А Угарова не было. Михаил Ильич разволновался. Что произошло? Денис следил за Митей. Тот здесь, а Угарова нет.
Две задрапированные черной тканью телеги медленно тронулись в путь. За ними шествовали священник с дьячком, далее в гордом одиночестве единственный родственник усопшего князя Митя, потом, в некотором отдалении, местные помещики и гости. Последними двинулись крестьяне.
Лишь генерал так и остался на заднем дворе. Чем старше Веригин становился, тем чаще избегал похоронных церемоний.
«Лучше останусь, прослежу за починкой телеги», — уговорил сам себя Павел Павлович.
Рухнов, не пройдя со всеми и пятидесяти шагов, схватился за больную ногу и, виновато улыбнувшись, повернул назад. Его проводили сочувственными взглядами. «Мучительно преодолевая» якобы возникшую боль, Михаил Ильич с трудом доковылял до круга, где сходились перед домом Северских три аллеи. Обернувшись, убедился, что никто за ним не наблюдает, и как мог резво двинулся влево.
«Если Угаров задерживается, значит, что-то обнаружил или попал в беду. Попробую пойти ему навстречу».
За купцом тоже присматривала сиделка, благо у княгини Северской их служило несколько. Девушка громко доложила, что больной всю ночь пребывал в забытьи, однако утром очнулся, выпил микстуры, после чего задремал. Как ни прикладывал Тоннер палец к губам, мол, не глухой, говорить тихо сиделка не умела и купца разбудила.
— Как себя чувствуем? — поприветствовал его доктор.
Пантелей снова закрыл глаза, а чуть погодя ответил слабым голосом:
— Мухи перед глазами летают, серебряные…
— Ну, мухи не ангелы, пусть себе летают, вскоре это пройдет.
Доктор обследовал купца так же, как и Северскую: кожные покровы, глаза, язык, конечности.
— А нападавшего видели?
Пантелей помотал головой.
— Спали?
Кивнул в знак согласия. Купца мутило, и доктор есть ему не разрешил, только пить, но побольше.
Сделав перевязку, Илья Андреевич направился обратно к княгине, но в дверях налетел на Сочина.
— Как здоровье, старый солдат?
— Лучше, вчера голова шибко болела, боялся, помру, а сегодня отпустило. Хотел князя в церковь проводить, но чувствую, силенок маловато. Решил к вам зайти, показаться.
Синяк уменьшился, но заплывший глаз смотрителя ничего не видел, и Илья Андреевич порекомендовал Сочину примочки из спитого чая.
— Как ваше-то самочувствие? — поинтересовался смотритель.
— Я и запамятовал про болячки, — махнул рукой Тоннер. — После твоего отъезда столько событий произошло: нападение на Пантелея, убийство Савелия…
— Уже слыхал! А княгиня Елизавета не сыскалась?
— Нет, — развел руками Тоннер.
— Жаль, хорошая барыня! Приветливая!
— Некоторые уверяют, что она на Катю Северскую похожа.
— Кто? Елизавета Петровна? Что вы?! Я Катю хорошо знал. Меня Александр Васильевич, ее отец, сильно уважал, говорил: «Один суворовский солдат трех ахвицеров стоит!» Во как! И заезжал частенько! Поедут с Катюшей верхом кататься — и ко мне заглянут, чайку попить. Не то что евонный брат, царствие небесное, тот и не здоровался.
— Так я и думал, не может Элизабет быть Катей, — в задумчивости протянул Тоннер. — Но откуда у нее ожерелье?
— Которое у генерала украли?
— Оно самое.
— Купила, наверное.
— Купила? Понимаешь, какое дело: его твой добрый знакомец князь Александр Северский где-то от французов закопал, а тайну никому, кроме дочери, не поведал.
— Хм, — усмехнулся смотритель. — Не поведал, говорите?
Тоннер уставился на Сочина:
— Знаешь, куда спрятал?
— Знаю, кому поведал.
— Что же раньше не сказал?
— Я, Илья Андреевич, в чужие дела не лезу. Оттого долго и живу.
— А ну-ка выкладывай!
Пройдя полверсты, Рухнов обнаружил Угарова сидящим на пеньке.
— Зря бегал, только ногу подвернул! — пожаловался Денис.
— Оступились?
— Нога в ямку попала. А Митя к егерю бегал, на заимку. Вошел в дом, пробыл с полчаса, потом они вместе куда-то отправились.
— Князя с Настей в церковь проводить, — сообщил Михаил Ильич. — Дайте-ка посмотрю!
— А вы понимаете? — с недоверием спросил Денис.
— Чего там понимать? Либо перелом, либо вывих, либо растяжение…
— Легко вам говорить!
— Чрезвычайно легко! Я, если вы заметили, хром. Однажды оступился на ровном месте, прямо как вы сегодня, а нога сломалась. И зажила неудачно. Всю жизнь маюсь. Снимайте-ка обувь, закатывайте штанину — и поглядим!
Рухнов, присев перед юношей, принялся за осмотр. Щупал сперва больную ногу, потом здоровую, потом снова больную — сравнивал.
— Я близко к дому не подходил! — поскуливая от нажимов, продолжил Денис. — Там кабан злобный бегает!
— Ванька-то? Он ручной.
— Не уверен, — с сомнением ответил Денис. — Клыки здоровые, пасть как у чудища. Даже Митя его боится. Подходя к дому, пистолет вытащил.
— Пистолет?
— Ага, с ним в руке в дом и вошел.
— А говорите, ничего странного не видели.
— Что тут странного, когда такой кабан! Ой, вот тут больно! — чуть не подскочил с пенька Угаров. — А вышел без пистолета! То есть они вместе вышли.
— С кабаном?
— С Никодимом. Егерь что-то рассказывал, а Митя слушал. Я, дурак, решил поближе подобраться, послушать, о чем говорят, и оступился… Ай!
Михаил Ильич резко дернул вытянутую ногу, и Денис громко закричал:
— Вы с ума сошли! Зачем дергать больную ногу?
— Простите, Бога ради! Обуйтесь-ка!
— Да у меня в глазах темно!
— Встаньте и попробуйте пройтись. Судя по хрусту, вывих я вправил.
Угаров осторожно сделал шаг, другой — боли не было! Даже подпрыгнул — то ли от радости, то ли хотел проверить, действительно ли все в порядке.
— Что я говорил? — Рухнов уселся отдохнуть на освободившийся пенек.
— Вы кудесник! Любимец богов! Спасибо! — Угаров обнял Михаила Ильича.
— Будьте впредь осторожней, смотрите под ноги.
— Буду, жаль только, что зря бегал.
— Странно, что Митя к Никодиму ходил.
— А что странного? Хотел поговорить.
— Сами-то вы, Денис Кондратович, из помещиков?
— Да, — гордо подтвердил Угаров. — У нас с матушкой пара деревенек и мельница…
— Ежели вы с каким холопом поговорить пожелаете, сами его проведываете?
— Человека посылаем…
— То-то и оно.
— Все равно зря вы Митю подозреваете. Он тут ни при чем.
— Нате-ка, почитайте!
Денис выхватил из рук Рухнова вчетверо сложенный листок. Бумага пожелтела от времени, на ощупь показалась влажной, словно хранилась в бане или прачечной. Угаров развернул письмо и начал читать. Многие слова, иногда целые фразы были перечеркнуты:
«Бесценный друг!
Снова пишу и снова не знаю, решусь ли вручить! Зачем пишу? Сам не знаю!
Пытался, и не раз, поговорить начистоту, но вы увиливаете, уклоняетесь от ответа. Почему теперь, когда кузен ухаживает за высушенной селедкой Берг, мы продолжаем скрываться? Раньше помехой нашему счастью была похоть пустого, никчемного человека, за жизнь не прочитавшего и книжки. Помню свой ужас, когда вы, Богиня, которую я полюбил, как только увидел, стали его наложницей. Я не питал надежд, в самых смелых мечтах не мог надеяться, что мои чувства найдут ответ! Что Вы ты разглядишь в нескладном прыщавом юноше влюбленного рыцаря!
Почему все то, что составляет счастье человека, одновременно является и источником его страданий?
Год, умирая ежесекундно от ревности, я пытался мириться с выпавшей участью — любить лучшую из женщин тайком, урывками. Я не спал ночами, ожидая, когда насытится и заснет мерзкий Анакреон, и ты проберешься ко мне в комнату… Мне скоро шестнадцать, и мы сможем пожениться. Ревность князя, которой ты опасалась, теперь не страшна. С Елизаветой Берг дело идет к свадьбе, он сам мне об этом сказал.
Хоть тетя Аня и повторяла тысячу раз: „Носовка достанется тебе, Митя“, и Василия Васильевича заставляла в том клясться, увы, я остался без наследства. Я не держу на кузена зла, главное сокровище в этом мире — ты! Настя! Давай завтра же откроемся и попросим благословения! Я не так уж и беден, моя деревенька нас прокормит!
Твой преданный рыцарь Дмитрий
12 февраля 1829 года»
— Откуда у вас это письмо? — спросил, дочитав, Денис.
— Нашел. Совершенно случайно. Даже не знал, что это письмо, темно было. Сунул за пазуху и забыл, а обнаружил лишь утром, когда к завтраку переодевался. Что скажете?
— Митя «Вертера» начитался, цитатами изъясняется. А Настя та еще штучка: и с князем, и с Митей. Никого не пропускала…
— Вы и сами ей за обедом глазки строили, Денис Кондратович! Я видел…
