— Она могущественная — более могущественная, чем ты можешь себе представить. И она подлинная. Кроме того, чему я был свидетелем тридцать лет назад, существуют два древних пергамента, подтверждающих ее подлинность.
— Я слышал, что есть документы, но не думал, что это правда.
— Это правда, — сказал Эндрю с убежденностью, удивившей послушника. — Частица Истинного Креста заключена во флакон, завернутый в пергаменты. Любой может взяться за стекло, но прикоснуться к окровавленной щепке внутри — это верная смерть.
Урбан сглотнул, и ему показалось, что яркое солнце перестало быть таким теплым. На дереве застрекотала сорока, он подскочил и почувствовал, что руки трясутся. В его мозгу медленно стало складываться гадкое, подлое подозрение.
— Наше аббатство уже много лет служит стражем реликвии. Она все еще здесь.
Эндрю порылся в складках рясы и вынул кошель, висевший у него на шее. Шнур, на котором висел кошель, был старым, истлевшим, а сама сумка сшита из дешевой пурпурной ткани, грязной и изношенной из-за того, что ее касались многие руки.
— Вот она.
Урбан потерял дар речи и едва подавил в себе порыв пойти на попятный. То, что сделал Эндрю, привело его в смятение.
— Вы забрали ее? Вы украли ее?
Вот неожиданные ответы на все его вопросы: почему они бежали безлунной ночью, таинственность, приказ никому не говорить, что они уходят, отказ Эндрю сообщить ему, куда они идут, выбор дорог, которыми никто не пользовался, хотя по большим дорогам путешествовать было быстрее и безопаснее.
— Я сделал это из лучших побуждений. Дни мои подходят к концу, а с новым приором реликвия не будет в безопасности. Мой долг был очевиден: я должен переправить ее в Норвич, где имеется еще одна реликвия Святой Крови. Там монахи-бенедиктинцы знают, что делать, чтобы она не навредила людям.
Урбана это не убедило. Воровство — это смертный грех, но украсть реликвию из монастыря было невообразимо грешным преступлением, и теперь он, Урбан, замешан в нем. А отец Эндрю, которого он боготворил и чьей суровой набожности мечтал подражать, оказался обыкновенным вором. В голове бушевал вихрь растерянных мыслей, и ему казалось, что его предали. Эндрю прочитал на его лице смятение и отчаяние, и ласково прикоснулся к его руке.
— Я сделал то, что было правильно. Не спрашивай, откуда я это знаю — возможно, Господь подарил мне сие знание, потому что, заверяю тебя, я бы предпочел провести свои последние дни дома, а не брести через всю Англию — только я чувствую это всем своим существом. Приор Джон де Бурго не верит в могущество реликвий крови — мало кто в нашем ордене верит в них — и я боялся, что, вступив в свою должность, он пожелает избавить аббатство от анафемы, в которую превратилась эта реликвия.
— Настоятель доминиканцев поступил именно так, — признал Урбан и тревожно взглянул на кошель, который все еще держал его наставник. — Он сказал, что реликвии Святой Крови вообще не могут существовать по сложным теологическим основаниям, которых я не понял, и приказал уничтожить то, что он назвал «еретическими идолами культа».
— Я не хочу, чтобы эту реликвию предали огню невежества: что Господь счел нужным отдать в наши руки, то человек не смеет сжечь. В любом случае, это не просто обычная реликвия Святой Крови, она другая из-за проклятья, лежащего на ней.
— А вот проклятье… — пробормотал Урбан. — Правда это, что ее заколдовал дракон во времена короля Артура?
— Не будь смешным, — отрезал Эндрю. — Драконы не разговаривают. Рыцари Храма взяли эту реликвию под свою охрану, и я узнал ее историю от одного из них, от человека по имени Джон Мантреверс из Саут-Уитема. Он спас мне жизнь.
— Но рыцарей Храма запретили, а их лидеров казнили много лет назад, — сказал Урбан, чувствуя себя неспокойно при мысли, что Эндрю был связан с еретиками.
— Некоторые не пожелали отречься от Ордена, и Мантреверс был одним из них. Он говорил мне, что частица Истинного Креста принадлежала некогда арабу по имени Барзак, и его долгом было охранять ее от нечестивцев. Когда благословенные крестоносцы освободили Святой Город, а семью Барзака сочли врагами и убили, он наложил на реликвию гневное проклятье. Но проклятье оказалось слишком сильным и стало убивать не только дурных людей, но и хороших. Как раз случай приора Джона де Бурго: он не грешник, но если возьмет ее, чтобы «доказать», что она не обладает никаким могуществом, это все равно будет означать его смерть.
— Значит, вы решили отвезти ее в Норвич и отдать бенедиктинцам, — сообразил, наконец, Урбан. — У них нет ненависти к реликвиям Святой Крови, и они будут относиться к ней с должным почтением. Вы поступили правильно, отец.
Эндрю кивнул. То, что послушника оказалось так легко убедить, принесло ему истинное облегчение. Он ожидал любых обвинений и был уверен, что сам он, поменяйся они ролями, не принял бы этого с такой готовностью.
— Прежде, чем забрать реликвию, я вынул ее из флакона, чтобы убедиться, что это та самая щепка, принесшая Мантреверсу столько бед. Было бы печально добраться до Норвича и обнаружить, что ее когда-то подменили. Я должен был знать наверняка.
Урбан снова вытаращился на него.
— Но ведь это означает… — он замолчал, не желая, чтобы голос выдал его смятение.
Эндрю кивнул.
— Это означает, что я погибну сразу же, как только передам ее в другие руки. Но я все равно с каждым днем слабею, поэтому теперь это неважно. Однако возможно, что мне придется просить тебя взять ее на последний отрезок пути.
— Но если проклятье реликвии настоящее, я тоже погибну!
— Только если вынешь щепку из флакона.
— Тогда я к ней и не прикоснусь, — облегченно сказал Урбан. — Пусть остается завернутой.
Эндрю остановился и открыл мешочек, осторожно вытащив оттуда маленькую шкатулку, в которой лежала небольшая стеклянная склянка, позеленевшая и потускневшая от времени. Урбан зачарованно посмотрел на нее и резко отступил назад, когда Эндрю вытащил позолоченную пробку и вытряхнул содержимое на ладонь. Реликвия не представляла из себя ничего особенного — просто кусочек серебристо-серой щепки со странным пятном, чернеющим с одной ее стороны.
Эндрю зажал ее между большим и указательным пальцами.
— Этого недостаточно, Урбан. Только в том случае, если ты по-настоящему поверишь в могущество реликвии, ты сумеешь довести дело до конца. Ты должен подержать ее в руках и ощутить ее силу. Если ты не готов к заданию, скажи мне, и я найду другого служителя. В Кембридже живет много старых монахов и хватает монастырей, так что найти замену будет нетрудно.
Урбан почувствовал себя уязвленным — неужели его так легко отвергнуть?
— Конечно же, я сделаю так, как вы хотите! — вскричал он. — Я дал клятву выполнять ваши желания и буду делать это, пока дыхание еще теплится в моем теле. Я не оставлю вас.
Последнее замечание оказалось жестоким. Урбану стало стыдно, когда он увидел, как вздрогнул Эндрю. Прежний любимец монаха, поняв, что взял от Эндрю все, что мог, покинул его ради другого, более искушенного наставника, и Урбан знал, что монах расценил это, как вероломство. С его стороны было недобрым сказать такое, и он тотчас же пожалел об этом.
Эндрю положил морщинистую руку на плечо юноши, частично для поддержки, а частично в знак признательности.
— Я знаю. Я верю в тебя. Дай руку.
Урбан задрожал, когда Эндрю протянул запятнанную щепку в его сторону.
Кембридж, несколько дней спустя.
Брат Майкл оставался в блаженном неведении, не зная, что его прекрасная ряса бенедиктинца уже никогда не будет прежней. Он со знанием дела разглагольствовал обо всем на свете, принимая участие в превосходном обеде доминиканцев, и не замечал, что аудитория смотрит не на него, а на его правое плечо. Его сотоварищ, Мэттью Бартоломью, несколько раз попытался привлечь его внимание к этой неловкости, но всякий раз небрежный взмах толстой белой руки монаха заставлял его замолкнуть. Майкл не любил, чтобы его прерывали, когда он блистал своей ученостью.
— Итак, завершая мои тезисы, — напыщенно заявил он, наслаждаясь тем, что никто за последний час не оспорил его аргументов, — скажу, что я согласен с великим теологом Фрэнсисом де Мейронном. В течение трех дней, прошедших между смертью нашего Господа и Его воскрешением, часть Его Крови была отделена от Его Тела и осталась на земле. Следовательно, ни одна реликвия, содержащая Святую Кровь, не едина с Его Божественной сущностью, как не была Его кровь едина с Его Божественной Сущностью в течение тех трех дней в гробнице. Кровь мессы, которая полностью едина с Его Божественной сущностью, куда более достойна поклонения. Однако это не значит, что реликвий Святой Крови следует избегать — напротив, они суть священные и важные напоминания о воскрешении Христа и последующего искупления Им грехов человеческих.
