— Я хотел спросить, — сказал Кингсли, — ты читала стихи, которые тебе дал лейтенант Стэмфорд?
— Вообще-то читала, — ответила Китти, стаскивая панталоны и развязывая пояс. — Очень странные. Я ожидала увидеть яростный патриотизм и наивный триумф, но там все по-другому: грязь, кровь, болезнь и смерть, ужасно мрачные стихи разочарованного человека.
Она расстегнула юбку, позволив ей упасть на пол, и осталась обнаженная, в одних чулках с подтяжками. Затем она подобрала юбку и аккуратно положила ее на стул.
— Чулки оставить? — спросила она. — Некоторым парням нравится так, и я считаю, что выгляжу довольно жизнерадостно. Ужасно по-французски, тебе не кажется?
— Китти, а сколько «парней» у тебя было?
— Двадцать четыре. Я все записываю. Я очень дурная девушка, да?
— Дурная женщина.
— Когда я называю себя девушкой, это нормально, а когда это делает мужчина, то нет. Ну а что скажешь ты? Сколько везучих, везучих, везучих малышек осчастливили вы, мсье?
— Не знаю. Думаю, пятерых или шестерых.
— Тебя смущает, что я кувыркалась с таким количеством парней?
— Да, если честно, немного смущает. Думаю, я бы хотел быть особенным.
— Ты и так особенный. Я ведь здесь, правда? А я очень редко заказываю одно и то же блюдо дважды. Если бы я не знала, что романтическая любовь — это миф, я бы подумала, что могу в тебя влюбиться.
Китти достала из сумки свой презерватив.
— Кажется, в том, как именно заниматься любовью, ничего романтического для тебя нет, правда, Китти?
— Ага. Ты говоришь как любой мужчина. А что, если я забеременею? Это было бы из рук вон плохо. Вы, мужчины, не особенно об этом задумываетесь, верно? Это не ваша проблема.
С этими словами Китти встала и, взяв его лицо в свои руки так, как и тогда, под деревом, поцеловала его долгим и яростным поцелуем, утягивая его за собой на кровать.
Совсем недавно, добравшись до кафе, Кингсли считал себя более ни на что не годным и был готов свалиться замертво, но ощущение упругого молодого тела сестры Муррей полностью оживило его. Он хоть и чувствовал себя виноватым, но не удержался и с не меньшим пылом ответил на ее поцелуй.
Они занимались любовью, а потом уснули.
Кингсли проснулся на рассвете, и его снова охватило чувство вины, преследовавшее его с того, первого раза, когда он занимался любовью с Китти Муррей. Она еще не открыла глаза, но ему показалось, что она читает его мысли.
— Не волнуйся, — сказала она, — на войне другие правила. То, что происходит здесь, не обсуждается дома, и тот, кто здесь не был, никогда не поймет, каково это, так что какое они имеют право нас судить?
— Шеннон говорил мне то же самое.
— Я не хочу говорить о капитане Шенноне, — быстро сказала она. — И вообще, пообещай, что не расскажешь об этом жене; она не должна знать, да она и не поймет. Пока мы здесь, нужно получать удовольствие так, как можно. К тому же я просто умру, если узнаю, что меня станет презирать какая-то бедняжка, с которой я даже не знакома.
— Мы с женой… Она меня бросила.
Китти села в постели, простыня соскользнула с ее обнаженных плеч.
— Нет, правда? Ну, должна сказать, это очень приятные новости. В смысле, мне жаль и все такое, но… Она дурочка, вот что я скажу.
Кингсли не ответил. Он думал об Агнес. Китти тоже затихла и молча сидела, задумчиво дымя сигаретой.
— Слушай, — наконец сказала она, — а как насчет нас? Что, если мы с тобой будем парочкой? Разве это не будет здорово? Иногда я мечтаю, чтобы у меня все было как у людей, порой ведь бывает чертовски одиноко. Соглашайся, это будет так забавно, я уверена, нам будет ужасно весело.
Кингсли посмотрел на нее. Она как раз прикуривала вторую сигарету и изо всех сил старалась казаться ветреной и говорить небрежно, но он видел, что она совершенно серьезна.
— Извини, Китти, — нежно сказал он, — но я все еще люблю свою жену.
— Дурачок! — сказала она, сильно стукнув его в грудь кулачком. — Так ужасно с твоей стороны быть таким чертовски привлекательным!
— Я думал, ты ненавидишь полицейских?
— Это верно. И я особенно сильно ненавижу их сейчас.
Голос у нее дрогнул, и она отвернулась, яростно затянулась сигаретой. Кингсли понял, что за короткое время их знакомства она успела вообразить, будто влюблена в него. Это его очень огорчило. Ему казалось, что теперь он предает двух женщин, которые ему не безразличны.
— Прости, — сказал он.
— Ой, замолчи, ладно? — ответила сестра Муррей.
Затушив сигарету, она набросилась на него и жадно прижалась губами к его губам. Кингсли не собирался снова заниматься с ней любовью, особенно теперь, когда оказалось, что она довольно уязвима эмоционально, больше, чем давала ему понять до сих пор. И когда она начала дергать его с нарочитой грубостью, направляя его к себе и в себя, он понял, что она именно из гордости так страстно пытается вернуть их отношения в сугубо физическое русло. На мгновение приоткрыв свое сердце, она желала показать, что ей вовсе не было больно. Ее тело требовало любви, стремясь стереть неприятное впечатление от разговора, чтобы они могли расстаться на равных. Кингсли не мог отказать ей.
И к тому же она была очень, очень миленькой.
Когда они закончили, он снова вернулся к вопросам, которые пытался обсудить несколькими часами ранее, до того как они занимались любовью, а потом спали.
— Ты сказала, что стихи Стэмфорда злые?
— О да, слишком жесткие. В них и привидения, и изъеденные газом легкие, и беспощадные орудия, сеющие смерть там, где некогда росла пшеница.
— Довольно странно для человека, который еще не видел боя, тебе не кажется?
— Ну, когда я училась в школе, я написала стихотворение, где представляла себя служанкой царицы Савской, а я этого тоже не испытывала.
— И все же довольно самонадеянно писать об ужасах войны до того, как побываешь на ней.
— Ну, так уж сейчас пишутся стихи, никому не нужна слава, никакая слава вообще. Особенно после того, как Зигфрид Сассун опубликовал свое письмо в «Таймс». Думаю, бедняге Аберкромби повезло, что он умер. Сейчас среди продвинутых людей он совершенно немоден. Полагаю, Стэмфорд просто копирует других; многие начинающие писатели так делают.
Кингсли посмотрел на нее. Она по-прежнему сидела на нем верхом, такая милая и, несмотря на многочисленных любовников, такая невинная.
— Должен сказать, довольно глупая мысль для такой умной молодой женщины, как ты, Китти, — заметил он.
— Спасибо большое, я в этом не сомневалась. И как ты об этом догадался?
— Потому что совершенно очевидно, что Стэмфорд не писал этих стихов.
Наконец они встали и оделись.
— Свежие панталоны, — объявила Китти, доставая их из своей сумки. — Свежие панталоны и зубная щетка, новый «джентльменский набор» для женщины, любящей повеселиться.
— Ну да, и еще твой верный резиновый презерватив.
— А, да. Я постоянно про него забываю, — сказала она, подбирая его с кровати; затем она сполоснула презерватив в тазу, в котором еще оставалась вода после вчерашнего купания. — Потом помою как следует, это настолько легче сделать, если немного прополоскать его до того, как высохнет сперма. Такая морока, если забудешь.
Кингсли было неловко, он подумал, что эти подробности ему знать необязательно; откровенность сестры Муррей была очаровательна, однако время от времени она заходила слишком далеко.
Они вместе спустились вниз и позавтракали на глазах у собравшихся за столом английских солдат. Китти с возмущением отвергла предложение Кингсли позавтракать наверху и разойтись по одному:
— Как же унизительны для женщин эти ваши приличия! Мужчины ходят по бабам, когда пожелают, но настаивают на том, чтобы женщины стыдились секса.
— Я никогда не ходил по бабам.
— Хорошо, некоторые мужчины ходят по бабам. Короче, я женщина современная, и мне скрывать нечего. Особенно от мужчин.
Итак, они отправились вниз вместе, и Китти громким, командным голосом заказала хлеб, ветчину и яйца.
— Нужно восстановить силы после на редкость бурной ночи, вот! — сказала она.
Кингсли хотелось провалиться сквозь землю.
Он решил проводить Китти обратно в замок — считал, что отпустить ее одну было бы невежливо. К тому же она сказала, что лейтенант Стэмфорд собирается с ней пообедать и принесет свои стихи.
— Разве его часть сейчас не на фронте? — спросил Кингсли.
— Да, они вернулись туда наутро после концерта, и он получил пулю в руку. Может быть, даже заработает возвращение на родину, если повезет. Он ждет приказа, поэтому так и страждет меня видеть. Хотя он отличился. Я говорила с его врачом: он участвовал в том самом бою, которого не выдержал Аберкромби, и сражался храбро.
