Он поймал себя на том, что сам ест эти салаты, запуская вилку то в один, то в другой и совершенно не чувствуя разницы. Потребовалось усилие, чтобы заставить себя слушать Марика. Тот рассказывал про одного знакомого американца, который никак не мог взять в толк, почему в России так восхищаются фильмом «Маленькая Вера», абсолютно, по его мнению, неправдоподобным.
– Помните, там пьяного папашу запирают в сортире, чтобы не буянил? – спросил Марик.
Ответили, что да, помнят. Фильм был шумный, смотрели все, кроме школьного друга, не слышавшего даже названия.
Рассказ потек дальше:
– Он меня спрашивает: «Как такое может быть?» Я говорю: «Почему нет? Мы же не конфуцианцы». Он говорит: «Не в том дело, что это отец. Туалет запирается изнутри, снаружи никаких задвижек не бывает. Зачем они там нужны? Просто режиссеру понадобилось временно выключить героя из действия, вот он и придумал эту задвижку. После этого я уже ничему в его фильме не верю».
Марик посерьезнел.
– А ведь он прав! Действительно, зачем?
– Строят некачественно, – сказала Лера. – Двери перекашивает, они открываются.
– Не в том дело! У меня у самого на туалете такой же шпингалет, привинтили даже на новой квартире. А там качество – зашибись. Кого мы все собираемся запирать в наших сортирах? Каких, бляха-муха, врагов? Или хотим, чтобы заперли нас самих? Даешь железный занавес, границы на замке, остаемся нюхать собственное дерьмо, ура! Вот что у нас в подсознании.
– Ничего, скоро наступит эра Водолея, – вставила Катя.
– И что?
– Водолей покровительствует России.
Школьный друг предположил, что психология вороватого раба, готового терпеть наличие наружных запоров на любой двери, берет начало в крепостном праве. Марик возразил, что в Сибири крепостного права не было, а задвижки на туалетах есть, он недавно летал в Хабаровск, жил в лучшей гостинице, но в номере все равно имелась такая задвижка. Жохов посмотрел на Катю. Тема дискуссии явно перестала ее занимать. Она побледнела и, похоже, больше интересовалась тем, что творится у нее в животе.
Гена не появлялся. Жохов опять подумал, что Денис может взять его в заложники и попытаться сбить цену – это в лучшем варианте. В худшем – выпустить в обмен на товар, такие случаи бывали. Он закурил и с отвращением ткнул сигарету в пепельницу. Нервы начали сдавать, за последние полчаса дважды ходил отлить, хотя весь вечер почти ничего не пил. Нужно было как-то успокоиться, но без спиртного. Жохов перешел в смежную комнату, где стоял телефон, и позвонил второй жене.
– Слушай, Ленок, – начал он мягко, как не говорил с ней сто лет, – у меня тут намечается серьезная сделка. Хочу купить машину.
– Ты еще в прошлом году хотел, – напомнила жена.
– Будем ехидничать или будем слушать дальше? – спросил Жохов.
Она выбрала последнее. Он продолжил:
– Март уже кончается, потом апрель, май, июнь. В июне – каникулы. Отпустишь Лельку со мной на машине в Крым?
Отвечено было, как всегда:
– Не знаю, надо хорошенько подумать. Июнь не скоро, мы с мамой подумаем.
Это значило, что Лелька ему не отломится. Вместе с мамой они еще ни разу ничего хорошего не придумали.
– Прежде чем покупать машину, неплохо бы заплатить алименты, – добавила жена. – Я не спрашиваю, какие у тебя доходы, все равно ты не скажешь, но имей в виду, Леля не понимает, почему мы часто не можем купить то, что ей хочется. А ты обвиняешь нас, будто мы ее против тебя настраиваем.
В укор им, двум коровам, представилось, как ночью хватил стакан коньяка в круглосуточной придорожной рыгаловке, снова сел за руль, ведь Лельки с ним нет, а собственную жизнь он не ценит и в хохляцкую гривну, летит под сто по скользкому после грозы горному серпантину и, не вписавшись в поворот, сбивая ограждение, с высоты рушится вниз, на камни. Бензин течет из пробитого бака, но немецкий мотор продолжает работать. Взрыв, огненный столб поднимается из ущелья.
– Мне тут недавно пришло в голову, – сказал он, – что если со мной что-то случится, тебя могут вызвать в милицию на опознание. Бывают ситуации, когда нужно опознать тело.
– Вызывают родственников, а мы с тобой разведены. Официально я тебе никто.
Жохов промолчал. Она забеспокоилась:
– Что с тобой может случиться?
– Что угодно. Время сама знаешь, какое.
– Подожди, – ответила она после паузы, – я посоветуюсь с мамой.
– О чем?
– Я не понимаю, к чему ты это говоришь.
Он решил разыграть партию до конца.
– Не бойся, убивать меня никто не собирается. Просто на днях лечу по делам в Америку. Допустим, самолет разобьется, и я буду обезображен до неузнаваемости. Сможешь меня опознать?
– Смогу, наверное.
– Как?
– Ну как-нибудь.
– Ты хоть знаешь, где у меня шрамы?
В ответ – тишина. Ничего-то она не знала, хотя прожила с ним четыре года. Он перечислил самые заметные:
– Во-первых, на левом запястье. Тушенку в армии открывал штык-ножом и проткнул себе руку. Потом под лопаткой такая круглая ямочка от дробинки, довольно глубокая. В экспедиции один гад дробью выстрелил.
– Под левой лопаткой или под правой? – деловито спросила жена.
По интонации он догадался, что все это она записывает в книжку для телефонных номеров, лежавшую возле аппарата. Поликлиника, химчистка, дежурные аптеки, шрамы бывшего мужа – то, что всегда должно быть под рукой.
– Дура! – с наслаждением сказал Жохов, кладя трубку.
Спокойнее не стало. Возвращаться за стол не хотелось, он сел на диван. Комната была длинная, как пенал, и запущенная. Марик в этой квартире не жил, но и сдавать ее не хотел, денег у него хватало. Обои выцвели, слой пыли лежит на книжных полках с памятными безделушками, упорно напоминающими о том, что давно пора забыть. К стене прикноплен детский рисунок с кошкой о пяти лапах и криптограммой из развернутых не в ту сторону печатных букв разной величины. Жизнь, которая когда-то шла в этих стенах, казалась прожитой вчерне. Чистовик хранился в районе Цветного бульвара, в новом доме с охраной, подземным гаражом и видеокамерами у подъездов.
Сидеть одному в полутемной комнате было еще хуже, чем за столом. Тревога не отпускала. Он подошел к окну. Оно выходило во двор, с пятого этажа видны были только пушистые от налипшего снега провода, черно-белые кроны деревьев и детская площадка, обрамленная кружевным узором заснеженных веток, как на японской гравюре. В песочнице копошился одинокий ребенок, его сторожила женщина в лохматой фиолетовой шубе. Оба казались вырезанными из другой картинки и наклеенными на эту.
Квартира всю зиму стояла пустая, окна не заклеивали. Стекла в тюрьме, наверное, бывают чище. Последний раз рамы красили много лет назад, в прошлой жизни. Они рассохлись, шпингалеты не влезали в пазы. Нижний был поднят, верхний опущен. Жохов дернул одну раму, вторую, высунулся наружу. Влажным воздухом остудило лицо. За стеной опять солировал Марик с рассказом о том, как в Китае он ел собачатину. Его мемуар мог заменить Кате два пальца в рот, если она для этого уже созрела.
Время шло к восьми, быстро темнело. Машины въезжали через арку во двор, но пересекали его или сворачивали в противоположную сторону. В пять минут девятого Жохов запретил себе смотреть на часы. Его уже подташнивало от неизвестности, наконец лучи фар от арки двинулись туда, куда надо, серебристая «ауди» проползла вдоль дома и остановилась прямо под ним. Передние дверцы распахнулись, направо вышел Денис, налево – тот, что позавчера привозил его к институту. Оба с непокрытыми головами, в долгополых, вальяжно расстегнутых черных пальто.
Расслабившись, он хотел окликнуть их, но осекся, увидев, что вслед за ними вылез незнакомый парень в киллерской шапочке, с маленьким лицом и угрожающе мощной шеей. Под камуфляжной курткой угадывались круглые плечи штангиста или борца. Последним из глубины заднего сиденья неуклюже выбрался Гена.
Чтобы не заметили снизу, Жохов подался назад, продолжая держать их под наблюдением. События развивались не по его сценарию. Штангист остался караулить Гену, а Денис со своим компаньоном направились к подъезду. С полпути они вернулись, компаньон начал что-то втолковывать Гене. Гена возбужденно отвечал. Жохов напряг слух, но из арки накатывал уличный гул, слова не долетали до пятого этажа. Внезапно парень в камуфляже взял Гену за плечо, втолкнул в салон и захлопнул дверцу.
Присутствие этого амбала еще можно было списать на естественную осторожность при походе с деньгами в чужую квартиру, но такой финт ни в какие рамки не укладывался. Надежда, что все как-нибудь обойдется, и так-то слабая, растаяла окончательно. Жохов еле успел отступить в темноту, когда Денис поднял голову и посмотрел вверх, выискивая, видимо, нужные окна. Ноги ослабли от страха, но не за Гену. Гене ничего не грозило, они его просто изолировали на время предстоящей операции. Номер квартиры он им, конечно, сказал.
