Погуляв полчаса и изрядно озябнув, Семён Родионович решил нырнуть в одно из ближайших кафе, чтобы согреться бокалом глинтвейна. Он уселся вдалеке от окна, поближе к жаровне, на которой двое слуг – негр и мексиканец – готовили хлебные лепёшки. Зал был почти пуст, лишь за соседним столиком кемарила пара забулдыг, да у двери сидел весёлый старик с банджо на коленях, громко болтавший с хозяином заведения. В ожидании своего глинтвейна Костенко погрузился в тревожные думы о будущем. Промозглая погода и неприятный разговор со Стеклем ввергли его в удручённое состояние. Он размышлял, отчего так получается, что он всех настраивает против себя. В министерстве его не любили, считая выскочкой, Лесовский терпеть не мог, поскольку видел в нём причину газетных нападок; Гаррисон злился, потому что Семён Родионович разрушил его мечты о спокойном уходе на пенсию, а теперь вот ещё и Стекль. Почему он у всех как шило в заднице? Может быть, в нём ещё не выветрился юношеский максимализм? Но нет, он никогда не стремился вставать в позу обличителя. Даже сейчас, едучи к послу, он втайне надеялся, что тот отговорит его от желания написать рапорт Горчакову. И всё же как-то так всегда выходило, что именно Семён Родионович оказывался крайним. На него сыпались все шишки. Может, он просто неудачник? Ничего себе неудачник – резидент великого князя в Америке! Завидная карьера для любого чиновника. Но видно, в том и причина всеобщей нелюбви к нему. Нельзя забраться на такую высоту одной угодливостью, зачастую необходимо проявить волю. А это чревато большими неприятностями. Юлий Цезарь тоже нажил немало врагов, прежде чем стал римским самодержцем. По другому нельзя. Либо ты, либо тебя.
Утешенный этим рассуждением, Костенко принял из рук усталой официантки бокал глинтвейна и начал пить мелкими глотками, наслаждаясь теплотой. В это время в кафе зашёл ещё один посетитель. Сняв широкополую шляпу, он дружески поздоровался с хозяином, и уселся за один из пустых столиков. Семён Родионович мгновенно узнал его. Это был актёр Бут из труппы Бутов, что выступала в Сити-Холле. Удивлённый и обрадованный нежданной встречей, Семён Родионович отстранился от бокала и внимательно посмотрел на вновь прибывшего. Тот заметил его взгляд.
– Мы с вами знакомы? – спросил он.
– Не совсем. Вы выступали перед нами в Сити-Холле месяц назад. Помните?
– О да! Мистер…
– Костенко. Сотрудник министерства иностранных дел России.
– Да-да, конечно. Ведь это был приём в честь русских моряков, если не ошибаюсь… Позволите сесть за ваш столик?
– Почту за честь.
Бут переместился к Семёну Родионовичу, пожал ему руку.
– Джон Бут, к вашим услугам.
– Семён Костенко.
У Бута были растрёпанные кудрявые волосы с залысиной на проборе и большие карие глаза. Верхняя губа скрывалась под чёрными закрученными вниз усами. На вид ему было лет тридцать, но голос выдавал человека ещё совсем молодого.
– Вы были очень убедительны в роли Брута, – похвалил его Семён Родионович. – Не думаете гастролировать за границей? Уверен, ваша труппа способна снискать большую славу на европейских подмостках.
– Благодарю вас. Пока у нас не было таких планов, но боюсь, в скором будущем, если всё будет идти как идёт, я насовсем покину эту страну.
– Отчего так?
– Здесь становится неуютно. Демократия летит к дьяволу, войне не видно конца, со дня на день ожидаем англо-французской интервенции. Пора уносить ноги.
– Вы очень мрачно смотрите на будущее своей страны…
– Это больше не моя страна, господин Костенко. Она была моей, пока к власти не пришёл этот циничный интриган…
– Линкольн?
– Именно. Притащил с собой свору каких-то болтунов, рассорился с южанами, выпустил негров… Америка катится к чёрту, что там ни говори.
– Вы ведёте опасные речи, – осторожно улыбнулся Семён Родионович. – Не боитесь агентов Пинкертона?
– Они и так знают мои мысли. В начале этого года меня уже арестовывали в Сент-Луисе. Знаете за что? За то, что я заявил: «Пусть президент и это дерьмовое правительство убираются к такой-то матери». Да-да, я заявил это! – он победно оглянулся на хозяина. – И могу повторить свои слова. Пока мы живём в свободной стране, никто не вправе затыкать мне рот. Так-то, мистер!
– Вы смелый человек. Прямо как ваш герой.
– Брут? О да, великий человек, убийца тирана. – Актёр засопел. – На каждого деспота найдётся свой Брут.
– Семён Родионович поёжился. Речи господина Бута начали привлекать к себе внимание. Даже забулдыги за соседним столиком проснулись, удивлённо глядя на раскрасневшегося актёра.
– Однако что же привело вас в Вашингтон? – спросил резидент, сменяя тему.
– Гастроли, разумеется. После прошлогоднего пожара здесь вновь открывается театр Форда, и нас попросили сыграть на его премьере.
– Что играете? Опять Шекспира?
– Нет. «Мраморное сердце» Чарльза Селби. Я выступаю там в роли одного грека, оживившего свою скульптуру.
– Пигмалиона?
– Вроде того. – Он помолчал и добавил. – Говорят, будет присутствовать сам Линкольн. – Он ощерился. – Уж я скажу ему пару ласковых со сцены…
Семён Родионович с удивлением присматривался к этому человеку. В нём удивительно сочетались талант и кровожадность, стремление к прекрасному и самая чёрная злоба.
– Скажите, вы знакомы с Фернандо Вудом? – спросил он.
– Нет.
– У вас схожие взгляды. Он рекомендовал мне прочесть одну книжку, где доказываются преимущества рабства…
– И он прав, чёрт побери! Негр – всегда негр, хоть ты обряди его в сутану и назови папой римским. У него на роду написано быть рабом. Мы здесь разводим сопли, плачемся о его печальной судьбе, а он тем временем точит свой тесак, чтобы поживиться добром хозяев. Линкольн – безумец, раз выпустил ораву этих злодеев на свободу. Теперь они получили законное право грабить и убивать белых. Помяните моё слово, мистер Костенко: та война, которая идёт сейчас – лишь цветочки. Ягодки начнутся, когда весь чёрный Юг вступит в армию. Устроят они нам тогда новое Гаити…
– Мне кажется, вы сгущаете краски. Даже у нас в России после отмены рабства не разразилось восстание, хотя некоторые пессимисты пугали новой пугачёвщиной…
– Не знаю, как в России, быть может, ваши негры более мирные. А здесь, поверьте, всё будет именно так, как я говорю.
– Быть может, вы и правы. Хотя, – добавил Семён Родионович, ухмыльнувшись, – наши негры тоже не подарок. Уверяю вас.
Они проговорили целый час. Семён Родионович всё пытался увести беседу подальше от политики, но Бут неизменно возвращал её в прежнее русло. Казалось, у этого человека накопилось возмущение, и он спешил выплеснуть его первому встречному. Костенко усмехался про себя. Этот человек был для него живым примером губительности демократии. Если даже во время войны прямо под боком государственных властей ведутся столь крамольные речи, ничего удивительного в том, что здесь разгорелась война. Странно лишь, почему она не началась ещё раньше. С подобным беспорядком в стране междоусобица уже давно должна была разорвать этот край.
Закончилась беседа так же неожиданно, как и началась. Извергая очередное проклятие по адресу нынешней администрации, Бут кинул взгляд на стенные часы, всплеснул руками и поднялся.
– Прошу меня извинить. Было приятно встретить вас, но дела призывают меня в театр.
– Не смею задерживать, – откликнулся Костенко. – Благодарю за чрезвычайно любопытную беседу. Надеюсь, наши пути ещё пересекутся.
– Дай бог, – пробормотал Бут, озабоченно доставая бумажник. – Хозяин, сколько с меня?
Он оставил деньги на столе и был таков. Семён Родионович допил очередной бокал глинтвейна и тоже встал. Веселящий напиток немного поднял ему настроение, наполнил тело расслабленностью. Расплатившись по счёту, он с чувством потянулся и вышел наружу.
Погода ничуть не изменилась. Было всё так же пасмурно, накрапывал дождик. По улице, громыхая, проехал тарантас. Сидящая в нём дама внимательно посмотрела на Семёна Родионовича через лорнет. Резидент машинально улыбнулся ей и приподнял край шляпы. Дама отвернулась.
«Что же, на вокзал?» – подумал Костенко. Ему захотелось ещё погулять по городу, но он боялся заблудиться. Да и ледяной ветер не располагал к прогулкам. Куда приятнее было сидеть в тёплом зале ожидания, читая американские газеты и слушая разговоры соседей. Возможно, это дало бы ему новую пищу для ума.
Грузно переваливаясь на внезапно отяжелевших ногах, он неторопливо вышел на перекрёсток и, немного подождав, остановил проезжавшего мимо извозчика.
– На вокзал.
Коляска понесла его мимо высоких кирпичных домов с плоскими крышами, мимо парков со статуями в античном стиле, мимо неказистых хибар, на крыльце которых сидели старые негритянки в шерстяных платках. Все эти быстро сменявшиеся образы походили на какой-то сон, и лишь пронизывающий ветер был совершенно реальным, заставляя плотнее запахиваться в плащ.
