— Встань.
И отбросила вуаль.
Той ночью мой роман с Чезаре возобновился с прежней страстью. Чезаре поклялся отомстить Хуану — но «в подходящий момент и в подходящем месте». Я утихомиривала его.
Что мы могли сделать Хуану, зенице ока Папы, не подставив под удар себя? Я хотела лишь, чтобы Чезаре заверил меня, что отныне я навсегда буду защищена от прикосновений Хуана, и он поклялся в этом с пугающей страстностью.
На следующее утро я снова отправилась в Сан-Систо, навестить Лукрецию. На этот раз я вооружилась пирожными и прочими лакомствами, рассчитывая раздразнить ее привередливый вкус. Было начало июня, и погода выдалась прекрасная; все вокруг цвело и благоухало. Я все еще была вне себя от счастья после ночной встречи с Чезаре — настолько, что чувствовала себя виноватой перед Лукрецией, чья жизнь была совершенно лишена счастья.
Добравшись до монастырских покоев Лукреции, я обнаружила, что она снова в церкви. Меня встретила Пантсилея, пребывавшая сегодня в еще большем смятении. Она отослала прочих слуг и лишь после того, как мы с ней остались вдвоем, показала лежащий на столе официальный документ.
Я неплохо знала латынь и молча прочла этот документ с всевозрастающим изумлением. Он гласил, что Лукреция в семействе Сфорца была «triennium et ultra translate absque alia exus permixtione steterat nulla nuptiali commixtione, nul-lave copula carnali conjuxione subsecuta, et quod erat parata jurara et indicio ostreticum se subiicere». Под документом стояла подпись Лукреции, выведенная дрожащей рукой.
Это было прошение о разводе: католическая церковь дозволяла его, если брак не был осуществлен в течение трех лет, что и утверждалось в данном документе. В завершение Лукреция соглашалась подвергнуться осмотру повитух, дабы доказать свою девственность.
В больших темных глазах Пантсилеи застыло загнанное выражение.
— Его святейшество уже рассматривает предложения претендентов на ее руку. Он думает лишь о политике и совершенно не заботится о чувствах Лукреции. Она сказала мне, что лучше умрет, чем снова выйдет замуж. Она говорила так странно, мадонна, — как будто пыталась попрощаться со мной…
Пантсилея придвинулась поближе и тихо произнесла:
— Меня могут убить за то, что я говорю вам об этом, донна Санча, но я готова рискнуть, если это поможет спасти жизнь Лукреции. У нее имеется запас кантереллы, и часть его она взяла с собой…
Я нахмурилась. Это название мне ни о чем не говорило.
— Кантерелла?
Мое невежество явно удивило Пантсилею.
— Это яд, которым прославились Борджа. Смертоносный яд. Я боюсь, что Лукреция намерена сама принять его, и в самом скором времени. Она плакала, когда подписывала этот документ, донна Санча. Мне кажется, сейчас она пошла искать примирения с Господом.
Я пришла в ужас.
— Но почему ты сообщаешь мне эту тайну? Что я могу сделать?
— Я обыскала все, что могла, в поисках кантереллы, чтобы забрать ее у Лукреции, но ничего не нашла. Может, вы мне поможете?
Я уставилась на Пантсилею. Она просила меня рискнуть жизнью — но это же ради Лукреции, напомнила я себе. Ради Лукреции, которая была так добра ко мне, когда я пребывала в пучине отчаяния.Я кивнула.
— Это маленький, закрытый пробкой флакон из зеленого венецианского стекла, — настойчиво продолжала Пантсилея. — Я уже посмотрела в ее дорожном сундуке, в драгоценностях — но, возможно, она хранит его в одном из своих платьев.
Она указала на большой платяной шкаф.
Я подошла к шкафу и открыла его дверцы, а Пантсилея тем временем подняла крышку сундука и снова принялась за работу. Лукреция привезла с собой лишь четыре скромных темных платья; она не собиралась ни с кем встречаться и явно не намеревалась задерживаться надолго. Я прекрасно понимала потребность знатных дам в хитростях и защите: на всех моих платьях в корсаже были вшиты небольшие ножны. Возможно, Лукреция тоже устроила нечто подобное…
Чтобы осмотреть платья как следует, я вошла в гардероб. Рукава приходили на ум первыми, потому я с них и начала.
Я едва успела провести рукой по ткани, как услышала в коридоре мужской голос, и очень знакомый. Он звал Лукрецию. Прежде чем я успела хоть как-то отреагировать, донна Пантсилея захлопнула за мной дверцы шкафа, прошипев:
— Молчите и не шевелитесь!
Это казалось нелепым. Мне достаточно было сделать шаг наружу из шкафа, закрыть его и вести себя, как будто ничего не произошло; а вот если меня найдут в гардеробе, подозрений не оберешься. Почему Пантсилея хочет сохранить мое присутствие в тайне?
Но менять что-либо было поздно, и я осталась сидеть в шкафу. Сквозь крохотную щелочку мне было видно, как Чезаре вошел в комнату и бросил беглый взгляд на прошение о разводе.
— Позови Лукрецию, — холодно, отрывисто приказал он Пантсилее, — и проследи, чтобы нас не беспокоили.
Пантсилея кивнула. Когда она отправилась исполнять приказание, я чуть не выбралась из шкафа, решив сказать Чезаре, что услышала его голос в коридоре и спряталась, чтобы подшутить над ним. Но чем дальше, тем меньше мое появление было бы похоже на шутку. В конце концов, мы ведь помирились совсем недавно. И Чезаре, и Лукреция с недоверием отнеслись бы к такой дурацкой выходке, и потому я предпочла остаться на месте.
Чезаре с напряженным видом расхаживал по комнате. Судя по всему, он прибыл по поручению отца, и это его совершенно не радовало.
Потом появилась Лукреция со своими дамами. При виде Чезаре ее мрачное лицо просветлело. Она тут же отослала дам и схватила брата за руки.
Они вместе взглянули на постановление о разводе.
— Итак, дело сделано, — сказал Чезаре.
Лукреция вздохнула. Вид у нее был несчастный, но все же не настолько, как опасалась донна Пантсилея. В голосе ее звучала лишь обычная покорность судьбе.
— Сделано.
Чезаре успокаивающе погладил ее по щеке.
— Я позабочусь, чтобы тебе подыскали подходящего мужа. Кого-нибудь познатнее Сфорцы. Кого-нибудь молодого, красивого и обаятельного.
— Обаятельнее тебя все равно никто не будет. Лукреция положила руки ему на плечи, а Чезаре обнялее за талию. Они поцеловались.
Это отнюдь не было родственными объятиями.
Застряв в шкафу, я испустила долгий, беззвучный вздох. Меня словно бы пронзило мечом: я наконец-то все поняла. Меня захлестнуло невыразимое отвращение, голова закружилась, и я осторожно ухватилась за полированное дерево, чтобы не упасть.
Когда они отстранились друг от друга, Лукреция сказала:
— Я хочу, чтобы ребенок остался в семье.
— Старый ублюдок убежден, что это его ребенок, — отозвался Чезаре. — Я уже уговорил его подписать тайную буллу. Ребенок будет признан Борджа, со всеми причитающимися правами. Можешь не сомневаться: я позабочусь, чтобы ему обеспечили хороший уход.
Лукреция улыбнулась и снова взяла его за руку; Чезаре поцеловал ей ладонь.
— Бедная Лукреция, — сказал он. — Тебе сейчас нелегко. Лукреция печально пожала плечами.
— У тебя свои трудности.
— Хуан — фигляр. Он непременно предоставит нам возможность избавиться от него — это лишь вопрос времени.
— Ты слишком суров к нему, — мягко упрекнула его Лукреция.
— Я слишком честен, — отозвался Чезаре. — И я — единственный из Борджа, кто достаточно умен, чтобы быть гонфалоньером.
— Единственный из мужчин Борджа, — поправила его Лукреция, и он улыбнулся.
— Это верно. Будь ты мужчиной, у меня не было бы ни единого шанса занять этот пост. Ты бы обвела меня вокруг пальца прежде, чем я рискнул бы хоть что-то предпринять. — Он выпустил ее руку, свернул документ в трубочку и тщательно перевязал ленточкой. — Я отвезу это его святейшеству. Мы завтра увидимся с тобой?
Его тон не оставлял ни малейшего сомнения в том, что этот визит не будет братским.
— Конечно. — Лукреция улыбнулась, и на щеках у нее появились ямочки. Она на миг умолкла и добавила странным тоном: — Пожалуйста, будь добр к Санче.
Сбитый с толку Чезаре нахмурился.
— Конечно, я добр к Санче. С чего бы вдруг мне не быть добрым к ней?
— Она была добра ко мне.
— Я буду добр, — сказал Чезаре, потом добавил более веселым тоном: — Но мы знаем, кто будет моей настоящей королевой, когда я стану королем Италии.
— Знаем, — откликнулась Лукреция. Очевидно, они уже обсуждали эту тему ранее. И все же, когда Чезаре направился к двери, она сочла нужным еще раз повторить: — Будь добр к Санче.
Вскоре Пантсилея вернулась и придумала благовидный повод, чтобы увести Лукрецию из комнаты, так что я смогла выбраться из шкафа.
Я не сказала Пантсилее о том, что видела и слышала. Я не сомневалась, что она нарочно толкнула меня в шкаф — именно затем, чтобы я узнала правду, куда более опасную, чем рассказ о кантерелле.
За несколько мгновений до того, как я ушла, так и не повидавшись с Лукрецией, я обнаружила маленький флакон, спрятанный в потайном кармашке в рукаве одного из платьев Лукреции. Я сунула его себе за корсаж, ничего никому не сказав. Вернувшись в свои покои во дворце Святой Марии, я принялась размышлять, когда бы и как применить этот яд.
