесь собралось уже довольно много людей. Темнота не позволяла хорошенько их рассмотреть, но видно было, что все они одеты в офицерскую форму.
Все стояли молча, слышно было только шумное дыхание множества мужчин. Вдруг по толпе прошло небольшое колыхание, она слегка расступилась, и открылось пространство в середине. Бориса довольно ощутимо толкнули в бок, он оглянулся сердито, но увидел только одинаковые в темноте лица с провалами глаз. Раздался свист, и одновременно вспыхнули факелы, которые оказались чуть ли не у каждого второго участника собрания. От факелов шел жар и тяжелый смолистый запах, в их неровном мерцающем свете Борису показалось, что он очутился глубоко в прошлом. Этому способствовали дикая природа, море, шумящее внизу, а главное – окружающие его лица.
«Экое театральное действо!» – усмехнулся он про себя и постарался стряхнуть наваждение.
В толпе опять возникло какое-то движение, и на середину открытого пространства вышел человек невысокого роста, худой и какой-то неправильный. Голова у него клонилась вбок, левая рука казалась короче правой, но, поскольку он все время жестикулировал и ни минуту не складывал руки вместе, проверить, так ли это на самом деле, не представлялось возможным. С ногами дело обстояло точно так же: человек, произнося свою речь, беспрестанно притопывал, выставлял вперед то одну ногу, то другую, наклонялся то влево, то вправо и даже бегал бы по кругу, если бы свободное пространство не было так невелико. Борис с любопытством присматривался к этому комичному человечку, а потом решил, что странное впечатление возникает от неверного света факелов, которые высоко держали стоящие слева и справа от оратора два молодых офицера в черной корниловской форме с изображением черепа на рукаве.
– Братья! – начал оратор неожиданно красивым баритоном.
Борис отметил про себя, что только такое обращение и было уместно в данном случае: не господа, не граждане, а именно братья.
– Братья мои! – голос выступавшего звучал негромко, но слышен был всем присутствующим очень отчетливо. – Мы собрались сегодня здесь, в этом пустынном, Богом забытом углу, потому что больше нам быть негде. Нас предали и продали, нас лишили Родины, лишили свободы. Тех, кто проливал кровь на ледяных просторах России, кто только чудом не погиб в борьбе с большевиками, махновцами, и остальной сволочью, – нас, раненых не один раз, голодных и нищих, везли на судах, как скот, и заперли здесь, на этом острове, как каторжников!
Толпа слушала молча, но в молчании этом Борис безошибочно уловил согласие. Слова падали в толпу, и люди впитывали их мгновенно, как сухая земля впитывает капли живительной влаги.
– За какие же преступления нас держат здесь как в тюрьме? – продолжал оратор. – За то, что не полегли в степях Украины, за то, что не перешли на сторону красных и не сделались предателями? За то, что сумели выбраться из Новороссийска, невзирая на подлость генералов, которые бросили армию на произвол судьбы? За то, что доверились Деникину и иже с ним?
Толпа глухо заворчала, и Борис готов был присоединиться к этому ропоту – уж слишком сильны были воспоминания о том, как его чуть не утопили в Новороссийской бухте.
– В чем мы виноваты? – теперь голос плыл над темным островом, и сами горы, казалось, внимательно прислушивались. – В том, что воевали на фронте, а не грабили и не воровали вагонами, как генералы? В том, что допустили, чтобы русскую армию испоганили иноверцами, наводнили всякой шушерой? В том, что не имеем нисколько денег и даже чистой смены белья?
По толпе снова пробежал глухой ропот. Оратор, выждав паузу, набрал воздуха в легкие и сказал негромко, но создалось такое впечатление, что он крикнул:
– Хватит! Больше мы не будем задавать себе горькие вопросы, отныне мы переходим к действиям. Наше общество «Русское дело» недолго будет тайным. Мы заставим прислушаться к себе даже союзников!
– Заставим! – ухнуло в толпе, и факелы дрогнули.
– Мы не будем жаловаться и обивать пороги разных комиссий. Мы не будем валяться в ногах у казначеев, чтобы нам отдали те деньги, что причитаются нам по праву. Мы просто пойдем и возьмем эти деньги силой! Но сначала… – оратор сделал зловещую паузу. – Сначала мы должны очистить наши ряды от скверны. Долой из Русской армии предателей-казаков, всех этих чеченцев, трусов-армян и разную прочую сволочь! Пускай жиды и китайцы воюют у красных! Мы – за чистую армию с единой верой!
– Долой! – ахнула толпа, и снова взметнулись факелы и озарили окружающие лица зловещим светом.
«Да что же это такое? – обеспокоенно подумал Борис. – О чем он говорит?»
– Мы сами разберемся с генералами, повинными в провале белого дела! Долой их продажный, так называемый суд совести и чести!
– Долой! – рявкнула толпа.
– Мы сами вынесем им приговор, и приговор этот будет только смерть!
– Смерть! – снова последовал салют факелов.
Борис перестал уже что-либо понимать. Куда он попал? Что это за сборище? В неверном свете факелов ему казалось, что окружающие лица по-звериному скалятся, черты их расплывались, и проступало нечеловеческое, злобное нутро.
– Мы сметем с лица земли всех, кто посмеет нам помешать! – оратор продолжал кидать в толпу слова, как камни.
Борис внимательнее пригляделся к оратору. Хотя и имел тот вид довольно комичный, Борис заметил, что держится он совершенно спокойно, голос его не дрожал, а сам он не был возбужден, чего нельзя сказать о толпе. Толпу оратор дразнил очень умело и довел уже до крайней степени возбуждения.
«Как бы не началась тут всеобщая истерика», – подумал Борис.
Он немного отвлекся и перестал следить за оратором, пока не поймал на себе злобный взгляд соседа – тот удивлялся, отчего Борис не кричит вместе со всеми.
– И кто нами руководил, кто вел нас на борьбу? – вопрошал оратор. – Размазня Деникин, который был жалкой марионеткой в руках своих приспешников, – Лукомского и Романовского, за что последний и поплатился жизнью уже здесь, в Константинополе, и поделом ему! Или же генерал Врангель – выскочка и карьерист? Либо же генерал Слащов – этот кокаинист и вообще психически ненормальный человек? Еще бы мы могли победить с такими вождями!
Толпа уже почти не слушала оратора, но одобрительными криками выражала согласие со всем, что он говорил. Молодые рослые офицеры синхронно взмахивали факелами, и черепа на черных рукавах взлетали вверх. В лицах окружавших Бориса людей уже не осталось ничего человеческого. Злобные, оскалившиеся монстры смотрели на него из темноты.
