Сероватый огромный силуэт тянулся к небу. Из-за туч вышел месяц, и в его бледном свете можно было различить здание в византийском стиле: луковичные купола, полукруглые арки, треугольный фронтон. Эти разрозненные, не сочетающиеся между собой детали казались бредом безумного архитектора, пожелавшего объединить разные стили и эпохи в одном гигантском молочном суфле, украшенном горгульями[67] и фризами[68]. Повернув толстый черный нос к собору, Аристотель принюхался и жалобно завыл.
Церковь с одной стороны была окружена шпалерами[69], из которых она, казалось, хотела высвободиться. Перед связанными ригелями[70] балками ютилась какая-то деревянная халупа, откуда доносились приглушенные крики. Преследователи увидели два силуэта: один — мужчина с непокрытой головой, он вцепился в веревку, которая поднималась к порталу с нишей, в которой стояла статуя Христа. Иисус протянул руку к столице, поза его выражала умиротворение, сердце пылало золотыми лучами. Второй силуэт, тонкий и гибкий, но при этом быстрый и яростный, ожесточенно тряс веревку. Человек вцепился в нее что было сил, но качало так сильно, что все усилия уходили лишь на то, чтобы удержаться на месте. Зеваки, собравшиеся под сваями, ахнули, кто-то завизжал: в руке второго силуэта оказалась палка, и он гневно потрясал ей в воздухе. И в этот момент луна зашла за тучи.
Через несколько минут толпа внизу заметила беглеца: ему удалось добраться до скоб, ведущих ярусом к основному куполу. Он пытался влезть на платформу под колокольней, но его неуклюжие усилия выглядели смехотворно на фоне ловких, отточенных жестов преследователя, который быстро карабкался наверх. Он уже почти догнал карабкающегося по сваям мужчину, но вдруг тот отцепился от стены и сумел выскочить на террасу, где и застыл, не в силах сдвинуться с места.
— Ну сделайте же что-нибудь, клянусь жизнью, помогите мне спустить его оттуда! — прорычал Жозеф, не сдвинувшись при этом ни на миллиметр.
Он вспомнил тот страшный день, когда ему пришлось сбросить человека с колонны на площади Бастилии.
Мужчина перекатился в сторону, увернувшись от брошенного орудия, которое упало рядом с ним. Как дальше разворачивалось сражение, зрителям было не видно — его участники передвинулись дальше от края платформы.
Мужчине, хоть он и казался неловким и неуклюжим, тем не менее удалось бежать. Зрители снизу увидели его силуэт, спускающийся по металлической лесенке неподалеку от портика. Женщина карабкалась вслед за ним, на ходу пытаясь ткнуть его своей пикой в голову.
— Ну чисто тарантул! — прошептал Жозеф, и тут его посетило озарение: он представил себе сюжет своего будущего романа об огромном пауке, терроризирующем Париж: он ткет огромную паутину, но отважный уличный художник, рисующий мелками, стирает этот кошмар с помощью волшебной губки, насаженной на пику с деревянной ручкой.
«Условно назову его “Паучье королевство”. Стоп, “паучье” или “паучиное”? “Королевство паука”? Нет, вообще какое-то дурацкое название, и ритм неудачный, “ка”-“ка”. О, пусть будет “Королевство тарантула”, так лучше».
Задыхаясь, Луи Барнав пролетел перед тройной аркой в испано-мавританском стиле. Женщина уже готова была схватить его, когда какой-то мощный вихрь налетел на нее и вцепился в ее юбку. Колетт заметалась, пытаясь вырваться, оступилась, потеряла равновесие и рухнула вниз.
— Аристотель! — заорал Рене Кадейлан.
Собака отступила на шаг и пронзительно завыла на луну.
— Это совершенно невероятно, он, когда видит зайца, закрывает морду лапами! — бормотал ошеломленный хозяин.
— Колетт Роман вам не заяц, — заметил Жозеф.
Толпа окружила лежащую ничком женщину. Ихиро Ватанабе нагнулся, с трудом перевернул ее и отпрянул назад. В рядах любопытных послышались возгласы ужаса. Виктор присел на корточки и показал рукой на пику, вонзившуюся в живот женщине, которая еще дышала. Он наклонился к ее лицу. Она смотрела на него не мигая.
— Не двигайтесь, — тихо сказал он.
— Он отомщен. Жалко только, четвертый ушел от возмездия. Вы должны знать… У них не было ничего святого… Они выиграли на скачках…
— Молчите, не тратьте силы, помощь уже в пути.
— Они считали, что им все дозволено… Сидели и хвастались… Эти два мерзавца, актер и учитель, удерживали меня за руки… А почтальон заставлял его сесть верхом на поручни, это их забавляло.
— Кого заставлял?
— Флорестана… А ему было пять лет… Я любила его.
Она бессильно откинула голову и затихла. Виктор закрыл ей глаза.
— Все кончено, — сказал он и встал.
— Ее напугал пес, — сказал Кэндзи. — Она запуталась в юбках и наткнулась на свое же оружие.
— Аристотель — не убийца, он спасал жизнь Барнава! — возразил Рене Кадейлан. — И я тут тоже ни при чем. Кабы не он, Барнав бы уже похмелялся с ангелами.
— С ангелами или с чертями? — пробурчал Кэндзи.
— О господи, как же это все ужасно! — простонала Катрин.
Ее сотрясали рыдания. Рене Кадейлан обнял ее, успокаивая, прижал к груди. Лицо его казалось смертельно бледным в зыбком свете фонарей. Шарлина Понти оперлась о забор, окружающий главный колокол. Ее начало рвать.
Виктор распустил галстук, расстегнул ворот рубашки и пощупал рану на шее. Все его догадки подтвердились, но никакого удовлетворения он не испытывал. Перед глазами вереницей пробегали сцены всей этой жуткой истории.
Вот Лоншан. Эзеб Турвиль, Робер Доманси, Шарль Таллар. Они поставили на темную лошадку — тонкого, хрупкого жеребца, который, ко всеобщему удивлению, выиграл забег. Опьяненные победой, счастливые сотоварищи разместились на втором этаже омнибуса, который плавно влился в океан повозок, направляющихся к Триумфальной арке. Это было настоящее возвращение с боя, побежденные и победители обменивались мечтами о будущем богатстве: «А вот в следующий раз, а вот в следующий раз!» Они еще не знают, что следующего раза не будет. Глупость, несчастный случай положит конец их зарождающемуся союзу, они больше никогда не увидятся. Уже Лина Дурути и Флорестан поднимаются в экипаж. Мальчик живой, непоседливый, он раздражает троих мужчин. Кто из них прошептал ему в ухо, подначивая: «А слабо тебе залезть на поручни?» И вот уже автобус трогается, пьяный кучер заносит свой кнут. Безрассудный мальчонка падает на проезжую часть. Смерть на месте. Полиция. Оформление документов. Пассажиры выдвигают свою версию происшедшего: трагедия произошла по вине пьяницы-кучера.
— О господи! — воскликнула Пелажи Фулон. — А то прямо на голову ей просилась корона из роз общества детей Богоматери. Такая всегда улыбчивая, предупредительная, работящая. Скрытная, это да. Она пыталась прослыть недотрогой, эдакая святая невинность, но я-то видела ее насквозь. Вот и хорошо, она получила по заслугам.
— Замолчите! — ледяным тоном приказал Виктор. — Когда придет день Страшного суда, с кем вы будете объясняться, мадам Фулон?
Пелажи Фулон недобро посмотрела на него, но промолчала. Она вздернула подбородок и подозвала к себе Катрин.
— Идите сюда, милая моя Катрин. Я была к вам несправедлива, но это не со зла.
— Я пойду домой с Рене, — предупредила ее Катрин.
Пелажи Фулон пожала плечами и взялась за Илера Лунеля.
— А вы? Будете ждать второго пришествия?
— Не знаю насчет второго пришествия, дорогуша, но конец света наступит завтра, — осклабился Луи Барнав. — А у меня вот в горле пересохло. Ни у кого нет с собой чего-нибудь общеукрепляющего?
Ночь с 12 на 13 ноябряВсе вынуждены были оставаться на месте и ждать приезда полиции. Когда Виктор толкнул входную дверь своего дома, он сразу увидел Таша. Выражение ее лица не предвещало ничего хорошего.
— Все в порядке, Таша? Ты не слишком волновалась?
Она ответила холодно, видно было, что его забота ее только раздражает.
— Нет, все нормально, только я чуть с ума не сошла от беспокойства, а так все нормально. Я не знаю, где ты шляешься, ты появляешься весь в бинтах…
— У тебя правда измученный вид.
— Ах, ну что ты, как ты мог подумать! Уже скоро полночь, я устала от твоих выходок. У тебя весь воротник испачкан. Э, да это кровь!
— Это не важно, дорогая, все пройдет. Я снял старую повязку и раскрылась рана, и врач надел мне вот этот новый модный галстук.
«Это не ложь, а всего лишь слегка подкорректированная правда».
— Когда ты куда-то уходишь, я каждый раз думаю, не принесут ли мне тебя по кусочкам.
Ее голос дрожал, ей было стыдно за свою неискренность, она изображала гнев, поскольку узнала от Валентины про великолепную эскападу Эфросиньи у Пон-Жуберов. Айрис ей проговорилась. Интересно, Виктор знает, что произошло? Может, он разбирался с этим развратником Бони?
