и парку, готовые улизнуть, едва пойдет речь о вотировании чреватых неприятностями решений.
Член Комитета общественного спасения Кутон зачитывал новый закон, и народные избранники вновь трепетали, хотя, казалось бы, давно ко всему привыкли.
– Я предлагаю принять новый декрет: предать смертной казни каждого, кто пытается ввести народ в заблуждение и мешает его просвещению, каждого, кто портит нравы и развращает общественное сознание, а также всех, кто охлаждает энергию и оскверняет чистоту революционных и республиканских принципов!
Впервые со времени падения Жиронды Конвент встретил предложение триумвира без восторженного одобрения, но большинство депутатов были настолько запуганы, что драконовский закон с его расплывчатыми формулировками, позволяющими уничтожить любого, был немедленно принят.
Сразу после казни Демулена и Дантона члены ассамблеи ужаснулись правительству которое они сами и создали, однако никто не знал, что делать. Увы, именно из этих марионеток, давно предавших бывших соратников и смертельно боявшихся за собственную шкуру, Александру предстояло выковать отпор террору. Оставалось надеяться, что именно эти малодушные, загнанные в угол трусы и обезумевшие от страха соучастники превратятся в стойких противников Комитета общественного спасения, едва опасность нависнет над их собственными головами.
Воронин действовал с безоглядным безумством человека, которого должны расстрелять на закате. Еще утром в полицейском департаменте секции он разузнал, что гражданка Бланшар жива и заключена в женскую тюрьму Ла-Форс в качестве «подозрительной». Почему и когда ее арестовали, канцелярист не сообщил. Зато о грядущем приговоре гадать не приходилось.
С галереи для публики Александр спрыгнул в зал. За год посещения Конвента месье Ворне успел познакомиться со многими депутатами, но сейчас подходил даже к тем, кого знал лишь по имени. Подсаживался на скамью, поджидал в коридорах, на лестнице, проникал в кулуары, хватал за рукав в киоске, ловил их в саду, даже в уборных. От слов незнакомого длинноволосого блондина члены ассамблеи бледнели, отшатывались, оглядывались и спускали голос до шепота. Но никто из запуганных членов Конвента не смел оборвать незнакомца, ведь он первым делом вспоминал то, что его собеседник хотел бы забыть навеки: сказанные когда-то неосторожные слова, дружбу с осужденными, неразумное голосование, опрометчивые поступки. Оказывается, этот постоянный слушатель помнил все, что могло очернить их в глазах сухого желчного человечка в двойных очках и пышном парике. От свидетеля со слишком хорошей памятью, конечно, легко избавиться, но что толку, когда все это прекрасно помнит и сам Робеспьер?
Пьер-Шарля Рюана Александр остерег, что его угроза «разнести себе череп», если примут новый декрет Кутона, превратила его во врага Неподкупного. Не поздоровится и депутату от департамента Сена-и-Уаза Лорану Лекуантру, на празднике Верховного Существа обозвавшему Робеспьера тираном. А Турио, депутат из Марны, друг и соратник Дантона, тогда же во всеуслышание заявил, что Робеспьеру мало быть тираном, он вознамерился стать Господом. Убежденному атеисту Марку Вадье Александр напомнил его издевательства над мистическими откровениями «ясновидящей» старухи Катерины Тео, провозгласившей Робеспьера Богом. У депутата Лежандра уточнил, не он ли на суде Дантона требовал дать слово обвиняемым?
Каждого Ворне убеждал, что речь больше не идет об устрашении нации казнями отдельных врагов. Нет. Неподкупный желает видеть вокруг себя только совершенных людей, не запятнанных земными пороками. При этом достойными толковать волю народа и проводить диктатуру свободы оказывались всего трое: сам Максимилиан, заявивший, что он и есть народ, парализованный Кутон и бесчувственный красавец Сен-Жюст. Отныне будет уничтожен любой, кто покажется этим ангелам смерти недостаточно преданным, недостаточно добродетельным и недостаточно патриотичным.
А многие, слишком многие из присутствующих были замараны собственными пороками, дружбой с казненными или прежними столкновениями с триумвиратом. Таких Александр предупреждал, что после принятия последнего прериальского декрета Кутона их казнь – дело ближайшего будущего. Избранники нации задумывались. Они не вступились за Демулена и Дантона, но сейчас настал их черед, а это уже совсем, совсем другое дело. Гражданин Ворне бесстрашно предлагал план единого возможного спасения.
Скоро Конвент стал походить на развороченный медведем пчелиный улей. И все же заставить членов ассамблеи открыто восстать против триумвирата комитетчиков Александр не сумел. Разумеется, депутаты были напуганы и ошарашены. Даже те, кого давно прозвали болотом, сообразили, что настала пора бороться за собственную жизнь. Некоторые члены Комитета общественной безопасности так и не простили триумвирату расправы над эбертистами и отстранения их комитета от власти. Но открыто выступить против системы террора не решался никто. Террор давно служил революции щитом и мечом, как же без него? Только страх перед мадам Гильотиной держал в повиновении голодный народ, развращенный уличными восстаниями, взятием Бастилии, революционным произволом, гегемонией санкюлотов и самовольными расправами.
Но самих-то себя, вождей революции, необходимо обезопасить! К середине дня представители Уазы и Дуэ набрались духа и предложили, чтобы членов Конвента, в отличие от простых смертных, мог осудить только весь Конвент. Остальные присутствующие спасительную поправку к прериальскому закону единодушно приняли, выдохнули и с облегчением перешли к торжественному зачитыванию накопившихся петиций, требовавших ужесточения режима. Депутаты не решались остановить тигра террора, они лишь старались не сверзиться с его загривка во время этой бешеной скачки.
БЫЛ ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР, когда Александр возвращался домой. Левое веко дергалось, губы были искусаны в кровь, сознание туманилось от усталости и голода. Камни мостовых, стены, даже набережные отдавали набранный за день жар. Париж по-летнему пах мочой, грязной водой Сены и гнилыми отбросами. Воронин так и не добился задуманного. Он уже сам не знал, ради чего, ради кого старался в первую очередь. Войти в историю геройским поступком? Спасти себя? Францию? Габриэль Бланшар? Едва позволил себе думать о ней, сразу представил ее привязанной к доске, под лезвием. На лбу выступил холодный пот, и сердце заколотилось отчаяннее барабанов гильотины. Да, прежде всего – спасти ее.
С тех пор как аббат Керавенан признался, что никакого ордена Святого Людовика он соседкам не передавал, вновь вернулся ужасный вопрос: откуда появились у Габриэль вещицы из ломбарда, если Шевроль даже стрелять не умел? Нежной и слабой мадемуазель Бланшар упорства и жесткости не занимать. Доведенная до отчаяния, она могла оказаться способной на все.
Но любые улики меркли перед кошмаром, в котором доска с привязанной девушкой опускалась под лезвие национальной бритвы. Он должен спасти ее любой ценой, и для этого остался один-единственный способ – сокрушить террор.
В ПЕРЕПОЛНЕННОМ ЗАЛЕ женской тюрьмы Ла-Форс Габриэль отвоевала себе отличное место у стены. Далеко от окон, на грязном склизком каменном полу, в самом душном, невыносимо воняющем мочой углу, зато вместе с Франсуазой, и можно прислониться к стене. Многим и этого не доставалось.
Обе
