– Налей мне еще твоего чудесного любовного напитка, а я тем временем попудрю нос.
Пока она была в ванной, я снова наполнил стаканы, и руки у меня дрожали. Мне не особенно нравилась эта женщина, но я ничего не имел против ее великолепного тела. У меня мелькнула мысль, что мое сознание будет возражать против этого маленького жаворонка, когда либидо лишит контроля над собой, но в тот момент я ничего не мог сделать, кроме как откинуться и насладиться полетом. Но и при этом я оказался не готовым к тому, что случилось дальше.
Я услышал, как она открыла дверь ванной и сказала что-то о своих духах, но когда я повернулся, держа в руках стаканы, то увидел, что, кроме духов, на ней ничего не было. Правда, она не сняла туфли, но моим глазам потребовалось довольно много времени, чтобы пройти вниз по ее груди и равностороннему треугольнику волос в низу живота. За исключением высоких каблуков, Лотта Хартман была такой же голой, как и лезвие убийцы, и, возможно, такой же вероломной. Она стояла в дверях моей ванной, свободно уронив руки вдоль обнаженных бедер, и светилась от удовольствия, заметив, как мой язык слишком красноречиво облизнул губы. Может, мне нужно было прочитать ей небольшую напыщенную лекцию о том, что в свое время я достаточно повидал обнаженных женщин, и у некоторых из них тела тоже были что надо, или следовало отшвырнуть ее, как рыбину. Но пот, выступивший на моих ладонях, трепетание ноздрей, комок в горле и тупая настойчивая боль в паху сказали мне, что у машины другие представления о том, что делать дальше, чем у Бога, который звал ее домой.
Обрадованная впечатлением, произведенным на меня, Лотта счастливо улыбнулась и взяла стакан из моей руки.
– Надеюсь, ты не против, что я разделась, – сказала она, – просто платье дорогое, а меня не оставляло странное предчувствие, будто ты вот-вот разорвешь его у меня на спине.
– Почему я должен быть против? Как будто я не кончил читать вечернюю газету! Мне вообще нравится, когда рядом обнаженная женщина.
Я наблюдал легкое колыхание ее зада, когда она лениво шла в противоположный угол гостиной. Проглотив свою выпивку, она опустила пустой стакан на диван.
Внезапно мне захотелось увидеть, как ее зад, словно желе, сотрясается под напором моего живота. Она, кажется, почувствовала это и, наклонившись вперед, взялась за батарею, как боксер за веревки ринга в своем углу. Затем она чуть расставила ноги и спокойно стояла так, спиной ко мне, как будто ожидая тщательного, но бесполезного обыска. Она посмотрела через плечо, изогнув поясницу, а затем снова повернулась к стене.
Я знавал и более красноречивые приглашения, но теперь кровь звенела в ушах, и, напрягая те немногие клетки мозга, на которые еще не повлиял алкоголь или адреналин, я не мог вспомнить когда. А может, мне было все равно. Я сорвал, пижаму и подкрался к ней.
Я уже не слишком молодой и не настолько худой, чтобы делить одноместную кровать с чем-нибудь еще, кроме похмелья или сигареты. Поэтому, наверное, именно чувство удивления разбудило меня от неожиданно уютного сна примерно в шесть часов. Лотта уже не лежала на моей руке, и на краткий счастливый миг я предположил, что она, должно быть, ушла домой, но тут услышал приглушенное рыдание, доносящееся из гостиной. Я неохотно выскользнул из-под одеяла, надел пальто и пошел посмотреть, что случилось.
Все еще обнаженная, Лотта свернулась калачиком на полу, около радиатора, где было тепло. Я присел рядом с ней и спросил, почему она плачет. Большая слеза скатилась по грязной щеке и повисла у нее на верхней губе, словно прозрачная бородавка. Она слизнула ее и фыркнула, когда я дал ей мой платок.
– Какое тебе дело? – горько сказала она. – Ты получил удовольствие.
Она была права, но я осторожно запротестовал, стараясь показаться вежливым. Лотта выслушала меня и, когда ее тщеславие было удовлетворено, выдавила жалкое подобие улыбки, какая обычно оживляет лицо несчастного ребенка, когда даешь ему пятьдесят пфеннигов или жвачку за пенни.
– Ты очень мил, – признала она в конце концов и вытерла покрасневшие от слез глаза. – Со мной все в порядке, спасибо.
– Ты не хочешь мне обо всем рассказать?
Лотта искоса на меня посмотрела.
– В этом городе? Лучше скажите мне сначала ваши расценки, доктор. – Она высморкалась, а затем издала короткий глухой смешок. – Из тебя мог бы выйти хороший психотерапевт.
– Ты кажешься мне вполне нормальной, – сказал я, помогая ей сесть в кресло.
– Я бы на это и гроша не поставила.
– Это твой профессиональный совет? – Я прикурил пару сигарет и передал ей одну. Она затягивалась нервно и без видимого удовольствия.
– Это совет женщины, которая была сумасшедшей настолько, чтобы встречаться с человеком, который не так давно надавал ей пощечин, как какому-нибудь цирковому клоуну.
– Кениг? Никогда не думал, что он может быть буйным.
– Если он кажется вежливым, то только из-за морфия, который принимает.
– Он наркоман?
– Не знаю, наркоман ли он, но, чтобы пережить то, чем он занимался во время войны, пока был в СС, ему наверняка был нужен морфий.
– Так почему же он тебя избил?
Лотта с яростью закусила губу.
– Ну, конечно, не потому, что решил, будто требуется добавить краски мне на лицо.
Я засмеялся: надо отдать ей должное – крутая девчонка.
– С таким загаром? Ни в коем случае. – Я поднял каракулевую пелерину с пола и накинул ей на плечи. Она поплотнее в нее закуталась и горько улыбнулась.
– Никто не смеет дотрагиваться до моей челюсти, – сказала она, – если, конечно, хочет дотронуться до меня в любом другом месте. Сегодня вечером это был первый и последний раз, когда он надавал мне пощечин, так что помоги мне Боже. – Она яростно, словно дракон, выпустила дым через ноздри. – Вот что получаешь, когда стараешься кому-нибудь помочь.
– Кому помочь?
– Кениг пришел в «Ориентал» вчера около десяти, – объяснила Лотта. – Он был в мерзком настроении, а когда я спросила его, в чем дело, он поинтересовался, помню ли я зубного врача, который раньше приходил в клуб и немного играл. – Она пожала плечами. – Ну, я действительно его помнила. Плохой игрок, но, конечно, даже наполовину не такой плохой, каким тебе нравится притворяться. – Она неуверенно взглянула на меня.
Я кивнул:
– Продолжай.
– Гельмут хотел знать, бывал ли доктор Хайм, дантист, в клубе последние несколько дней. Я сказала ему, что вроде бы не был. Он попросил меня узнать поточнее у девушек, возможно, они помнят. Ну, тогда я сказала, что есть одна девушка, с которой ему обязательно надо поговорить. Немного несчастливая, но не унывает. Доктора всегда на нее западали, потому что она выглядела ранимой, и есть мужчины, которым такой тип очень нравится. По случаю, она как раз сидела около стойки бара, поэтому я и указала на нее.
Я чувствовал, что мой желудок превращается в зыбучий песок.
– Как звали эту девушку? – спросил я.
– Вероника, – ответила она и, заметив мою озабоченность, добавила: – А что? Ты ее знаешь?
– Немного, – сказал я. – Так что произошло потом?
– Гельмут и один из его дружков отвели Веронику в соседнее помещение...
– В шляпный магазин?
– Да. – Теперь ее голос звучал мягко и немного смущенно. – Настроение у Гельмута было – хуже не бывает. – Она вздрогнула, вспомнив об этом. – Я и заволновалась. Вероника – милая девушка. Немного сентиментальная, но очень милая. У нее тяжелая жизнь, оттого, наверное, и характер сильный. Возможно, чересчур, чтобы быть ей на пользу. Если учесть, подумала я, что собой представляет Гельмут и в каком он находился настроении, для нее было бы лучше сказать ему все, независимо от того, знает она что-нибудь или нет, и сказать сразу. Он не очень терпеливый человек, а уж когда сделается злобным... – Она состроила гримасу. – Поэтому, помедлив немного, я пошла за ними туда. Вероника плакала – они уже успели надавать ей достаточно приличных затрещин. Я попросила их остановиться. Вот тогда он и ударил меня. Дважды. – Она схватилась за щеки, как будто боль вернулась вместе с воспоминанием. – А затем вытолкал меня в коридор и сказал, чтобы я не совала нос не в свое дело.
– Что случилось потом?
– Я посетила пару баров и приехала сюда.
– Ты видела, чем кончилась история с Вероникой?
– Они уехали вместе с ней, Гельмут и этот другой мужчина.
– Значит, они куда-то ее повезли? Лотта угрюмо пожала плечами:
– Наверное, да.
– И куда же они могли ее повезти? Я встал и пошел в ванную.
– Не знаю.
– Напрягись и подумай.
– Ты поедешь за ней?
– Ты же сказала, что ей досталось. – Я начал одеваться. – И к тому же я ее во все это втянул.
– Ты? Как это?
Заканчивая одеваться, я рассказал, как, вернувшись с Кенигом из Гринцига, объяснил, каким образом, на мой взгляд, следует тюкать пропавшего человека, в данном случае доктора Хайма.
