У Леонардо с собой был факел, который он на скорую руку соорудил из палки, намотав на нее смоченную в масле тряпицу. Мы подмастерья наблюдали за ним в почтительном молчании из-за ближайших деревьев. Леонардо по очереди прикоснулся факелом сначала к одному, затем к другому крылу. Холст, которым те были обтянуты, вспыхнул моментально. Затем огонь распространился и на деревянную конструкцию. Леонардо тем временем поднес факел к корпусу, и в считанные мгновения вся машина была объята пламенем. Убедившись, что огонь не погаснет, Леонардо бросил факел в этот погребальный костер. Не прошло и нескольких минут, как славное творение его рук превратилось в груду тлеющих тряпок и головешек.
У меня было такое ощущение, будто я стала свидетельницей похорон. Прихрамывая, я печально побрела вместе со всеми назад к повозкам. Как и я, мои товарищи все как один были погружены в скорбное молчание. К тому времени солдаты уже снова сели в седло и встали строем на тропе, что вела дальше в лес. Наши пожитки тоже уже были собраны, и нам оставалось лишь одно — рассесться по своим повозкам и снова отправиться в путь.
— Ее еще можно было починить, — задумчиво произнес Томмазо, когда мы дошли до нашей повозки. Затем, как будто отвечая на мучивший нас всех вопрос, добавил. — И зачем только он это сделал?
Мне всю дорогу не давал покоя этот же самый вопрос. Тем временем, ближе к сумеркам, капитан стражников приказал сделать привал. Хотя, считаясь больной, я была освобождена от трудов, я, тем не менее, настояла на том, чтобы помочь моим товарищем с приготовлениями к ночлегу. К тому месту, где мы трудились, мастер подошел лишь раз, чтобы наедине поговорить с Давидом. Кинь он хотя бы один взгляд в мою сторону, как я тотчас бы подбежала к нему, умоляя, чтобы он меня выслушал. Увы, даже не взглянув в мою сторону, Леонардо вновь отошел прочь, вместе с гвардейцами Моро.
Позднее, после вкусного ужина, очередного дивного творения рук Филиппе, я завернулась в отцовский плащ и отправилась на поиски отца. Мне срочно требовался его совет. Отец расположился отдельно от нас. Он сидел, прислонившись спиной к колесу телеги, которой до этого управлял, и задумчиво вырезал из дерева какую-то фигурку. Увы, сейчас он ответил на мою жалобу гораздо более резко.
— Хватить жаловаться. Сама во всем виновата, сама и расхлебывай, — сурово напомнил он мне. Устыдившись, я залилась краской. — Будь на месте синьора Леонардо кто-то другой, тебя уже давно бы выпороли за твои дела, и даже не посмотрели бы на твои синяки. Что касается желания попросить прощения, тебе бы даже не дали раскрыть рта. Более того, тебя уже давно бы с позором выставили за дверь и отправили в одиночку добираться до Милана. Так что считай, что тебе крупно повезло, что он пока с тобой так и не заговорил.
Я ничего не ответила, лишь осталась молча сидеть рядом, и голос отца слегка смягчился.
— Думаю, ты уже давно поняла, дитя мое, что Леонардо не такой, как все. Я имею в виду не только его гений, а его взгляд на жизнь. Например, в отличие от других мастеров, он не относится к своим подмастерьям как к безголовой прислуге, которой можно всячески помыкать. Вместо этого он пытается вылепить из них мастеров подобных ему по величию, — при условии, конечно, что они станут его слушаться. И чтобы там ни говорили злые языки, он любит их как собственных сыновей. Когда же они сбиваются с пути истинного, он, как и всякий отец, не может не ощутить досады. Когда же их у него отнимает смерть, он, как и всякий отец, страдает душевной болью.
— Знаю. Поэтому и хочу попросить у него прощения, — ответила я, чувствуя, что вот-вот расплачусь. — Вот только как мне это сделать, если он даже не смотрит в мою сторону.
При этих моих словах отец улыбнулся.
— То, что он гений, еще не означает, что порой им не могут владеть недостойные чувства, — произнес отец. — Предполагаю, он просто обижен на тебя за то, что ты усомнилась в его плане, а заодно покусилась на его славу, подняв в воздух его великое изобретение до того, как он смог это сделать сам. Дай ему время остыть, и я уверен, что у тебя будет возможность попросить у него прощения.
— А как же ты, отец? — спросила я, осознав, что только что сказанные им слова про досаду и душевную боль, относятся и к нему тоже. — Ты простил меня? Ты не отправишь меня домой, как только мы доедем до Милана?
— Конечно, я простил тебя, дитя мое, — ответил он и легонько погладил мою перевязанную голову. — Что касается всего остального, будь у меня выбор… да, я отправил бы тебя домой, чтобы у меня не болела за тебя душа. А она не болела, пока ты носила женское платье. Сейчас же, когда ты живешь и работаешь среди молодых мужчин, я не могу вечно благословлять этот твой маскарад.
Услышав, как я негромким всхлипом выразила свое несогласие, отец добавил:
— Но я видел, что ты можешь быть храброй и высоко ставишь честь, а также предана своему ремеслу. И поскольку ты взрослая женщина, я не стану тебя отговаривать или тебе мешать, если ты хочешь играть эту роль и дальше. Тем не менее, мне почему-то кажется, что окончательный выбор не за тобой и не за мной. Окончательный выбор за синьором Леонардо.
Затем мы еще немного поговорили с ним о других вещах. Наконец, ласково поцеловав меня в щеку, отец положил мне в ладонь резную фигурку, которую он только что смастерил, и велел мне возвращаться назад к моей повозке.
Другие подмастерья уже расположились на ночлег. На следующий день мы намеревались встать ни свет ни заря, чтобы пораньше отправиться в путь. Перед тем, как снова забраться в повозку, я на мгновение остановилась, чтобы получше рассмотреть подарок отца.
Это был сокол с прижатыми к телу крыльями, который собрался камнем рухнуть вниз за добычей. Фигурка была крошечной и легко поместилась в моей ладони, однако, несмотря на свои размеры, была вырезана с поразительной тщательностью — от клюва и до острых когтей, готовых схватить добычу. Я сжала ее в руке, а про себя подумала, нарочно ли отец выбрал именно сокола, или же воспоминания о событиях последних нескольких дней невольно водили его рукой, когда он вырезал фигурку.
Забравшись в повозку уже чуть более ловко, нежели накануне, я растянулась на подстилке. При этом я устояла перед соблазном высунуть голову и посмотреть в сторону солдатского бивуака, чтобы проверить, там ли мастер и с ним ли Марианна, или же он просто бродит по лагерю, перебрасываясь словами с начальником стражи и его солдатами.
«Отец прав, — сказала я себе, — мне следует дождаться момента, когда Леонардо первым проявит ко мне интерес, и уж тогда просить у него прощения».
Намазав ногу целительным бальзамом синьора Луиджи, я хлебнула изрядную дозу настоянного на травах вина, так что сон сморил меня довольно быстро, глубокий и без сновидений. Побудка прозвучала гораздо раньше, чем я была к ней готова, и к тому времени, когда солнце выглянуло из-за горизонта, мы, выкарабкавшись из своих теплых постелей, снова отправились в путь.
Хотя меня и терзал подспудный страх по поводу того, чем все может кончиться, мне, как и всем, хотелось поскорее вернуться в Милан. Я даже не моргнула глазом, когда мы миновали то место, где Тито, Ребекка и я попали в засаду, а все потому, что на смену тлетворному запаху смерти пришли ароматы теплой земли и весенней листвы. Подмастерья стряхнули с себя напряжение предыдущего дня и теперь весело болтали между собой. Один лишь Витторио предпочитал хранить молчание. Судя по несчастному выражению его лица, его одолевают тревожные думы по поводу Новеллы.
Впрочем, когда ближе к полудню впереди замаячили башни миланского собора, он, как и все, разразился радостными возгласами. Еще немного — и мы въехали в ворота замка и остановились во дворе.
Пока большая часть стражников отводила лошадей в конюшни и сдавала на хранение оружие, капитан и остальные солдаты провели перегруппировку. Встав впереди, сзади и по обеим сторонам от Марианны, они направились в личные апартаменты герцога Миланского.
Когда их небольшой конный отряд прошествовал мимо моей повозки, Марианна посмотрела в нашу сторону. Большая часть подмастерьев в знак уважения втянули головы в плечи. Я же смело посмотрела ей в глаза. Марианна растерянно заморгала, и я заметила, как бледные губы беззвучно прошептали: «Дельфина?» Впрочем, в следующий момент шедший позади нее солдат загородил ее от меня своей спиной.
Наконец наши повозки остановились у ворот мастерской, и Давид взялся руководить разгрузкой. Работа шла споро, так как после волнения последних дней все до единого горели желанием поскорее вернуться к привычной работе. Не прошло и часа, как в дальний угол мастерской был отнесен последний холст, а пушки и катапульты заняли свои места в соседнем сарае, где находились до этого. И, наконец, дружно испустив вздох облегчения, мы расположились рядом с нашим родным очагом и стали ждать мастера.
