— Смотри! — и я протянула отцу конверт. — Твои усилия не пропали даром.
— Интересно, интересно, посмотрим, что здесь, — сказал Лазарь Петрович, внимательно осматривая марки и печати на конверте.
— Ты внутрь загляни, — я сгорала от нетерпения.
Отец достал фотографии и принялся рассматривать их так же тщательно, как и надписи на конверте. Адвокатскую выучку не забудешь ни при каких обстоятельствах!
— Да ты красавица, Полинушка! Тебе так к лицу корона. Королевна! Настоящая королевна! Шемаханская царица!
— Абиссинская, — поправила я.
— Вот это доказательства, — удовлетворенно отметил Лазарь Петрович. — Теперь их можно в судейскую коллегию, подтверждать тетушкино завещание.
— Ты дальше смотри! — взмолилась я.
— А что, в конверте еще что-то есть? — он заглянул внутрь и вытащил письмо Малькамо. Прочитал. — Полина, это правда то, что тут написано?
— Нет, рара, — твердо ответила я. — Мы не венчались в церкви Марии Сионской, это ложь.
— Кто об этом знает?
— Ты, я, — я медлила, — и Малькамо.
— Отлично! — сказал Лазарь Петрович и потер ладони. — Малькамо далеко, ты — слабая женщина, а я — твой адвокат, который обязан хранить тайну. Тебе вредно волноваться в твоем положении.
— Отец… Я чувствую… Кажется, начинается…
* * *
Немедленно были вызваны доктор и акушерка. Вера забегала с горячей водой и полотенцами, а я лежала на кожаном диванчике и стонала, обхватив руками живот. Не помню уже, сколько времени все продолжалось, но вдруг мне стало легко-легко, акушерка что-то подхватила на руки, раздался скрипучий крик и мои муки закончились.
— Девочка! — воскликнула акушерка. — Темненькая.
— Покажите, — слабым голосом попросила я.
— Сейчас, сейчас, только пуповину обрежу и обмою.
Девочка оказалась красавицей. Кожа цвета кофе с молоком, огромные черные глаза в пол-лица, точеный носик и редкие волосики на голове. Маленькая копия Малькамо. Она немного покряхтела, чмокнула губами и чихнула. Я умилилась.
В комнату вошел Лазарь Петрович.
— Где моя внучка? — ласково произнес он?
Акушерка протянула ему ребенка. Я и не ожидала, как может меняться человек, когда он осознает себя дедом. Строгий адвокат, искусный оратор вдруг превратился в любящего деда, из которого малышка в недалеком будущем начнет вить веревки. Можно не сомневаться: может, лицом она и в отца, но характером будет в меня. Я это чувствую!
— Назовешь-то как? — спросил отец?
— Марией, — чуть слышно прошептала я. Как же иначе?
* * *
Пока я отлеживалась в постели после родов и кормила свою ненаглядную девочку, в N-ске разразился скандал. Елизавета Павловна на ближайшем четверге осудила взбалмошную вдову, перешедшую все границы приличия. Мало того, что я уехала одна в африканскую страну, так еще и вернулась с черным незаконнорожденным отпрыском. Ноги моей не будет в избранном обществе! С ней согласились почтмейстерша, супруга судебного пристава и две «синявки» из женского института. Они хотели уговорить губернаторшу подключиться ко всеобщему остракизму, но практичная, или просто равнодушная ко всему, кроме еды, губернаторша отказалась.
Все это рассказывала мне Вера, у которой были лазутчики во всех мало-мальски приличных домах. Вера обожала сплетни и слухи, к ней они стекались с неимоверной быстротой.
В дом зачастили визитеры вроде бы для того, чтобы пожелать здравия матери и новорожденной, но их заворачивали обратно, объясняя тем, что я еще не оправилась после родов.
В кондитерской Китаева на отца напала некая почтенная дама и, потрясая клюкой, завопила, что его дочь вавилонская блудница! Отец, купив эклеры, отвесил кликуше легкий поклон и предложил позвать околоточного. Та немедленно угомонилась.
Все переменилось словно по мановению волшебной палочки, когда судейская коллегия признала бумаги подлинными, а меня — выполнившей условия завещания тетка Марии Игнатьевны, и поэтому я, спустя три недели, стала полноправной владелицей тетушкиного наследства, а моя дочь получила законного отца.
На крестины в церковь Благовещения, что на Соборной площади нашего N-ска, собрался весь город. Крестной матерью я попросила быть любимую подругу Юленьку. Она приехала из Аркадии, чтобы выполнить мою просьбу. Крестным отцом выразил желание стать полковник Савелий Васильевич Лукин, тот самый, у кого в полку служил Николай Сомов, мой незадачливый воздыхатель. Елизавете Павловне Бурчиной, главной сплетнице N-ска, досталось место прямо напротив купели. Она своими глазами хотела увидеть таинство от начала до конца, чтобы было о чем потом говорить мо меньшей мере несколько недель подряд на ее пресловутых «четвергах».
Отец Иннокентий, читая молитву, опустил мою доченьку в купель — она даже не плакала. Крестные приняли ее, Марию Ивановну Авилову, обрядили в крестильную рубашечку и передали мне. Ах, как я волновалась! Слезы сами текли у меня из глаз, но это были слезы радости!
Дома, покормив и уложив Машеньку спать, я спустилась открыть дверь. На пороге стоял отец.
— Рара! — воскликнула я. — Мы же только что расстались! Случилось что?
— Она спит? — спросил Лазарь Петрович, снимая пальто.
— Да. Намаялась, бедная.
— У меня для тебя письмо. Пришло на мой адрес.
Взяв протянутое отцом письмо, я подошла к окну и распечатала его. Неразборчивым витым почерком по-русски было написано: "Уважаемая Аполлинария Лазаревна! С прискорбием сообщаю Вам, что мой племянник, Малькамо бар Иоанн, он же брат Иоанн, скончался третьего дня от всеобщей слабости и лихорадки. Перед смертью он просил меня передать Вам уверения в его любви, которая последует за ним в лучший из миров.
Остаюсь, преданный Вам, и буду вечно молить за Вас Бога,
Аниба Лабраг,
Настоятель монастыря отшельников Дебре-Маркос,
Абиссиния, 17 сентября 1895 года".
* * *
Слез уже не осталось. Я сидела, тупо уставившись в стенку, и повторяла: "Аниба Лабраг, Аниба Лабраг, АнибаЛабраг, Абра Ганнибал…" Тут я проснулась. Настоятеля монастыря звали как легендарного прадеда великого поэта! Это не могло быть совпадением. Тем более, что корона внучки Пушкина похожа на ту, что я примеряла. Значит, великий поэт был осведомлен о тайнах рода Ганнибала! Ведь захотела же его внучка корону абиссинской царицы! А еще Аниба Лабраг по-русски говорит. Что тогда получается? Моя доченька с одной стороны потомок царицы Савской и царя Соломона, а с другой — рода Ганнибалов! А как же я? Что в ней от меня. Ах, да… Характер. Как она мужественно держалась при крещении, когда ее опускали в воду.
Из бельэтажа спустился отец, навещавший внучку. Я отдала ему письмо. Он пробежал глазами и сказал:
— Что ж, вот ты и опять свободна, Полинушка.
— Ах, рара, — воскликнула я, — не понимаю, чего в тебе больше, человеколюбия или адвокатской изворотливости? Ведь доченька моя осиротела.
— Ну, полно, полно. У нее есть мы с тобой, крестные, Вера, Настенька. Все под Богом ходим.
— Надоело мне все! Сколько смертей перевидала, в скольких передрягах побывала. А сейчас хватит! У меня дочь, и я отныне буду жить только ради нее. Авантюры закончились!
— Ну, это еще как сказать, — усмехнулся отец. — Уж, я-то твой характер знаю! Tempora mutantur, etnos mutamur in illis![84]
К О Н Е Ц
Аскалон
июнь 2003 — январь 2006
См. детектив К. Врублевской "Дело о старинном портрете".
См. детектив К. Врублевской "Первое дело Аполлинарии Авиловой".
Чермное — так на церковнославянском языке называется Красное море.
Эллинг (голл. helling), сооружение на берегу моря, реки или озера, оборудованное для строительства судов.
Камка — тонкая ткань с разнообразным по композиции цветочным рисунком, как правило, шелковая, одноцветная. Отличительной особенностью ее является сочетание блестящего узора и матового фона по лицевой стороне и блестящего фона и матового узора по изнанке.
Форпик — спальная каюта на две койки, расположенная под носовой палубой.
Скобтрап — лестница из железных скоб на внутренней обшивке трюма.
Подволочный — потолочный. Подволоком на флоте называют потолок.
Шкерт — концевая веревка, бечевка для подъема чего-либо на судно
Подробнее в романе "Дело о старинном портрете".
