— Осознаете ли вы тот факт, что обвиняемый — француз, что французские законы отличаются от британских?
— Да, осознаю, — ответил тот.
Главный судья наклонился вперед и задал свой собственный вопрос:
— Вы знали о том, что обвиняемый родом с Маврикия?
— Да, милорд.
Каллендер натянуто улыбнулся.
— А разве обвиняемый не справлялся, найдено ли орудие убийства?
— Конечно, справлялся!
— Но, при данных обстоятельствах, разве не представляется совершенно естественным задать такой вопрос? Может ли человек быть осужден при отсутствии орудия убийства?
— Да, это вполне нормальный вопрос, сэр.
— А разве вы не говорили обвиняемому: «Из-за сэра Гарри суетятся потому, что у него были бабки. Если бы это был какой-нибудь нищий цветной ублюдок из Грант-тауна, мне бы не пришлось так вкалывать»?
— Я не припоминаю, что говорил что-либо подобное.
— Вы часто пользуетесь выражением «ублюдок»?
— Я очень редко использую это слово.
Улыбка исчезла с лица Каллендера; он указал пальцем на щеголеватого маленького шотландца.
— Я заявляю, лейтенант Дуглас, что «ублюдок» — это ваше любимое словечко!
— Я это отрицаю!
— И еще я заявляю, что именно вы сказали: «Этого старого ублюдка так или иначе следовало бы убить».
— Я отрицаю это. Это были слова обвиняемого.
— Это все, милорд, — произнес Каллендер, обращаясь к судье.
Вся эта сцена явила собой прекрасный пример перекрестного допроса, но Дуглас оказался твердым орешком. Фредди сидел в клетке с мрачным видом. От его былого задора не осталось и следа.
Следующий день начался слишком уж мелодраматично для такого процесса: леди Оукс, которой позволили присесть на свидетельской трибуне, одетая в траурное платье, с черной вуалью на шляпке и в черных же перчатках, говорила мягким, убежденным голосом о пятне, которое легло на семью из-за замужества их дочери.
Она обмахивалась пальмовым веером, подносила стакан воды ко рту дрожащей рукой; это было представление, апеллировавшее к сочувствию. И, как бы цинично это ни звучало, это действительно было представлением: эта хрупкая, болезненного вида вдова с заплаканным лицом мало напоминала ту сильную женщину, с которой я встретился в «Билтморе» в Майами-бич. Я уже не говорю о непреклонном решении выставить меня из «Британского Колониального».
И все-таки, в общем потоке свидетелей, вызванных с тем, чтобы очернить Фредди, Юнис Оукс была самым слабым звеном. В общем, она почти ничего не сказала: Фредди написал «ужасное» письмо с критикой сэра Гарри их впечатлительному сыну Синди; Фредди, по-видимому, подстрекал Нэнси порвать с родителями, если они не примут его «в своем фамильном кругу».
Вот почти и все.
Хиггс задал в порядке перекрестного допроса всего шесть осторожных вопросов, среди которых был и такой:
— Леди Оукс, не приходилось ли вам когда-либо слышать от обвиняемого угроз физической расправы в адрес вашего мужа?
— Конечно, нет! — резко ответила женщина.
А вот это была та самая леди Оукс, которую я видел в «Билтморе»!
— И, насколько вам известно, — продолжал Хиггс, — единственным, на что жаловался обвиняемый, было то, что сэр Гарри отказывался принять его в семью?
— Я так полагаю.
— Милорд, у меня больше нет вопросов.
Весь остаток утра и полдень свидетельскую трибуну занимал гордость отдела по расследованию убийств майамской полиции — жирный, румяный и несколько суетливый капитан Эдвард Мелчен. На протяжении нескольких часов Эддерли осторожно вел свидетеля по следам его показаний на предварительных слушаниях, включая сюда и рассказ о ходе следствия, подробностях ареста де Мариньи и замечаниях, которые, по утверждениям некоторых свидетелей, обвиняемый отпускал в адрес сэра Гарри.
Хиггс снова бросил в бой своего ассистента, и Каллендер почти сразу же схватил Мелчена за горло.
— Капитан, — начал он, — о какой важной улике сообщил ваш напарник Джеймс Баркер леди Оукс и миссис де Мариньи в Бар-Харбор после похорон сэра Гарри?
Мелчен облизнулся.
— Капитан Баркер сообщил им, что на китайской ширме был обнаружен отпечаток пальца графа де Мариньи.
— Отпечаток пальца?
Мелчен пожал плечами.
— Возможно, он сказал тогда «отпечатки пальцев».
— Вы ехали вместе с капитаном Баркером из Нассау в Бар-Харбор?
На фоне четкого английского произношения Каллендера южноамериканский акцент Мелчена звучал лениво и как-то даже глупо.
— Конечно.
— Вы обсуждали обстоятельства дела Оукса?
— Да, конечно.
— И вы обсуждали эту весьма важную улику?
Мелчен вздрогнул; он казался смущенным.
— Отпечаток или отпечатки пальцев. Вы обсуждали их с вашим напарником, капитан Мелчен?
Поразмыслив некоторое время, тот произнес:
— Э-э... это не было предметом нашего разговора.
— Сэр? — переспросил Каллендер.
— Мы их не обсуждали.
Удивление аудитории, над которой прокатилась волна бормотания, было очевидным, также как и удивление главного судьи, который оторвался от своих протокольных записей.
Каллендер продолжал допрос:
— Вы и капитан Баркер были привлечены к расследованию этого дела и работали как напарники?
— Да.
— И весь путь из Нассау вы проделали вместе?
— Да.
— И вы впервые узнали об этой важной улике только тогда, когда капитан Баркер сообщил о ней леди Оукс и Нэнси де Мариньи?
— Э-э-э... да.
— Тем не менее капитан Баркер заявляет, что знал об этой улике с девятого июля, то есть со дня ареста обвиняемого. И теперь вы под присягой заявляете, что во время путешествия из Нассау в Бар-Харбор при обсуждении обстоятельств дела Баркер ни разу не упомянул об этом важном факте?
— Э-э... это... верно. Да!
Каллендер приблизился к присяжным и, улыбнувшись, покачал головой; позади него главный судья Дэли задал свой вопрос свидетелю:
— Не кажется ли вам странным, сэр, что капитан Баркер не рассказал вам об этом отпечатке во время поездки в Бар-Харбор?
— Ну, — произнес Мелчен с видом школьника, который сообщал учителю о том, что собака съела его домашнюю работу, — теперь я припоминаю... что капитан Баркер ходил вместе с майором Пембертоном в лабораторию британских ВВС, чтобы проявить снимок отпечатка, который, по их утверждению, принадлежал обвиняемому. Только было ли это девятого июля?
Главный судья округлил глаза и с досады отбросил свой карандаш.
Каллендер воспользовался удобным моментом и нанес решительный удар.
— Давайте теперь обратимся к событиям девятого июля, капитан. Ведь вы и капитан Баркер рекомендовали арестовать обвиняемого именно в этот день?
— Да.
Каллендер обвиняюще указал пальцем в сторону свидетеля.
— Я утверждаю, капитан Мелчен, что ваши показания на предварительных слушаниях в части, определяющей время допроса обвиняемого между тремя и четырьмя часами пополудни девятого июля, являлись фальсифицированными с целью доказать, что обвиняемого не было наверху перед тем, как был снят отпечаток пальца!
Мелчен расстегнул свой пропитавшийся воротничок рубашки; он улыбнулся смущенной, стыдливой улыбкой.
— Это совсем не входило в мои намерения... моя память... подвела меня. Это была ошибка.
— И при том какая! — с усмешкой произнес Каллендер. — А какое странное совпадение, что вы и два местных констебля сделали одну и ту же ошибку!
Мелчен неловко улыбнулся и пожал плечами.
— Вопросов больше не имею, милорд, — с отвращением сказал Каллендер.
Следующим свидетельствовал сам Баркер, но долговязый, сурового вида детектив с твердым взглядом голубых глаз и темными, седеющими на висках волосами в отличие от своего напарника был парень не промах. Он обладал умением держаться профессионально и стоял на свидетельской трибуне уверенно, держа руки в карманах брюк своего серого двубортного костюма.
К допросу свидетеля приступил сам генеральный прокурор, и как вопросы, так и ответы показались мне слишком точными и заготовленными заранее. Отрепетированными. Но присяжные, забыв о жалком бессвязном бормотании предыдущего свидетеля, похоже, с жадностью прислушивались к экспертным суждениям Баркера.
Значительная часть времени была потрачена на перечисление впечатляющих фактов из биографии свидетеля и на установление хода следствия и обстоятельств ареста графа. Вскоре после того как Хэллинан перешел к обсуждению отпечатка, Хиггс выступил с возражением против принятия отпечатка пальца де Мариньи в качестве улики.
— Этот отпечаток пальца не является лучшей уликой, — заявил Хиггс главному судье. — А вот ваша ширма с отпечатками на ней — другое дело.
Главный судья кивнул, качнув локонами своего белого парика.
— Не могу возразить против этого. Пусть сюда внесут саму ширму.
Хиггс улыбнулся.
— О! Но минуту — на ширме теперь нет отпечатка.
