Софья Петровна подняла бокал.
— Предлагаю тост за праздник и наш чудесный семейный вечер!
Даже второй глоток лучшего портвейна не заставил прикоснуться к еде. Ванзаров принялся жевать булку. Софья Петровна отрезала сочный кусочек.
На пороге возникла Глафира.
— Твое, барин, что ли? — сказала она, показывая карточку. — В прихожей обронил.
Фотография Окунёва с дамами выскочила из кармана пальто.
— Благодарю, Глафира, положите сюда.
Софья Петровна заинтересовалась находкой.
— А что это за барышни? — спросила она шутливо-грозным тоном.
— Это служебное, — сказал он, но фотография оказалась в лапках сестры.
Софья Петровна радостно вскрикнула:
— Ой, да это же Холодова!
— Как ты сказала?
Она указала на даму пальчиком:
— Вера Павловна Холодова, жена помощника начальника Ревельской сыскной полиции. Очаровательная женщина.
— Какая еще Холодова?! — закричал Ванзаров, помня, что в Ревеле нет сыскной полиции.
— Родион, ну что вы кричите! — примирительно улыбнулась Софья Петровна, поднося ко рту вилку с кусочком праздничного мяса. — Холодова чудесная хозяйка. Она подарила смесь индийских пряностей для говядины по-бенгальски. Попробуйте, наконец…
Ванзаров совершил то, чего не позволял себе с давнего детства: прыгнул на стол, круша все на своем пути, и ударом ладони выбил вилку из рук сестры. Племяшки замерли. А их дядюшка, перемазанный в соусе, крушил праздничный стол, сбрасывая на пол тарелки с кусками мяса по-бенгальски.
Из воспоминаний Аполлона Григорьевича Лебедева, рассказанных им самим
И ведь просто так, по-приятельски, к себе не пригласит. Нет чтобы сесть спокойно, распить бутылочку коньячишка, сигарку выкурить, побеседовать о приятном, то есть о вскрытии трупов. Ну или какое иное развлечение, полезное для холостого мужского организма. Так ведь вызывает прямо как на пожар. Бросай все, дорогой Лебедев, хватай свой непременный чемоданчик и бегом ко мне. У нас тут катастрофа почти случилась. Нельзя другу отказать.
Действительно, дом выглядел как после обыска или добротного семейного скандала. Пол в столовой усеян битыми тарелками вперемешку с едой, дети орут, старуха носится как угорелая, а дама нежная на кушетке валяется почти без чувств. Первым делом влил в нее капли, приказал старушке-прислуге бойкой напоить чаем с мятой и уложить спать. Для здоровья никаких опасностей. Кроме женской дури. С этим справились, занялись кулинарным шедевром. На запах, конечно, не определить, но опыт намекает, что тут намешали. Провел быстрый анализ, результат убедительный. Теперь остатки подчистить. Натянул резиновые перчатки, собрал разлетевшиеся по паркету кусочки мяса, сложил в кастрюлю и приказал кухарке выбросить все вместе. Не жалеть посуду. Она мне приносит пакетик вощеной бумаги, говорит: от специй осталось. Я ей в ответ приказал тщательно вымыть с хлоркой пол в столовой и кухне.
Выходит Ванзаров, весь такой домашний, в халате, прямо как помещик.
— Не напрасно семейный ужин испортил? — спрашивает.
— Нет, не напрасно, — отвечаю. — Если, конечно, не желали, чтобы я потом вскрывал вашу сестру.
Он посмотрел на меня и говорит:
— Ваш искрометный юмор ценю. Но первыми яд достался бы моим племянницам.
Тут уж, конечно, перегнул палку. Извинился: опасность действительно была.
— Что-нибудь особенное приготовили?
— Бездарно и примитивно, — говорю. — Никакой сомы. Цианид смешали с солью и перцем, чтобы отбить запах, и добавили безобидных пряностей. Для букета, так сказать. У вас в доме курят?
— Дети и так чудом остались живы. Не хватало, чтобы они отравились вашими сигарками.
Ладно, и это стерпим. Друг слегка нервничает, надо понимать.
— У вас слишком доверчивая сестра, — говорю. — Ей полагается быть более осмотрительной. Особенно в выборе знакомых. Жизнь в столице коварная.
— Вот сами ей объясните.
— Нет уж, благодарю. У меня с женщинами разговор короткий. Воспитанием заниматься не умею. Любить или вскрывать — всегда пожалуйста. Остальное не для меня.
Тем временем волнение унялось. Девчонки затихли, старуха куда-то делась, даже барыня стонать прекратила. Покой и благодать. И тут телефонный аппарат как грохнет. Друг мой подскочил как ужаленный, схватил трубку и шипит в рожок:
— Ванзаров у аппарата…
Слышу, из трубки доносится:
— Что ты решил?
— Я решил, что найду вас и вы ответите перед судом за смерть двух человек, — говорит он спокойно. Словно ничего и не было. Исключительное самообладание.
Слышу:
— Ну, берегись…
— А это уж как карта ляжет.
— Ты подписал себе смертный приговор.
— Да за что же такие страсти? — тут он плотнее к уху приложил. Выслушал и говорит: — Постараюсь учесть…
И повесил трубку.
Спрашиваю:
— Угрожали?
— Обычное дело, — говорит.
— Что в этот раз?
— Уведомили, что меня ждет смерть. Оказывается, я помешал богу Соме свершить правосудие. А еще было добавлено нечто новое.
Снял я перчатки, сел на край диванчика и говорю:
— Удивляйте.
— Оказывается, нашему проклятому миру рабства и насилия осталось доживать считаные часы. Бог радости и счастья, лучезарный Сома, уже несет народу освобождение, а его мучителям возмездие.
— Страшная жуть.
— Не в этом дело. Неизвестный собеседник почти слово в слово повторил восторженную речь госпожи Лёхиной. Только срок освобождения приблизился. К чему бы это?
— Вам не кажется, коллега, что худшее из предположений доктора Цвета может сбыться? Ящик Пандоры уже открыт.
— Продолжайте, коллега.
— Нас ожидает Армагеддон или, по меньшей мере, Судный день, — говорю. Несколько возвышенно, но уж так пробрало меня на патетику в поздний час.
— Возможно, бог Сома и впрямь решил нас проучить, — говорит Ванзаров. — Но завтра мы еще посмотрим, как это ему удастся.
Вырезка из газеты «Наши дни» за 7 января 1905 года
Рабочие «Франко-русского общества заводов» 6 января продолжили забастовку. Около завода все спокойно. На воротах завода вывешено объявление следующего содержания: «Рабочие всех цехов приглашаются в пятницу 7 января для выборов депутатов. 7 января будет дан в 8Ѕ часов утра свисток для созыва рабочих к заводу, а в 8 ч 45 мин ворота завода будут открыты. Администрация завода надеется, что все недоразумения будут в скором времени улажены».
Систематизация материалов к событиям 7 января 1905 года Папка № 35
В восемь часов утра поступила депеша из Департамента полиции, в которой сообщалось о начавшейся в городе всеобщей забастовке. Петербургский гарнизон и жандармское губернское управление переводились на военное положение. Был организован штаб по борьбе с беспорядками во главе с великим князем Владимиром Александровичем. В связи с возможными выступлениями вводился особый режим несения службы городовыми, отменялись отпуска и выходные дни. Все чиновники полиции должны были находиться на своих местах для получения дальнейших указаний.
Чтобы операция не сорвалась, Ванзаров потребовал от начальника сыскной полиции выделить необходимых людей. Филиппову не хотелось нарушать распоряжение Департамента. И тогда Ванзаров добавил веский аргумент: полковник Герасимов лично заинтересован в поимке преступника. Охранное отделение не смогло разыскать, а сыску удастся. При случае Филиппов сможет блеснуть успехами своих сотрудников, а если что-то пойдет не так — свалить все на охранку. Владимиру Гавриловичу такая мысль понравилась, он дал добро.
Накануне Джуранский и Курочкин отправились в Петербургский частный коммерческий банк для осмотра места и тщательной подготовки всех мелочей. Ротмистр обследовал входы и выходы, чтобы исключить малейшую возможность побега. Курочкин лично отобрал для задержания самых крепких агентов, пятерым выдал костюмы конторских служащих, остальные оделись, как заурядные коммерсанты.
Все было готово.
В центре операционного зала за элегантными столиками-конторками несколько клиентов заполняли бумаги и подписывали векселя. Еще один клиент, в котором не без труда можно было узнать Курочкина, беседовал со служащим банка. Рядом с окошечком кассира, которому предстояло выдать пятьдесят тысяч рублей, сосредоточенно работали четверо мускулистых служащих. Джуранский прятался за колонной.
Пробило четверть одиннадцатого.
Клиенты и служащие не покидали мест. Нетерпение возрастало. Минутная стрелка настенных часов показала двадцать минут одиннадцатого. Открылась массивная дверь, пропуская даму в серой пелерине и меховой шапочке. Лицо ее скрывала густая вуаль.
Ни один служащий или посетитель не обратил на нее внимания. Мужчины, опустив глаза, занимались деловыми бумагами. Даму это насторожило.
