– Тогда у меня вообще все чувства были обострены. По вашей, кстати, милости! Я был просто не в себе, а в этом состоянии у человека, чтоб вы знали, могут проявиться сверхъестественные способности!
Макаров, похоже, попался на удочку, потому что сказал с усмешкой в голосе:
– Почему же вы не направили ваши сверхъестественные способности на спасение жертвы?
– То есть вашей жены? Чтобы вы меня тут же продырявили, как и замышляли? Благодарю покорно, мне это ни к чему! – Юлик вдруг хмыкнул и спросил с удивлением: – А вы что, хотели, чтоб ее кто-нибудь спас? Зачем же тогда вообще убивали?
– Вы знаете, зачем. И хватит об этом!
«Ну что ж, хватит!» – подумал и Петрусенко. Он был совершенно удовлетворен: Макаров собственными словами подтвердил свою вину.
– Вы просто демагог, Кокуль-Яснобранский! Давайте делать дело: где ножовка?
Похоже, Юлиан тоже решил, что сказано достаточно много. И заговорил торопливо-заискивающе:
– Ну вот наконец глаза привыкли к темноте, теперь я кое-что различаю… Которая же из этих плит? Вот эта? Или эта? Да, кажется, она!
Он стал на колени и принялся шарить рукой под каким-то нагромождением камней, Макаров склонился над ним. Викентий Павлович почувствовал толчок в сердце: вот сейчас все и произойдет! Он неслышно вытащил из-под куртки револьвер и скользнул из своего укрытия – к этим двум, которые так увлеклись, что ничего не слышали и не видели. Зато он теперь отлично видел их прямо перед собой.
Юлиан поднялся с колен, сжимая в руках ножовку. Лунный свет, падающий в проем окна, блеснул на железном полотне. И отразился – на стальном дуле револьвера, который Макаров направил молодому человеку прямо в живот. Резким движением исправник выхватил ножовку из руки оцепеневшего Кокуль-Яснобранского.
– Вот и все, – произнес он, стараясь казаться спокойным, но в голосе предательски зазвенели торжествующие нотки. – Теперь мы расстанемся… навсегда! Ты, мальчишка, много чего напридумывал про мои чувства: смирился, отказался… Думаешь, мне так уж нужна была эта ножовка? Конечно, я ее заберу. Но главное, мне нужно было заманить тебя сюда. А ты, умник, сам полез в ловушку!
Юлик стоял не шевелясь, но он уже пришел в себя.
– Господин Макаров… Анатолий Викторович! Неужели вы?.. Постойте, погодите!.. Вы же не знаете, я себя обезопасил…
«Сейчас скажет про меня! Пора! Но ведь револьвер… почти в упор…» – Эта мысль молнией чиркнула в сознании Викентия Павловича, страх сжал сердце. В этот момент Юлик сказал:
– Я описал все подробно, что видел, и оставил в надежном месте. Если вы меня убьете – мои записи обнародуют, все узнают…
Макаров на несколько секунд задумался.
– Ерунда, – сказал он наконец и непроизвольно взмахнул рукой с пистолетом. – Никто не поверит! Все решат, что убийца фантазирует, выгораживает себя. А я постараюсь, чтоб так и думали.
– Теперь уже не получится, – произнес Викентий Павлович и шагнул вперед. Он уловил момент, когда дуло ушло чуть в сторону от Юлиана. Тот сделал именно то, на что Петрусенко рассчитывал: резво отпрыгнул за каменную кладку. Макаров тут же неуловимым движением развернулся и выстрелил на голос следователя. Пуля попала Викентию Павловичу в ногу. Словно огнем полоснуло по бедру! Он вскрикнул: хотелось согнуться, упасть на землю, завыть от боли… Но он, сжав зубы, остался стоять – не отрывая глаз от человека, также застывшего напротив.
Макаров стискивал рукоять револьвера – теперь дуло было направлено на Петрусенко. Невероятно, но Викентий Павлович видел глаза исправника. Они блестели огнем, который выжигает человека изнутри, в них была звериная тоска и отчаянная страсть.
«Он сейчас выстрелит в себя! – подумал Петрусенко с необъяснимой уверенностью. Но тут же ее сменило сомнение: – Или в меня?»
В тот самый момент, когда, несколько дней назад, Викентий Павлович понял, что убийца – исправник Макаров, он подумал: «Лучший выход для него – самоубийство!» Это было бы, по крайней мере, мужественно. И, отправляясь в эту засаду, в храм, он отчетливо понимал, что ему не хочется убивать Макарова, а хочется, чтобы сам Макаров принял верное решение. Пока что оружие убийцы было направлено в лицо следователя, но Петрусенко видел, чувствовал – тот колеблется! Да, он загнан в ловушку, да, из нее можно выйти, сделав выстрел… Но какой это должен быть выстрел? В кого?
Напряжение нескольких последних секунд было таким сильным, что Петрусенко перестал чувствовать боль. Он просто забыл о своей ноге, не ощущал липкой горячей крови. Под дулом револьвера он сделал шаг вперед, бешено колотилось сердце, прерывалось дыхание. И голос выдал его волнение, когда он произнес, сорвавшись на полушепот:
– Зачем вы это сделали, исправник? И что теперь? An vivere tanti est? Стоит ли жизнь такой цены?
Несколько томительных мгновений они стояли, глядя в глаза друг другу. Но вот зрачки у Макарова расширились, губы задрожали, все черты лица его смягчились. Поразительно, как хорошо видел все это Викентий Павлович в тусклом лунном свете!
– У Нади глаза, как у Веры… – прошептал Макаров. Поднял револьвер к виску и выстрелил…
Викентий Павлович все еще стоял над рухнувшим наземь самоубийцей, когда к нему подскочил Юлиан.
– Господин Петрусенко, Викентий Павлович! Вы же ранены – кровь так и хлещет! Пойдемте скорее, я помогу!
Он ловко забросил руку следователя себе на плечо, и только тут Викентий Павлович понял, как много он потерял сил. И, наверное, крови: перед глазами все расплывалось, качалось… Он помнил еще, как Юлиан спросил растерянно:
– Как же нам отсюда выбраться? Через забор вы не перелезете, в раздвинутые прутья не протиснетесь… О, смотрите – городовой! Наверное, выстрелы услыхал…
И тут Викентий Павлович потерял сознание. Лишь после он узнал, что, пока городовой бегал в ближний дом к священнику, открывал калитку, ловил пролетку, Кокуль-Яснобранский, разорвав свою рубаху, умело перетянул ему ногу повыше раны самодельным жгутом, остановил кровь. А потом довез его до гостиницы и отправился к приставу. Когда Петрусенко очнулся, рядом уже находились два доктора и пристав. Он чувствовал себя слабо, однако рассказать о происшествии в храме сил у него хватило.
Два дня Викентию Павловичу было очень худо. Он то приходил в себя, то снова терял сознание, а иногда ему специально кололи морфий, чтобы он спал и не чувствовал боли. Ему сделали операцию – удалили пулю. Но рана начала гноиться, пришлось оперировать еще раз, чистить, промывать… Когда он приходил в себя, рядом всегда видел жену. Он улыбался ей, шутил:
– Как тебе роль сиделки?
– При твоей работе мне нужно было к ней заранее готовиться!
– Знала бы, что выйдешь замуж за полицейского, кончала бы медицинские курсы, а не филологические.
– Ничего, – отвечала Люся. – Я на практике все познаю.
Другой раз, просыпаясь, он спрашивал:
– Ты хоть отдыхаешь?
– Не беспокойся, дорогой! Для нас с Катюшей главное, чтобы ты поправлялся.
Только на третий день Викентий Павлович по-настоящему пришел в себя. Боль была, но она уже не мучила, а как бы напоминала, что с ним не все в порядке. Температура спала, вернулась бодрость, и ему даже показалось, что он может встать. Но Люся стала упрашивать его не делать это без разрешения врача.
– Подожди немного, что за спешка такая! Викентий, вдруг рана откроется! Подожди, скоро придет доктор!
В эту же минуту дверь открылась, и вошел доктор. Однако это был вовсе не лечащий врач, а доктор Бероев. Увидев позу Петрусенко – полусидящего, готового вот-вот спустить ноги на пол, – он засмеялся:
– Здравствуйте, дорогой Викентий Павлович! Вижу, вы уже готовы бегать!
Он поцеловал руку Люсе и присел на кровать.
– Вы намекаете на то, что я и в самом деле уже могу встать? – спросил Петрусенко.
– Полагаю, что можете. И даже можете пройтись – до двери и обратно. Для первого раза хватит.
– А когда окончательно смогу считать себя здоровым?
– Думаю, дня через два. Должен сказать, что вы счастливчик! Рана могла быть значительно хуже, вы легко отделались.
– Вы в курсе дела?
– Да, – кивнул Бероев. – Я был при вашей операции, ассистировал. Пуля этого мерзавца пробила вам латеральную широкую мышцу бедра и задела сухожилие четырехглавой мышцы. – Говоря это, Бероев живо и очень наглядно показывал расположение мышц на своей правой ноге. – Но главное – пуля не раздробила берцовую кость, иначе операция была бы намного сложнее, а потом – долгие дни с шиной на ноге.
– Совсем не задела? – спросил Петрусенко.
– Слегка чиркнула по ней, и все.
– Значит, все пройдет бесследно?
– Бесследно не проходит ни одна рана, – покачал головой доктор. – Какое-то время будете хромать, будут периодически возвращаться боли…
– В дождливую погоду!
– Шутки шутками, но годик-два при переменах погоды вы и правда будете ощущать свою рану. Очень советую подлечиться на каком-нибудь хорошем бальнеологическом курорте.
