Но если эти эпистолы все же имели отношение к реальному миру, из их содержания складывалась следующая неутешительная картина.
Мифический Орден постоянно сотрясали внутренние конфликты. В пору руководства Александра Августовича главным предметом внутренних дискуссий, превращавшихся в горячие споры, стала неотложная необходимость в реформировании жестко регламентированной, архаичной, громоздкой и оттого стремительно теряющей эффективность системы Ордена. А экспедиция, предпринятая фон Штерном в 1915 году, поставила братию на грань раскола. Александр Августович, винивший в этом разрастающемся разладе в первую очередь себя, в 1918 году слагает полномочия Магистра, хотя и продолжает оставаться хранителем орденской печати, архива, председательствует на заседаниях, именуемых по римской традиции «капитулами», умиряет враждующих и разрешает споры. Шаг этот сам по себе изрядно ослаблял Орден: новый Магистр, не обладавший в то же время печатью, воспринимался значительной частью братии как не вполне легитимный, и всякое его решение вместо беспрекословного исполнения вызывало долгие обсуждения и споры, а то и откровенно игнорировалось. В то же время и фон Штерн, все еще являясь общепризнанным духовным авторитетом, утрачивает официальные рычаги контроля над политикой сообщества, перемещениями в орденской иерархии и финансовыми потоками. За свое недальновидное решение, повлекшее это двойственное положение, профессор тут же получает еще один внезапный удар: приемный сын, находящийся у него в опале по смутным причинам выбора профессии, с началом Гражданской буквально в полгода взлетевший к вершинам воинской карьеры, присовокупляет к славе официальной еще и высокие полномочия внутри самого Ордена — становится преемником Магистра и хранителем богатой орденской казны. Сомневаться, что должность Дмитрия Алексеевича внутри Ордена была именно такой, не приходилось. Тому имелось вполне вещественное подтверждение.
Прошкин вытащил из кладовки, рассмотрел на свету и снова спрятал армейскую реликвию Деева — саблю с истершейся надписью. Он убедился, что гравировка на ней представляла собой русский перевод девиза: «Хранителю, ревнителю — бдительности».
Как можно было понять из переписки, каждый из девизов использовался тем или иным членом Ордена вовсе не по свободному выбору или желанию. Девизы и символы соответствовали месту каждого из братьев в тайной орденской иерархии. А девиз, выгравированный на сабле, обозначал как раз казначея, призывая его к бдительности в отношении сохранения и приумножения богатств, доверенных ему братией.
Прошкин перестал рисовать и подпер рукой голову. Неумолимая логика требовала нового вывода. Дмитрий Алексеевич был действительно рачительным казначеем. Оттого сперва приумножил богатства Ордена своей воинской добычей и богатым кладом бухарских эмиров, а затем предусмотрительно упрятал все эти сокровища где-то в горах Туркестана, доверив их охрану стражу неустанному, жестокому и неподкупному. Тому самому природному феномену, что некогда изучал его названный батюшка фон Штерн, феномену, стоившему жизни несчастливым спутникам ученого Ковальчика и подточившему здоровье самого Дмитрия Алексеевича…
Еще один талантливый приемыш и законный наследник сокровищ бухарских эмиров — товарищ Баев — вовсе не был в обиде на Деева за то, что тот именно так распорядился семейным добром. Потому что дальновидного Сашу на самом деле мало интересовали пара рассыпавшихся ниток жемчуга, горсть вышедших из употребления монет и побитые молью дедовские ковры. Еще меньше он искал сомнительной славы обиженного венценосного изгнанника из захудалой династии восточных царьков. Выходило, что если Александр Дмитриевич и заботился о подтверждении законности своего происхождения, то только для того, чтобы стать Мастером Ордена. Учитывая свойственную Александру Дмитриевичу амбициозность, уместнее сказать — Великим магистром Объединенных Лож. Только и всего. Хотя нетрудно догадаться, что на этот скромный пост претендентов, пожалуй, больше, чем на бессмысленный титул наследника Бухарского эмира.
Прошкин был вынужден еще раз признать многочисленные таланты товарища Баева: по скользкой и богатой ловушками тропке к вершине орденской иерархии он проделал уже две трети пути. За много лет, проведенных рядом с Деевым, прекрасно изучил все перипетии внутренних конфликтов этого объединения и умело ими пользовался. Нейтрализовал часть недоброжелателей, заполучив документы, подтверждавшие его законное, установленное древним Уставом, право принадлежать к Ордену и занимать в нем любые должности по рождению. Отыскал большую печать Объединенных Лож — хоть и формальный, но все же аргумент, особенно для тех из братии, кто требовал сохранения древних традиций в чистоте и неизменности. И наконец самый главный фактор: Саша знал, где же спрятал «Хранитель» несметную казну, и знал, как ее безболезненно извлечь оттуда, и на этом основании запросто сам себе присвоил высокую должность казначея!
Такое поведение, безусловно, справедливо раздражало многих почтенных членов Ордена. Сашу могли обсуждать и осуждать, стыдить и тыкать носом в Тайный Устав, подробно регламентирующий порядок избрания сенешаля — Хранителя казны. Пытаться доказать отсутствие у него прав на пребывание среди достойных братьев. Требовать выдать великую тайну казны угрозами или выведывать секрет при помощи щедрых посулов, спорить и торговаться… Но при всем при том товарища Баева должны были беречь как зеницу ока, потому что каждая волнистая прядка на голове Александра Дмитриевича, каждый сантиметр его ухоженной кожи, каждый аккуратно отшлифованный ноготь стоили очень и очень дорого. Теперь же, когда у него была еще и печать, о чем Саша, разумеется, успел проинформировать Орден во время визита московских гостей — когда шепотком обменялся парой фраз с высоким и упрямым Константином Константиновичем, — его преждевременная смерть стала бы потерей поистине невосполнимой!
После таких многосложных размышлений голова Прошкина сама собой опустела и стала легкой, как воздушный шарик, поднялась вверх, потянув за собой бренное тело, и понеслась на кухню. Следуя за потребностями организма, он сварил себе кофе из сохранившихся остатков помолотых зерен, намазал маслом кусочек хлеба. Кофе вышел жидким, и Прошкин, горько посетовав о разрушенной кофемолке, принялся заваривать чай…
С чашкой чая в одной руке и кусочком сахара в другой Прошкин направился к книжному шкафу: ему хотелось отдохнуть от напряжения интеллектуальных сил, почитать что-нибудь знакомое, приятное и познавательное — хотя бы «Толковый словарь атеиста». Этот затрепанный томик частенько помогал Прошкину восстановить душевную гармонию и равновесие. Он запил сахар чаем и принялся выбирать подходящую статью…
Вот она — еще со вчерашнего вечера Прошкина мучил вопрос: что за такая «катарская ересь»? Есть ли она в реальности или это окказионализм, придуманный начальником в качестве ругательства для бестолковых подчиненных? Страницы скользили одна за другой, пока на символической семьдесят седьмой не отыскалась нужная статья.
«Ересь катарская (альбигойская). Название происходит от греческого слова katharos — чистый. Была распространена в XI–XIII вв. в Юж. части Зап. Европы. Последователи считали материальный мир порождением дьявола, призывали к крайнему аскетизму, отрицали институт семьи и брака, приветствовали бездетность, поощряли содомию и ратовали за скорейшее прекращение земного существования. Резко критиковали католицизм, обличали офиц. духовенство. Е. к. стала дух. основой народного антифеодального движения ремесленников и крестьян. К восстанию примкнула часть местной знати. Е. к. осуждена папским собором в 1215 г., окончательно разгромлена в результате крестовых походов в 1244 г. с падением г. Монсегюр. По определению ряда бурж. историков, оказала сильное влияние на филос. доктрину рыцарского ордена тамплиеров. Идеологически близка вальденской е., павликианской е., богомильской е.».
Прочитанное сильно смутило Прошкина. Он опять почувствовал себя мелкой, необразованной личностью, недостойной уготованной ему руководящей работы. Вот Владимир Митрофанович — на что занятой человек, а находит время над собой расти и про катарскую ересь, и про Монсегюр, не в пример Прошкину, знает! Чтобы хоть как-то восполнить пробел в знаниях, он решил тут же прочитать статьи, посвященные «павликанской е.» и «вальденской е.», — про богомильскую он и сам мог книжку написать, потолще этой!
Однако реализовать план самосовершенствования Прошкину не удалось. Его внимание привлек сперва шум за окном, а затем и удивительное зрелище, этим шумом сопровождавшееся. Алексей Субботский тащил за руку к дому Прошкина протестующего и упирающегося доктора Борменталя. Разумеется, справиться с крепким медиком самостоятельно хилому Леше было бы не под силу, поэтому в критические моменты его усилия поддерживал человек, которого Прошкин менее всего ожидал увидеть в таком окружении, зато имеющий надлежащую воинскую подготовку, внутреннюю стойкость и зычный голос.
