Приуныв, я, тем не менее, описала над головами солдат еще один круг. Именно тогда до меня донесся звук, который было невозможно ни с чем спутать — треск рвущейся ткани.
Мне тотчас стало понятно, откуда он исходит. С каждым новым взмахом крыльев, ветер прорывался сквозь дыру в холсте, оставленную стрелой, постепенно делая прореху все больше и больше. Наконец холст не выдержал и разошелся по всей длине вдоль самых длинных ребер крыла. В образовавшуюся прорезь тотчас устремился поток воздуха, и машина начала дрожать и покачиваться. Мне понадобились неимоверные усилия, чтобы вернуть ей равновесие.
И как назло, я вновь оказалась в пределах досягаемости арбалетов. Еще одна дыра в холсте поврежденного крыла — и я утрачу власть над рычагами и сорвусь вниз. Прямое попадание в корпус разнесет дерево в щепы или оборвет канат и… результат будет тот же. Если же стрела попадет в меня — нет, во имя всего святого, об этом вообще лучше не думать! С другой стороны, а есть ли у меня выбор?
Хотя мои ноги уже горели от усилий, я попыталась с двойным усердием нажимать на педали, в надежде, что это позволит мне увеличить скорость и высоту полета. С высоты мне было видно, что группа солдат уже приготовилась к моему возвращению — арбалеты всех до одного были нацелены в небо. Всадники тем временем спешились и, чтобы как-то успокоить лошадей, обмотали им головы плащами. Остальная, пешая, часть солдат, судя по всему, выжидали тот момент, когда меня, наконец, собьют, чтобы затем броситься ко мне и схватить.
Я не тешила себя надеждой, что мне повезет уйти отсюда целой и невредимой. Скорее всего, мне остается провести в небе последние считанные мгновения. Следует лишь уповать на то, что большая часть стрел пролетит мимо цели, а их попадания нанесут мне или машине лишь незначительный ущерб. И если только машина окончательно не выйдет из строя, в мои планы входило продолжать полет в северном направлении, насколько хватит сил моим натруженным рукам и ногам. А когда силы иссякнут, я попытаюсь сесть на землю и — при условии, что мне повезет выползти из-под обломков машины живой, — пешком проделать оставшийся путь до Милана.
Дальше этого мои намерения не шли.
В следующий миг подо мной дали еще один залп, и в воздух взлетели стрелы, выпущенные самое малое из десятка арбалетов. Пристегнутая к корпусу летательной машины, я была бессильна что-либо предпринять. Оставалось разве что прижаться всем телом к деревянному корпусу и зажмуриться, слыша, как мимо меня свистят стрелы. А затем я услышала, как одна за другой сначала три, затем четвертая и, наконец, пятая с оглушительным треском впились в дерево корпуса. За первым залпом последовал второй. На этот раз стрелы пробили крылья. Увы, если бы только этим дело и ограничилось! Потому что в следующий миг мое бедро пронзила острая боль, как будто кто-то проткнул мне ногу раскаленной кочергой, вроде той, какой мастер пользовался у себя в кузне.
Из моего горла тотчас вырвался крик боли и ужаса, а машина дала предательский крен. На какой-то миг я испугалась, что мне станет дурно, но на мое счастье голова моя осталась ясной, и я сумела вернуть машине равновесие. Изловчившись, я оглянулась назад, чтобы проверить тяжесть моего ранения, и действительно едва не лишилась чувств, увидев, что тяжелая стрела оставила зияющее отверстие в корпусе летательной машины и пронзила мне ногу.
Нет, не пронзила, поправила я себя и даже облегченно вздохнула, лишь задела. Правда, при этом она, пробив на мне лосины, пригвоздила меня к летательной машине, отчего я стала похожа на каплуна на вертеле. На мое счастье, я, тем не менее, могла двигать поврежденной ногой, а вот кровавое пятно растекалось по ткани с угрожающей скоростью. Под стать пятну была и жгучая боль. С другой стороны, оставшиеся конечности были целы, и я могла продолжать полет. При условии, конечно, что машина тоже более-менее цела.
Но уже в следующий момент треснул еще один кусок холста. Машина тотчас сбросила высоту и повернула туда, откуда я только что прилетела. В отчаянии я резко дернула хвостовой руль. Увы, рычаг с треском надломился. Одна его часть осталась в моей руке, а сам руль тотчас опустился вниз, словно хвост у побежденного соперником петуха. Машина начала стремительно терять высоту. Еще несколько мгновений, и я рухну прямо в гущу солдат. Оставалось лишь надеяться на то, что при падении нескольких из них я заберу с собой на тот свет.
А еще во мне заговорило тщеславие, и я молила бога, чтобы при ударе о землю мое тело не разлетелось на кровавые ошметки, а осталось бы цело.
Как и в самые первые мгновения, когда я только-только взмыла в воздух, время вновь словно остановилось, и я смогла разглядеть даже самые незначительные детали. Затем мне показалось, что вдалеке кто-то протрубил в рог, как будто давая сигнал к атаке. Странно, подумалось мне, потому что звук этот донесся не со стороны замка, а со стороны леса. В следующий момент, сверкнув на солнце серебром, из ворот замка выехала роскошная колесница, запряженная парой вороных коней, на которой стояли двое темноволосых мужчин. Прикрепленные к колесам косы крутились с бешеной скоростью и громко пели победную песнь смерти. Но что еще более странно, нарисованная армия, которую мы с товарищами утром разместили среди деревьев, неожиданно ожила, и десятки солдат, пеших и конных, высыпали на поле, причем, с первого взгляда было видно, что численное преимущество на их стороне.
Увидев их, я улыбнулась и даже на мгновение забыла и про боль в ноге, и про страх неминуемой смерти. Здесь нечему радоваться, это просто разыгралось воображение, сказала я себе, спокойно наблюдая за тем, как земля с бешеной скоростью несется на меня. И все же я уйду из этой жизни счастливой, зная, что, по крайней мере, в моем воображении Леонардо победил, а мой отец получил свободу.
А потом, когда из темноты я вновь вынырну на свет, Константин наверняка будет меня ждать рядом со своим отцом, сияя гордой улыбкой, и встретит с распростертыми объятьями.
Наука — командир, практика — солдаты.
Леонардо да Винчи. Манускрипт I
К своему великому удивлению я не разбилась насмерть.
Вместо этого, придя спустя какое-то время в себя, я обнаружила, что лежу на мягкой подстилке в одной из повозок, завернутая в отцовский плащ. Надо мной склонился мой друг Витторио. Лицо его было хмурым.
По зеленому своду над его головой я сделала вывод, что мы находимся все в том же лагере, в котором подмастерья провели ночь накануне. До меня больше не долетали крики солдат, звон оружия и лошадиное ржание. Сегодня шепот ветерка заглушала лишь веселая песня жаворонка и голоса подмастерьев, когда те переговаривались друг с другом, собирая по поручению мастера части декораций.
— Ты жив, — произнес Витторио с видимым облегчением, и с еще большим чувством добавил. — И главное, вовремя. Мне вот уже целый час, как хочется справить малую нужду, но мастер поручил мне следить за тобой, пока ты не проснешься или же, наоборот, предпочтешь покинуть нас и отойти в мир иной.
Я не была уверена, к чему он произнес последние слова — то ли для того, чтобы меня взбодрить, либо, наоборот, предупредить, что мои шансы выжить крайне малы. Разумеется, я склонялась к первому и потому, косо на него посмотрев, нашла в себе силы ответить:
— Не волнуйся, тебе не придется шить для меня саван. Я сделаю все для того, чтобы остаться в этом мире. Так что иди, справляй свою нужду с моего благословения.
Витторио тотчас же бросился к ближайшему дереву. Я же осторожно попыталась определить тяжесть собственного состояния. Несмотря на мои смелые заверения, дыхание давалось мне с большим трудом, нежели мне хотелось бы, и главное, при каждом вздохе нещадно болели ребра. Затем я потрогала голову — оказалось, что та перевязана, а на повязке запеклась кровь. Но по-настоящему я испугалась, когда обнаружила, что кто-то отрезал штанину моих лосин, чтобы наложить мне на бедро повязку.
К этому моменту, поправляя на ходу тунику, ко мне вернулся Витторио. Я жестом поманила его подойти ближе и указала на перевязанную ногу.
— Кто это сделал? — спросила я дрожащим голосом, отлично понимая, что всего один взмах ножниц мог открыть взору присутствовавших при перевязке некий мой телесный недостаток. Витторио хихикнул.
— Не переживай. Никто, кроме твоего отца, который настоял, что лично наложит тебе повязку, не видел, что там болтается у тебя между ног. Новелла дала ему той же мази, которую синьор Луиджи прописал Ребекке, но отец, чтобы тебе потом не смущаться, велел ей отвернуться.
У меня невольно вырвался вздох облегчения, услышав который Витторио насмешливо фыркнул. Ему было невдомек, что дело отнюдь не в скромности, а в боязни разоблачения. Затем, по моей просьбе он рассказал мне все, что знал о том, что произошло, пока я лежала без сознания после неудачной посадки посреди поля, ставшего на какое-то время, ареной сражения.
