Выглядел он как-то иначе, чем раньше. Всмотревшись в его лицо, я наконец понял, в чем было дело.
— Да вы сбрили бороду, Марк Муммий!
— Да. Мне все говорили, что носить бороду для политика слишком старомодно. Так или иначе, я сбрил ее во время предвыборной кампании.
— Так вам больше идет. Нет, правда, подчеркивает ваш сильный подбородок… А этот шрам на нем — результат сражения у Квиринальских ворот?
— Ха! Нет, свежий, в память о схватке со спартаковцами.
— Вы преуспели, Марк Муммий!
Он пожал плечами и окинул взглядом перистиль[4] — гордость моего дома. В доме было меньше людей, чем обычно и чем должно было бы быть, поэтому Вифания настояла на том, чтобы я купил новых рабов.
— Вы тоже процветаете, Гордиан.
— По-своему. Но быть избранным на должность Претора, второго после консула сановника, наделенного верховной судебной властью, — это такая большая честь! Ну что вы можете сказать теперь, когда истекла половина срока ваших полномочий?
— Кажется, все хорошо. Правда, скучно торчать целый день в судах. Поверьте, постоянное недосыпание, ранний подъем по утрам — это все пустяки в сравнении с необходимостью в жаркий день слушать перебранку и монотонные речи всех этих адвокатов, занимающихся казуистикой вокруг одного пункта утомительной тяжбы. Слава Юпитеру, остался всего один год! Хотя должен признать, что организация Аполлоновых Игр этим летом была довольно увлекательным делом. Вы побывали на них?
Я покачал головой.
— Нет, но мне говорили, что Большой цирк был забит публикой до отказа и что зрелища были незабываемыми.
— Да, насколько это было угодно богу Аполлону.
Рабыня принесла вино. Мы молча отпили из кубков.
— Ваш сын стал настоящим мужчиной, — улыбнулся Экону Муммий.
— Да, он все больше радует отца с каждым годом. Но, скажите мне, Марк Муммий, вы пришли просто навестить знакомого, которого не видели два года, или у Римского Претора есть какое-то дело к Сыщику Гордиану?
— Дело? Нет. Я давно собирался вас навестить, но моя занятость мешала это сделать. А с Крассом вы с той осени в Байах тоже, наверное, мало встречались?
— Вообще не встречался, если не считать его бюстов, да периодических выступлений на Форуме. Я тоже занятой человек, Марк Муммий, но мои обязанности не требуют контакта с великим Консулом Римской Республики.
Муммий кивнул.
— Да, Красс добился всего, чего желал, не правда ли? Ну, может быть не совсем всего, и не совсем того, что желал. Вы присутствовали при чествовании его в декабре, в связи с разгромом Спартака?
Я пожал плечами.
— Нет? Но, наверное, присутствовали на грандиозном пиршестве, которое он устроил в этом месяце, чтя Геркулеса?
Я покачал головой.
— Но как вы могли это пропустить? На улицах было установлено десять тысяч столов, и пир длился три дня! В мои обязанности входило поддержание порядка. Но вы наверняка получили трехмесячную норму зерна, которой Красс наделил каждого гражданина?
— Поверьте, Марк Муммий, все это время я старался быть как можно больше времени в доме одного моего друга в Этрурии. Экону было полезно охотиться среди холмов и ловить рыбу. В Риме в середине лета стоит такая жара и так много народу…
— Мы с Марком Крассом уже не так близки.
— О?
— Да, отношения стали очень натянутыми. Полагаю, что вам известно все о войне с рабами, о пресловутом убийстве каждого десятого солдата и обо всем прочем.
— Известно, но не с вашей точки зрения, Марк Муммий.
Он вздохнул и скрестил на груди руки. Ему явно хотелось высказать наболевшее. Я уже говорил о том, что во мне есть что-то такое, что вызывает людей на откровенность, и они раскрывают передо мной свои тайны. Я отпил большой глоток вина, и придвинул сиденье к колонне, чтобы было на что опереться.
— Это произошло во время кампании, — начал он. — У Красса было шесть легионов, созданных на его собственные деньги. Он передал под мое командование два сенатских легиона, один из которых уже встречался в бою со Спартаком и был разбит наголову. Я думал, что мне удастся вернуть его боеспособность, но солдаты уже были крайне вымотаны, да и временем для этого я не располагал.
Спартаковцы наступали на Пиценцию с юга, в направлении Залива. Красс послал меня на разведку, желая получить сведения об их передвижении. Сказать по правде, он запретил мне вступать с ними в бой и даже завязывать мелкие схватки, но одна группа спартаковцев была отделена от остальных узкой долиной. Ни один разумный военачальник не преминул бы на них напасть. В разгар битвы пронесся слух, что Спартак заманил нас в засаду и к нему подходят на помощь главные силы. Слух этот был ложным, но ряды моих солдат охватила паника. Они дрогнули и побежали. Многие были убиты, многих взяли в плен и замучили до смерти. Многие, убегая, побросали оружие.
Красс был разъярен. И решил для примера другим проучить моих солдат.
— Я слышал об этом, — со вздохом заметил я, но Муммий тем не менее решил довести свой рассказ до конца.
— Децимация — казнь каждого десятого — старая римская традиция, хотя никто из моих знакомых не может припомнить ни одного случая за всю его жизнь. Красс, как вы знаете, падок до возрождения традиций добрых старых времен. Он приказал мне отобрать пятьсот человек, побежавших первыми, — нелегкая задача, когда солдат двенадцать тысяч. Эти пять сотен он разделил на пятьдесят отделений по десять человек в каждом. И солдаты тянули жребий. Один из десяти вытягивал черный боб. Так было обречено на смерть пятьдесят человек.
Отделения были построены кольцом вокруг каждой жертвы, которую раздели донага, связали руки за спиной и забили рот кляпом. Остальным девятерым вручили дубины. По сигналу Красса под барабанный бой началось избиение, бесчестное, бесславное и недостойное. Однако нашлись и такие, кто говорил, что Красс поступил правильно…
— Такие всегда найдутся! — заметил я, вспоминая одобрительные возгласы и кивки согласия при пересказах этой истории на римских рынках.
— Но вы вряд ли нашли бы хоть одного солдата, который бы так думал. Дисциплину, разумеется, поддерживать нужно, но ни в коем случае не убивать при этом римских воинов, не забивать их до смерти руками их же товарищей! Но я рассказываю вам об этом, чтобы Не просто излить свою горечь. Я подумал, что вы заслуживаете того, чтобы знать о судьбе Фауста Фабия.
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы что-нибудь слышали о его судьбе?
— Я знаю только, что он не вернулся с войны. Из слухов, гулявших по Риму, я узнал, что он погиб в бою со спартаковцами.
— Нет. Красс каким-то образом ухитрился сделать так, что Фабий оказался среди солдат, отобранных для децимации. Вид голого человека, связанного и с кляпом во рту, ничего не говорит ни о его ранге, ни о положении. Когда началось избиение, я был вынужден смотреть на все это вместе с Крассом. В конце концов это же были мои солдаты, и я не мог от них отвернуться. Среди этих жертв оказался один, которому удалось выплюнуть изо рта кляп. Он принялся кричать о том, что произошла ошибка. Но на это никто не обратил внимания, я же подбежал туда, чтобы взглянуть на него ближе. Задержись я хоть на секунду, то бы его и не узнал, так как дубинки тут же изуродовали его лицо. Но я успел увидеть его достаточно отчетливо. То был Фауст Фабий. Вы бы видели его глаза! Он узнал меня, назвал по имени. Потом его свалили ударами на землю, раскроили череп и превратили его тело в кровавую массу, глядя на которую вообще нельзя было сказать, человек ли то был или нет. Какая страшная смерть!
— Не более страшная, чем смерть Луция Лициния или Дионисия. И, разумеется, не более страшная, чем судьба, уготованная рабам Красса.
— Пусть так, но умереть такой постыдной смертью римскому патрицию! Я в ужасе посмотрел на Красса. Он не обернулся, но я увидел довольную улыбку на его губах.
— Да, мне знакома эта улыбка. Выпейте вина, Марк Муммий. Ваш голос стал хриплым.
— Война продолжалась недолго. Всего шесть месяцев — и все было кончено. Мы переловили их, как крыс, на южной оконечности Италии, и всех уничтожили. Красс велел распять на крестах все шесть тысяч уцелевших, и расставить вдоль Аппиевой дороги. — Муммий выпил свое вино, как воду, и вытер губы.
— Я слышал об этом.
— Фортуна оказалась благосклонна к Марку Крассу, но и ухмыльнулась ему при этом. Небольшая шайка спартаковцев вырвалась из плена и направилась на север как раз в тот момент, когда армия Помпея наконец-то возвращалась из Испании. Помпей раздавил их, как муравьев под каблуком, и отправил письмо в Сенат, в котором говорилось, что, хотя Красс и сделал достойную работу, окончательно положил конец восстанию рабов именно он, Помпей! — Муммий рассмеялся, и лицо его просветлело.
— Но, Муммий, все это звучит так, как будто вы сменили лагерь и стали сторонником Помпея.
