Грешемы не плачут. Грешемы не убегают.
— Лорд Пауэрскорт! Боже мой! Да еще и здесь, посреди Венеции. Рад снова видеть вас.
Не уверен, сказал себе Пауэрскорт, совсем не уверен. Дядюшка, подумал он, я — дядюшка, старый друг семьи. Так значится в пьесе.
— Вы, полагаю, приехали, как и я, чтобы отдохнуть, лорд Грешем. Венеция всего прекраснее зимой.
Я отдыхаю, думал Пауэрскорт, я здесь не по делу, какое там. И уж определенно не провожу расследование, не ищу убийцу — не здесь же, на площади Святого Марка искать его.
— Но пойдемте, мой дорогой Грешем, я рад, что мне не придется сегодня обедать лишь в собственном обществе. А то чувствуешь себя немного одиноко. Вы не присоединитесь ко мне? Я остановился в «Даниэли» — это там, за углом.
— Вы очень добры, лорд Пауэрскорт. Но я уже заказал столик во «Флорианс». Заказал на одного, однако не сомневаюсь, у них найдется место и для двоих.
— Вы уверены? «Даниэли» очень приятный отель и кухня у них хорошая…
— Видите ли, я сегодня завтракал во «Флорианс» и все были так милы со мной. Не хочется их подводить.
Спустя пару минут они уже входили во «Флорианс». Грешем, едва войдя, резко повернулся на каблуках, снова оглядывая и оглядывая пустую площадь.
Пока все идет хорошо, думал Пауэрскорт.
Еще один посланец скрылся за углом, направляясь к морю. Служба вестовых синьора Панноне работала в полную силу.
— Лорд Грешем, — в дверях их встретил сам синьор Липпи, чьи серебряные кольца выглядели этим вечером особенно яркими. Гондольер. — За ленчем вы были один. И вот вас уже двое! — он испустил смешок. — У нас здесь сегодня большое семейное торжество. Будь вы один, мы разместили бы вас в круглом кабинете, там, в глубине зала. Но раз уж вас двое, отведем другой кабинет, наверху. Там вас не будет тревожить шум, поднятый семейством Морозини. К тому же, оттуда открывается вид на площадь.
Кабинет был обит темно-синей тканью с золотой искрой. По стенам его висели изображения венецианских церквей. Шторы были раздернуты, за окном уходила в ночь огромная площадь. Возможно, зрителей там поприбавилось, подумал Пауэрскорт, особенно на лучших местах.
Он внимательно вглядывался в молодого человека, лицо которого освещалось теперь свечами. Это был не тот Грешем, с которым Пауэрскорт познакомился и побеседовал в Сандринхеме. Венецианский Грешем выглядел так, точно он того и гляди развалится на части. Воротничок был пристегнут криво. Побрился он без особого тщания, оставив на горле пучок щетины. Глаза казались диковатыми.
— Вам приходилось прежде бывать в Венеции, лорд Грешем? — светским тоном осведомился Пауэрскорт.
— Приходилось. Правда, всего лишь раз. Но я так полюбил ее, что всегда хотел вернуться сюда.
Это он был здесь с матерью, сказал себе Пауэрскорт, в шестнадцать лет.
— А вы часто наезжаете сюда, лорд Пауэрскорт? Хорошо знаете город?
— Готовы что-нибудь заказать, джентльмены?
При появлении официанта с меню Грешем вздрогнул.
— Пожалуйста, не торопитесь, прошу вас.
В голосе главного официанта, кружившего вокруг их стола, слышалось эхо Манхэттена. Это, должно быть, тот, что ездил в Америку, подумал Пауэрскорт, уступавшую, по мнению мистера Панноне, Лондону и Парижу.
— Джованни! — лорд Грешем улыбнулся. — Рад видеть вас снова. Это лорд Пауэрскорт. Он тоже англичанин.
Официант поклонился. И принял заказы.
«Antipasto di Frutti di Маге», несколько минут спустя читал у себя в кабинете Панноне, салат из даров моря, в виде начальной закуски. Мозг его автоматически переводил все итальянские меню на английский. Затем «Brodo di Pesce», рыбный суп, «Risi е Bisi», ризотто, приправленное горохом и ветчиной, два «Faraona con la Peverada», цесарка с особой подливой. Бутылка «Шабли» для начала. Вдогон ей лорд Пауэрскорт заказал две бутылки «Шатонеф-дю-Пап». К цесарке в самый раз. Панноне припомнил свой разговор с синьором Липпи, состоявшийся в начале этого вечера.
«Эти англичане, по-моему, пьют намного больше нашего. Я давно к ним приглядываюсь. Вам тоже стоит приглядеться к ним, синьор Липпи. Так вот, я думаю, в молодого человека неплохо бы влить побольше вина, и с самого начала. Быть может, это развяжет ему язык. И, быть может, он расскажет лорду Пауэрскорту все, что тот хочет узнать».
— Вы спросили, хорошо ли я знаю Венецию, лорд Грешем. Я бывал здесь множество раз. И все же не решусь утверждать, что знаю ее хорошо. Я и поныне, гуляя по городу, раз за разом сбиваюсь с пути. Не думаю, что кто-либо способен хорошо узнать Венецию. В ней слишком много сюрпризов.
— Я понимаю, о чем вы, — отозвался Грешем, вглядываясь в украшающую морской салат большую клешню омара. — Однако я думаю, что и устать от нее невозможно. О, большое спасибо.
Джованни, американский официант, второй раз наполнил бокал Грешема. «Шабли» так хорошо идет под рыбу.
— Вы побывали во всех этих церквах? Я о тех, что висят здесь по стенам, — Пауэрскорт неторопливо продвинул по доске свою религиозную пешку.
— Я отстоял мессу в Святом Марке. Это потрясающе. И заходил сегодня после полудня в деи Фрари, — Грешем не отрывал глаз от зеркала, висящего над головой Пауэрскорта.
— Простите мой вопрос, — сказал Пауэрскорт, расчленяя ярко-красного краба, — вы верующий? Я хочу сказать — католик? Мне всегда казалось, что для человека, принадлежащего к этой вере, службы ее должны означать нечто куда больше, чем для других.
— О да, о да, — ответил Грешем, расправляясь с последними креветками. — Я действительно верующий, католик то есть. Я принял эту веру пару лет назад. Она многое для меня значит.
— Я часто размышляю о ней, — сказал Пауэрскорт. — В наши дни столь многие совершают путешествие в Рим. Это трудно? Я насчет обращения.
— В общем и целом — да, — с выражением ветерана веры ответил молодой человек. Тарелки уже унесли. Разложили чистые приборы. От «Шабли» почти ничего не осталось. — Но с другой стороны, нельзя ожидать, что истинная вера дастся тебе легко, не правда ли? Я страшно поссорился с матерью. Она не могла понять, зачем мне это нужно. И не пришла на церемонию моего посвящения в новую веру. Священник сказал, что, в конце концов, она все поймет. Я же думаю, что конец этот еще очень не близко.
Грешем мрачно усмехнулся. Остатки «Шабли» переместились в его бокал. Ризотто и рыбный суп пришли на смену скелетам морских тварей. А он так все и вглядывался в зеркало.
— Со мной это произошло после смерти жены. Тогда я и начал подумывать о переходе в католичество, — на сей раз Пауэрскорт передвинул по доске коня — или это был слон? — Ужасное было время. Мне и вправду требовалось тогда то, что принято называть утешениями веры. Я посещал тогда службы, самые разные, по всему городу. И во множестве англиканских мне казалось, что священники просто произносят слова, не более того. Нет, слова-то были прекрасные, по-настоящему прекрасные. Однако я думал в ту пору, что для людей, которые их произносят, слова эти мало что значат. Как вам суп?
Соблюдение приличий прежде всего. Хорошие манеры — вот наш последний оплот. Мы же британцы, не так ли? Старые итонцы, все до единого.
— Суп великолепен. Да и ризотто, заказанное вами, тоже выглядит превосходно. Но скажите, лорд Пауэрскорт, давно ли скончалась ваша жена?
Стая голубей пронеслась мимо окна, устремляясь в места поспокойнее. Поднявшийся ветер гнал по площади дневной сор.
— Каролина? — произнес Пауэрскорт, катая по тарелке последние горошины ризотто. — Каролина умерла семь лет три месяца и пять дней назад. — Молчание повисло над столом. — Она погибла при крушении судна. Утонула. И наш сын вместе с ней. Ему было всего два года.
На краткий миг Пауэрскорт возненавидел себя. Возненавидел за то, что использует все это как силки, расставленные на молодого человека, не сознающего, что доверительность отрепетирована, что душевные признания — это не более чем тактический ход. Он взглянул на площадь, теперь уж совсем пустую. Я написал большую часть этой пьесы, сказал он себе. Я сам сочинил ее и должен идти до конца.
— И после стольких лет вы все еще помните тот день, — произнес, откидываясь в кресле, Грешем. Официанты вновь убирали со стола посуду и приборы.
— Лорд Грешем, лорд Пауэрскорт. Теперь у нас цесарка, овощи и немного салата. Мы же ненадолго покинем вас. Прошу вас, не забывайте о красном вине. Оно слишком хорошо, чтобы оставить его невыпитым, — Джованни низко поклонился и закрыл за собой дверь.
Новое послание понеслось в «Даниэли». С первыми двумя переменами блюд покончено. Серьезный разговор. Далеко не веселый. Молодой человек слишком быстро пьет. Панноне добавил это послание к пачке других и мрачно уставился на море.
— Да, верно, тот день я помню, — печально произнес Пауэрскорт. — Думаю, и вы не забыли бы такое. Просто не смогли бы.
